Мустанг - Ламур Луис. Страница 21

Мысли о каньоне не давали мне покоя. Человек, живущий в дикой природе, учится доверять своим инстинктам. Его чувства становятся острее. Я не суеверен, однако в этом каньоне было что-то необъяснимое. Нет, ночью там делать нечего. И днем-то найти закопанное сокровище будет совсем не легко, а сейчас-то как рыскать в темноте среди валунов и каменных оползней, где того и гляди свалишься в какую-нибудь яму?

Больше всего мне не хотелось встретиться с Лумисом, Сильвией и Ральфом. Эти люди с Востока не предсказуемы. Когда находишься среди тех, кто вырос и живет на Западе, знаешь, чего от них ждать. Все в них открыто, все на виду. Скрыть поступки и чувства невозможно. Народу мало, городишки маленькие, и что бы человек ни сделал, все становится известным. Хотя в последние годы многое стало меняться. По железным дорогам на Запад ринулись господа совсем другого сорта. Мошенники и слабаки, которых бурное и тяжелое время освоения выкинуло прочь, теперь ехали сюда с удобствами, на мягких подушках вагонных купе.

Лумис был из тех, кто мог появиться на Западе в любую эпоху, хотя и не стал бы ценным приобретением. Если бы не жажда золота, которое они считали легкой добычей, Сильвия и Ральф вообще никогда не поехали сюда. Я знал, что Бишоп будет стремиться разделаться со мной в поединке, Фрайер постарается убрать предательским выстрелом в спину, но это более или менее можно предвидеть. Здесь, на Индейской Территории надо быть начеку каждую минуту. Другое дело яд… в Сильвии и Ральфе было что-то сатанинское, они представляли зло, с головами у них было явно не в порядке.

Наконец я заснул. Завтра меня ждал трудный день — бой или пуля, пущенная из тайного укрытия. Прежде чем снова зайдет солнце, прольется чья-то кровь. Так все сошлось.

Когда я открыл глаза и прислушался, на небе догорали последние звезды. Легкий ветерок трепал листья тополей. Тихо журчал ручей, мирно щипали траву лошади. В воде плеснула рыбешка.

Ночью сороконожки и скорпионы имеют скверную привычку забираться в обувь. Поэтому прежде чем обуться, я вытряс сапоги, натянул их, встал и для верности притопнул. Шляпа, естественно, была уже на месте. Любой ковбой, проснувшись, первым делом надевает шляпу. Затем нацепил оружейный пояс, поправил кобуру и подвязал ее под бедром.

Рассвет только занимался. Костер превратился в пепелище. Я потянулся, разгоняя сонное оцепенение, вытер ночную росу с винчестера и спустился к ручью умыться и почистить зубы расщепленной ивовой веточкой.

Стараясь двигаться бесшумно, подошел к своему мустангу и почесал ему за ушами, разговаривая с ним тихо, ласково. Потом оседлал Серого, скатал одеяла и приготовился к дороге.

Мимс спал, ровно дыша. Этот старик, состоящий из одних костей и сыромятной кожи, выдюжит, наверняка выдюжит. Что же касается Пенелопы… Тут я обнаружил, что она исчезла. Одеяла лежали на траве. Не было и ее лошади.

Мой мустанг не встревожился, когда она покинула лагерь, Пенелопа была одной из нас и могла спокойно уйти. И на свое несчастье я спал так крепко, что не услышал, как она встала.

Ее уход возмутил меня. Вот так взять и ускользнуть. Она не имела на это права! Я же не имел права слишком крепко спать. По правде говоря, страшно злился на себя. Ведь от того, как чутко я сплю, зависела моя жизнь.

Наклонившись, я тронул за плечо Мимса. Он моментально открыл глаза, ясные и проницательные, словно он и не спал.

— Ваша родственница сбежала. Что с ней, не знаю.

Он сел и потянулся за шляпой.

— Она поехала в этот проклятый каньон. Нам лучше поспешить ей на помощь.

Пока он приводил себя в порядок, я оседлал его коня, и всего через несколько минут мы полностью свернули лагерь и направились через лес к горе, которая громадным черным силуэтом закрывала полнеба. Где-то в кустарнике закричал перепел. Мы держались низин, выискивая любое укрытие, которое прятало бы нас от чужих глаз, и выбрались на открытое пространство, только приблизившись к устью каньона. Следов здесь было множество, но они нам ничего не сказали о Пенелопе. Как и прежде, мустанг перед входом заупрямился, но после моих понуканий неохотно пошел вперед. Я обратил внимание на то, что вчера после нас в каньон заходило несколько лошадей.

