Набоков в Америке. По дороге к «Лолите» - Роупер Роберт. Страница 39
Созревшая раньше времени Лолита ступила на опасный путь. Мальчишке в такой ситуации было бы куда проще. Набоков, внимательно изучавший исследования по педофилии, несколько искажает факты (что, впрочем, ему практически не свойственно):
Господа присяжные, милостивые государи и столь же милостивые государыни! Большинство обвиняемых в проступках против нравственности, которые тоскливо жаждут хоть каких-нибудь трепетных, сладко-стонущих, физических, но не непременно соитием ограниченных отношений с девочкой-подростком, – это все безвредные, никчемные, пассивные, робкие чужаки, лишь одного просящие у общества – а именно, чтобы оно им позволило следовать совершенно в общем невинным, аберративным, как говорится, склонностям и предаваться частным образом маленьким, приятно жгучим и неприятно влажным актам полового извращения без того, чтобы полиция или соседи грубо набрасывались на них. Мы не половые изверги! Мы не насилуем, как это делают бравые солдаты. Мы несчастные, смирные, хорошо воспитанные люди с собачьими глазами… Поэты не убивают34.
Тут он ошибся: убивают, еще как убивают. Клэр Куильти гибнет от руки Гумберта Гумберта, да и Шарлотта Гейз оказывается под колесами автомобиля тоже, в общем, из-за него. Умирает и Лолита. Вырвавшись после нескольких лет в плену у Гумберта, она тут же попадает в другой: к Куильти. Над нимфеткой словно довлеет проклятье сексуального рабства. Лолита – американка и априори не может относиться легко к таким вещам. Когда она на манер Гекльберри Финна планирует бежать на Аляску, беременная ребенком, которому не суждено появиться на свет, с небес за ней словно бы наблюдает Готорн: надеясь перехитрить судьбу, она лишь усугубляет свое отчаянное положение и вскоре погибает.
Глава 11
Не в меру любопытная мисс Пратт из Бердслейской школы истолковывает поведение Лолиты с точностью до наоборот, но в главном все же не ошибается: в подоплеке действительно секс. Забота о “приспосабливании ребенка к жизни группы”, по мнению мисс Пратт, это в первую очередь сексуальное воспитание, а не нравственное или интеллектуальное развитие. Как типичный американский педагог середины XX века, желающий казаться передовым, она ставит секс на первое место: “танцы, дебаты, любительские спектакли и встречи с мальчиками”1, поясняет она Гумберту Гумберту политику школы. Грядет эпоха фрейдизма, который, несмотря на всю его глубину, в массовом сознании сводится к зацикленности на сексе. Так что Гумберту Гумберту невероятно повезло – а уж к добру или к худу, другой вопрос, – что он оказался в Америке в середине века секса.
Секс изобрел не Фрейд, равно как и тему секса в литературе: это случилось задолго до него. Набоков, как известно, Фрейда терпеть не мог: по словам писателя, он соблюдал психическую гигиену и каждое утро “с нескрываемым наслаждением доказывал несостоятельность трудов Венского Шамана, в деталях вспоминая сны без единого упоминания о сексуальных символах или мифических комплексах”2. При этом лучший его роман3 не противоречит вульгарному восприятию фрейдизма – что “все дело в сексе”. Главный герой, безусловно, одержим сексом. Сексуальные переживания отрочества на всю жизнь оставили след в его душе, и Лолита для него – воплощение мечты, которая питает его мучительное существование: она его возрождает. Окажись детская сексуальная травма серьезнее, было бы труднее ее осмыслить; Гумберт Гумберт, тоже противник учения Фрейда, “анархист” по определению автора, не в силах разорвать сценарий, навязанный ему первым психоаналитиком.
