Адский договор: Переиграть Петра 1 (СИ) - Агишев Руслан. Страница 58

Опытный царедворец, собаку съевший в интригах против своих противников, он-то прекрасно понимал, насколько все серьезно. Простому люду можно с легкостью голову заморочить. Главное, врать поубедительнее, да покрасивее. Больше крику чтобы было при этом. Тогда люди во все поверят.

— Думать нужно, сестрица. Крепко думать, — задумчиво добавил Матвеев, размышляя, как им разбираться со всем этим.

А тут вдруг Петр оживился. Мушкетоном громко стукнул о позолоченную ручку трона.

— А что тута, дядько Артамон, думку думать? — решительно произнес юнец, грозно сдвинув брови. Лицо при этом приобрело тяжелое, неприятное выражение. — Казни лютой нужно всех этих лиходеев придать! Сначала на дыбу, чтобы всех приспешников и сподручников выдали. Апосля же головы им отрубить или стрельнуть, — он вытянул руку с мушкетоном вперед и сделал вид, что стреляет. — А еще лучше вешать на виселицах у дорог, чтобы все видели, что с ослушниками бывает[1].

Женщина с мужчиной при этих словах юнца понимающе переглянулись. Сразу видно, настоящий государь растет. Не в меру лют к своим врагам. С таким государства завсегда спокойней бывает…

-//-//-

Почти всю ночь Василий Голицын провел без сна. Словно хищник в клетке, метался из одного угла шатра в другой. Места себе найти не мог. Все раздумывал, принять ли предложение колдуна или нет. Слишком уж дьявольским попахивало от все этого. Подумать только, объявить самого себя настоящим государем всероссийским.

— Поистине колдун обезумел, раз на такое решился, — шептал воевода, пытаясь принять решение. — Назваться божьим помазанником…

Однако, не мог Голицын не признать и то, что в таком случае их шансы на вызволение государыни Софью весьма сильно вырастают. Объявляя, что царь в Москве не настоящий, они смогут внести некоторое замешательство в ряды своих противников и посеять семена сомнений в ряды сторонников Нарышкиных. Волей-неволей сомневаться начнут и простые люди. Начнут задаваться вопросом, а вдруг все эти слухи правда и царя, действительно, подменили.

— И наша рать укрепиться в вере, что за правое дело идем биться. Настоящего государя на трон сажать, — с каждой минутой предложение колдуна ему нравилось все больше и больше. В голову приходили новые аргументы. — И для любушки моей избавление быстрее придет, коли слух пойдет, что с нами идет настоящий государь…

Всплывшее в памяти лицо печальное лицо возлюбленной стало для него последней каплей. Не мог он не понимать, что каждая минута промедления была ей во вред и грозила смертельной опасностью. Никак нельзя было ему медлить! Никак нельзя!

— Софьюшка, любушка моя, потерпи еще немного. Близко твое избавление… Я послушаюсь колдуна, поручкаюсь с самим врагом Человеческим, если это спасет тебя…

Голицын принял решение. Завтра на Москву пойдет не войско бунтовщиков-лиходеев, а рать законного российского государя. И колдун, обряженный в соответствующие богатые одежды, станет во главе этого войска.

-//-//-

Поход на Москву начался с большим скрипом, словно поездка на телеге не смазанными осями. В войске шли внутренние брожения. Появились первые беглецы, даже среди знатных. Бросали награбленное в Бахчисарае барахло и бежали, выждав подходящий момент. Вдобавок, каждый встреченный на пути городок или острог приходилось брать штурмом, а если не получалось то вставать в осаду.

Все стало меняться, когда Голицын принял предложение Дмитрия о самозванце. С момента, когда из шатра воеводы вышел парень в по-царски роскошных одеждах, у восставшего войска появился символ или знамя. Теперь они не бунтовщики, которым место на дыбе или плахе, а борцы за законного государя.