Первое, что мы увидели, распростертое на земле тело Стива Хукера. Он был мертв и лежал в неестественной позе с подогнутым коленом. Револьвер был в кобуре, ременная петля застегнута на куртке.

— Погляди! — хрипло сказал Гарри, показав на отпечатки сапог Хукера.

Шаги Стива казались короче тех, что оставляют мужчины его роста, это доказывало, что он пришел сюда ночью. По незнакомому неровному месту да еще в темноте человек идет осторожно, поэтому шаг его делается короче. Хукер был один, его никто не преследовал. Неожиданно ноги у него стали заплетаться и после нескольких неверных шагов он упал на четвереньки. Затем встал, продолжал идти, потом упал опять. На этот раз он поднялся ненадолго и через несколько футов рухнул навсегда.

— Сэкетт, я сматываюсь отсюда к чертовой матери, — тихим, исполненным благоговейного ужаса голосом произнес Мимс.

— Подожди немного, — сказал я. — Нет смысла уезжать пустыми.

Со вчерашнего дня в каньоне ничего не изменилось, если не считать появления тела Хукера. Я спешился и перевернул его. На трупе не оказалось ни ран, ни крови. Лицо опухшее и того же синеватого оттенка, что был у Мимса, однако это могло быть игрой предутреннего света, либо моего разыгравшегося воображения.

Над Кроличьими Ушами с рассвета повисли низкие облака, под которыми клубились клочья тумана. Каньон и без того был мрачен, но сегодня среди темных базальтовых скал царила глухая, настороженная тишина. Кругом ничего живого.

Что же рассказал мне мексиканец в ту ночь на Ньюсесе?

Золото бросили в яму рядом с валуном и закидали камнями. На скале начертили крест. С тех пор прошло больше сорока лет. В каком году караван Натана Хьюма попал в ловушку и погиб, мне было не известно.

— Ищи белый крест, Мимс, — сказал я как можно тише, словно боясь, что нас могут подслушать. — Или нечто похожее, что человек может нацарапать на камне, когда у него нет времени.

Его мы увидели одновременно и направили к нему коней.

Мне показалось, что серые облака стали темнее и опустились еще ниже, в воздухе стоял густой запах сырости.

Бросив винчестер в чехол, я спрыгнул с седла и крепко привязал жеребца к росшему поблизости кусту. Затем, освобождая револьвер, сбросил с кобуры петлю и спустился к валуну. У его подножия под нацарапанным крестом лежала куча камней.

Я огляделся.

— Будь настороже, Гарри, — попросил я. — Смотри не на меня, а по сторонам.

— Интересно, куда сбежала девчонка? И зачем ей было от нас уходить? — откликнулся старик.

— Выкопаем золото, потом найдем девочку. Подозреваю, она и сама может о себе позаботиться.

Вполне логично было спрятать золото именно здесь. Люди, защищавшиеся от нападения индейцев, сделали правильный выбор. Каньон был удобен для обороны, хотя открыт сверху для винтовочного огня.

Один за другим я вынимал из ямы обломки скал, булыжники размером с человеческую голову и больше. Работал быстро, но старался производить как можно меньше шума, и не столько из-за боязни привлечь внимание врагов, сколько потому, что в этом каньоне хотелось ходить на цыпочках и разговаривать шепотом.

В голове, прекратившей болеть лишь вчера, снова застучало, я начал задыхаться, чего раньше со мной не случалось. Через некоторое время вылез из ямы, подошел к коню и прислонился к нему. Удивительно, сколько сил отнимает у человека скользнувшая по черепу пуля.

Мимс выглядел обеспокоенным.

— Как ты себя чувствуешь? Вид у тебя неважный.

— Голова еще не прошла после пули Ральфа, — сказал я.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— А ты мне не рассказывал, что случилось с твоей головой.

Рядом с конем дышалось легче — а разница была всего несколько футов. Отдышавшись, я снова спустился в яму и опять начал выкидывать камни, но не успел сдвинуть пару булыжников покрупнее, как в голове загудело, я почувствовал странное головокружение. Пришлось прекратить работу.