Вспомнить Нельзя Забыть (СИ) - "Ores". Страница 25

Его колени и бёдра дрожат — приятно осознавать, что тебя именно хотят, а не терпят вторжение как лекарство. Дан вскоре поднимает голову, дышит часто и рвано, смешивая выдохи с тихими стонами, совершенно не сдерживаясь. Поворачивается ко мне, закусив губу, и во взгляде читается столько всего, что смотреть больно. Он будто видит насквозь, подпускает к себе ещё ближе, и вместе с тем там столько нежности, что сбиваюсь с ритма и тяну его на себя сильнее, засадив по самые яйца. Прихватываю кожу на его плече зубами… Странный первобытный жест — оставить ненадолго следы обладания. Но не кусаю, лишь мечу засосом. Он стонет громче, дрочит себе отчаянно, сильнее прогибаясь и давая понять — я делаю всё правильно. Меня оглушает запах, голос, ритмичные шлепки, блядский закатывающийся под ресницы взгляд и то, как бешено бьётся его сердце мне в ладонь, когда поддерживаю его снизу.

— Хватит сдерживаться… — каждое слово на выдохе. — Выеби сильнее! — он не помнит, что у меня с ним первый раз, сам подмахивает, подстраивается, принимает и даёт больше, чем берёт.

Так не сыграешь. Невозможно так притворяться. Собственное сердце пульсирует где-то в горле, импульсом бьёт в висках, и капелька пота ползёт по скуле… И внутри… всё готовится к горячей сладкой разрядке. Нещадно наваливаюсь на поясницу Дана, оттягиваю свой оргазм, чтобы сильнее разогреть его, растереть внутри до взрыва, заставить первым плеснуть в ладонь семенем. Сжимаю его крепко, почти обездвижив. Я сам, я всё сделаю сам… Но в глазах темнеет, толчки, недавно динамичные, замедляются, ритм идёт на хуй, а звон от соударения тел становится только громче и, кроме них и стонов парня, таких откровенно жадных, ни черта не слышу. В какой-то момент ловлю жар-птицу-эйфорию, толкнувшись в него особенно сильно, словно весь хочу оказаться в нём, выстонав в унисон с ним, кончаю остро и резко, как кипятком, вскрикнув, освободив горло. Дан кончил в ту же секунду, что и я, забился подо мной и, потеряв счёт времени в приходе, продолжал дрожать и сползать на диван. В моих руках стал казаться таким маленьким и израненным, что я продолжил его обнимать, грея собой и успокаивающе поглаживая по животу. От липкости на пальцах нет отвращения, только усталость, вымотанность, а ещё желание как-то облегчить Дану жизнь.

Вытеревшись наспех влажными салфетками с рабочего стола, наевшийся инкуб вырубился почти сразу, честно предупредив, что ему надо перезагрузиться. Попросил никуда не отходить и вообще ничего не трогать, пока не проснётся. Я честно пообещал быть послушным и честно спиздел. К этому моменту у меня накопилось много вопросов, но когда Дан был рядом, мне отказывались давать ответы. Возможно, его отключка поможет разобраться хотя бы с какой-то их частью.

Парень, свернувшись калачиком и уткнувшись носом в свои руки, спит. Его дыхание ровное, он почти не двигается, и больше походит на то, что он в коме, нежели во сне. Рассмотрев ещё раз засос на его шее, сам у себя спрашиваю, хотел бы я все это повторить. И ответить «нет» не могу. Укрываю его своей рубашкой и отхожу к компьютеру, надо немного поработать…

После нескольких часов беспрерывного изучения файлов я обессилено откидываюсь на стул. Руки ослабевают, силы заканчиваются все разом, даже смаргивать тяжело, глаза режет, словно в них сыпанули песка, а ещё этот ком в горле…

Простая система архивации дала понять, где можно посмотреть информацию по оборотням. Криминальные хроники с участием стай, списки ликвидации, сломанные в обороте кости, сходящий с ума молодняк в первых гонах, несовершенство системы управления, использование нечей в роли пушечного мяса — я всё это увидел своими глазами. Горы трупов и своих, и чужих, бессмысленные смерти, пепелище вместо посёлков, боль и утрата. Сам оборот и сложности с ним мне показались незначительными на фоне глобальных проблем. Дан помог. Его болезнь, особенность его сущности, помогла понять, насколько каждый биовид уникален, и приходится жить с тем, что дано природой. К этому оказалось так просто прийти, особенно увидев реальную съёмку жизни стаи. Семьи с детьми, быт, хозяйство, обряды, мне ещё непонятные, но всё было по-настоящему. И как бы не рябил экран и не пытался стереть запись, картинка шла и шла, а я всё больше убеждался в правильности своего выбора и в готовности защищать тех, кто в этом нуждается, чтобы статистика жестокости перестала пополняться новыми эпизодами. Чтобы нечи, которые без команды никого не трогают, могли жить спокойно. Дан меня поймёт. Он меня понял, раз остался со мной до конца.