— … Пришлось мне бежать от злодеев, что опоили мою матушку и грозил и мне лютой смертушкой. Темной ночью выскочил я в окошко в светлице и был таков. Верные люди спасли, Господь им дай здоровья: оберегали, поили и кормили, — именно такую «песню заводил» он при встречах с «лучшими и большими» людьми каждого села, острога и городка. Со скорбным лицом, пуская слезу и то и дело целуя крест, Дмитрий рассказывал о своем чудесном спасении, о яростной погоне, об испытанных им лишениях. На тяжелые испытания он особенно напирал, когда видел среди встречающих его людей много женских лиц. Были бы способности к музыке и голос, парень бы и запел что-то жалостливое, например, «журавли летят над зоной». Хотя про зону лишнее. — … Стрелы и пули над моей головой летели. Лиходеи, что скакали за мной, грозили мне страшными пытками и плахой… Пришлось мне лишь коркой черствого хлеба довольствоваться и глотком речной воды за целый день. Ноги в кровь сбивал, когда ходил по острым камням и колючим кустам…

Боже, какие же они все были наивные, всякий раз поражался Дмитрий, когда «выступал» перед очередной толпой жителей какого-то городка. Перед ним стояли солидные бородачи в длинных рубахах и лаптях, бабы и молодухи в сарафанах и платках, и навзрыд плакали. Некоторые, вообще, «истерить» начинали: на колени перед ним падали и кругами ползали, царапали свое лицо ногтями. Они все (ну, по крайней мере, большая часть) истово ему верили. Ни тени сомнения не было на их лицах.

— Изверги! Христопродавцы! — когда градус напряжений' подскакивал до потолка', люди начинали выкрикивать проклятья тем, кто преследовал их юного государя. Грозили кулаками, размахивали саблями, даже в воздух стреляли. — Казни их, батюшка-государь! Казни их лютой смертью! Чтобы и следа этого поганого племени на земле не осталось! Гореть им в геене огненной!

Что уж говорить про простой люд, если даже их собственные воины прониклись. Они, знавшие его все это время, как писаря Митьку, а позже воеводского колдуна, поверили в его царское происхождение! Просто дикая мешанина была в их головах, если все это принималось на веру! Стали называть его государем Петром Алексеевичем, низко кланяться, здравницы при встрече кричать!

— А воям моим верным я обещаю многие вольности — освобождение от податей на веки вечные, свободную добычу соли, освобождение от посадского суда, — не забыл он «хвалить» и задабривать свое войско, прекрасно понимая, кому обязан своей защитой. На каждом импровизированном митинге, при вхождении в очередной город, Дмитрий рассказывал, какие великие блага посыпятся на тех, кто присоединиться к его воинству. В его положения никаких обещаний не могло быть много. Собственно, парень и обещал так, что даже помалкивающий Голицын диву давался. — С любыми обидами и проблемами приходите ко мне. Всех приму, никого не обижу невниманием. Коли беды на вас какие-нибудь навалятся, идите ко мне. Помогу вам… все решу…

Немало помогла им в продвижении к Москве и особая тактика, придуманная лично Дмитрием. Ведь на их пути встречалось множество укрепленных острогов, огороженных тыном селений и поселков, которые сразу же закрывали ворота при виде подходящих войск Голицына. Брать все эти крепости, пусть и не всегда серьезные, было просто физически невозможно. Никакой армии не хватит, если подходить к штурму по всем правилам современной воинской науки. Тут города могли месяцами, а то и годами, осаждать. При штурме же теряли десятки тысяч человек, а нередко и, вообще, назад откатывались.

— … Все не так, воевода! Совсем не так! — в свое время объяснял он Голицыну, что нельзя воевать по старинке. Ни в коем случае нельзя делать так, чтобы жители городов принимали их за врагов. — Мы не лиходеи, не бандиты, не разбойники! Мы законное войско настоящего государя, мы свои люди! Не надо сразу же угрожать казнью при виде закрытых городских ворот, не надо палить из пушек и ружей! Покажем, что мы для них не враги! Вот, что я предлагаю, воевода…

Дмитрий решил попробовать применить нетривиальный ход, чтобы обезоружить своих потенциальных противников, сделать их своими сподвижниками, почти друзьями. Ведь, они ничем особо не отличались и еще пару месяцев назад были, вообще, на одной стороне истории.

— Помнишь, воевода, что давным-давно говорил сам великий Владимир Красное Солнышко? — хитро улыбался парень, поглядывая на Голицына. Тот же отвечал ему недоуменным взглядом. Откуда ему было помнить то, что говорил Владимир Святой? Это же невообразимая древность! — Напомню: веселие Руси есть питиё! Неужели забыл воевода, про мое чудесное умение?