Вдруг чувствую чьё-то присутствие. За спиной. Почти неслышные шаги, едва уловимое дыхание, а ещё этот сладящий кровавый запах смерти. Но обернуться не успеваю, всё происходит в считанные секунды.

Дан

Просыпаюсь от холода. Градус в помещении упал, одежда не спасала, руки и ноги сильно замёрзли и плохо двигаются. Первым делом, как только открыл глаза, нахожу Вика в самом начале архива. Он спит на стуле перед прошиваемым рябью монитором, положив локти на стол, уронив на них голову и не двигаясь.

В голове шум, словно вода капает со сломанного крана. Кап-кап-кап — прямо в мозг, но источник звука не вижу. Надо определить, откуда шум, чтобы не разбудить Вика. Для начала пробую встать. Приложив все усилия, получается только сесть. Руки безвольно ложатся вдоль туловища, нога подворачивается, ужасно неудобно, и как я ни стараюсь — не могу пошевелиться.

Вику, наверное, тоже холодно, надо бы его укрыть.

Нащупав рубашку Бойко под собой, сжимаю её пальцами, но ткань выскальзывает и падает на пол.

— Вик… — зову севшим голосом, изо рта пар валит и сводит челюсть. Он меня не слышит, слишком тихо говорю и нахожусь далеко. — Виктор… — даже кашель глохнет в грудине, и лёгкие сводит до конвульсивных дёрганий тела. Я должен его разбудить, но тяжесть, сдавившая плечи, непосильна. И этот ужасный звон капель, прямо по нервам…

Ищу глазами источник звука, по стенам, между стеллажами, куда хватает взгляда или куда могу повернуть голову, мимо стола, над головой Бойко. Кто-то ведёт мой взгляд, показывая, куда смотреть можно, опустить его ниже не получается. Настырный некто, обладающий безграничной силой, держит за подбородок.

Шорох совсем близко. Слева. А ещё… запах мокрой от крови шерсти, который никогда не забуду… Паника охватывает молниеносно. Злости становится в разы больше. Её хватает, чтобы дёрнуться вниз и, упав на пол, проползти пару метров. Утыкаюсь взглядом перед собой и не могу отвернуться, не могу снять видение, вообще ни черта не могу. Передо мной силуэт зверя чуть левее стола, кровавые следы, такие заметные на белом кафеле и… Капанье становится громче, будто вытаскивают пробку из ушей. Следую за звуком, но закрываю глаза. Я закрываю их, потому что всё это неправда.

Этого быть не может, я точно знаю, так не бывает.

Но кровь Бойко всё капает со стола на пол, а его плечи совсем не двигаются, как если бы он не дышал. Он же просто задержал дыхание. И жёстко порезался о бумагу…

Тварь, идущая на меня и скалящая окровавленную пасть, не могла причинить ему вред.

Никто не мог, ведь я был рядом.

Я должен был его защищать и беречь, но вместо этого… всё время было что-то вместо этого: дела, принципы, проблемы. Я должен был быть рядом, а не глотать злые слёзы отчаяния, как сейчас.

— Вик… — ещё одна попытка: протягиваю руку, только поднявшись, поскальзываюсь на крови и падаю вниз, ударяясь лицом о пол.

Время замирает. По щелчку из меня вынимают внутренности, оставив только пустую оболочку. Темнота и боль так крепко обнимают, что я стону. Всё теряет смысл за секунды. За какие-то, мать их, секунды мир рушится, и катись он к ёбаной матери! Я не приму его другим!

Зверь подходит вплотную. Обдаёт лицо смрадным дыханием с привкусом мёртвой плоти. Перевернувшись на спину, смотрю хищнику в кроваво-красные от ярости глаза и, как никогда, хочу свернуть ему шею. Я так сильно этого хочу, что находятся силы рвануть на зверя, жаль, только поздно. Волчья реакция обходит демона, а может, его ненависть сильнее в сто раз. Клыки вонзаются в тело и рвут её. Рывок за рывком: плечо, живот, бедро. Кровь пропитывает одежду, раны не заживают, как будто этот адский холод заморозил даже регенерацию. Последним остаётся горло. Зверь так долго вгрызается в него, что едва не откусывает мне голову. Кровь хлещет из порванных артерий, заливает пол, брызжет на лицо. Я лежу и считаю секунды. Когда досчитываю до трёх, глаза закрываются, а зверь, стряхнув с пасти мой вкус, направляется к Виктору и одним прыжком кидается на него, только…