В ранних романах Набокова также встречаются описания сексуальных переживаний, но наслаждение, как правило, неотделимо от мучений, как в романах “Соглядатай” (1930), “Смех в темноте”, “Подлинная жизнь Себастьяна Найта” и в прочих произведениях. Самые эротические пассажи у Набокова – описания не полового акта, но объекта вожделения. Персонажи Набокова – знатоки женских прелестей, и мы смотрим на героинь их восторженными глазами:
Сестры были похожи друг на дружку, но откровенная бульдожья тяжеловатость лица старшей была у Вани только чуть-чуть намечена, и была иначе, и как бы придавала значительность и своеродность общей красоте ее лица. Похожи у сестер были и глаза, черно-карие, слегка асимметричные, слегка раскосые, с забавными складками на темных веках. У Вани глаза были еще бархатнее и, в отличие от сестриных, несколько близоруки, точно их красота делала их не совсем пригодными для употребления.
Альбинус научил ее ежедневно принимать ванну, вместо того чтобы только мыть руки и шею, как она делала раньше. Ногти у нее были теперь всегда чистые, и не только на руках, но и на ногах отливали бриллиантово-красным лаком. Он открывал в ней все новые очарования – трогательные мелочи, которые в другой показались бы ему вульгарными и грубыми. Полудетский очерк ее тела, бесстыдство, медленное погасание ее глаз (словно невидимые осветители постепенно гасили их, как прожекторы в театральной зале) доводили его до такого безумия, что он вконец утрачивал ту сдержанность, которой отличались его объятия со стыдливой и робкой женой.
“Да что же в ней привлекательного? – в тысячный раз думал он. – Ну, ямочки, ну, бледность… Этого мало. И глаза у нее неважные, дикарские, и зубы неправильные. И губы какие-то быстрые, мокрые, вот бы их остановить, залепить поцелуем. И она думает, что похожа на англичанку в этом синем костюме и бескаблучных башмаках… как только Мартын доводил себя до равнодушия к Соне, он вдруг замечал, какая у нее изящная спина, как она повернула голову, и ее раскосые глаза скользили по нему быстрым холодком…”
В некоторых произведениях Набокова встречаются и описания секса, но без пошлостей (и, разумеется, без ненормативной лексики). Постельные сцены у него вполне в духе Голливуда: притворно-изощренные, кадр до, кадр после, а сам процесс остается за кадром. Все происходит быстро и неправдоподобно часто. В “Смехе в темноте” Марго, бессердечная кокетка, постоянно занимается сексом с Рексом, своим любовником-психопатом, под самым носом у Альбинуса, которому с удовольствием изменяет и с которым тоже постоянно занимается сексом. В романе “Ада”, написанном на тридцать лет позже, персонажи совокупляются с тем же кроличьим автоматизмом, в который трудно поверить. Секс в произведениях Набокова4 абсолютно нефизиологичен, так что читателю приходится додумывать, как оно было на самом деле. И если прочие его современники брали на себя смелость описывать секс откровенно, выразительно, ничего не скрывая, Набоков поступал совершенно иначе.
Он прекрасно описывает влюбленность как одержимость, обожествление возлюбленного. В “Волшебнике”, ранней повести в духе “Лолиты”, он охватывает зорким оком облик героини:
Девочка в лиловом, двенадцати лет… торопливо и твердо переступая роликами, на гравии не катившимися, приподнимая и опуская их с хрустом, японскими шажками приближалась к его скамье сквозь переменное счастье солнца, и впоследствии (поскольку это последствие длилось), ему казалось, что тогда же, тотчас он оценил ее всю, сверху донизу: оживленность рыжевато-русых кудрей, недавно подровненных, светлость больших, пустоватых глаз, напоминающих чем-то полупрозрачный крыжовник, веселый, теплый цвет лица, розовый рот, чуть приоткрытый, так что чуть опирались два крупных передних зуба о припухлость нижней губы, летнюю окраску оголенных рук с гладкими лисьими волосками вдоль по предплечью5.
Впоследствии Набоков говорил, что “Волшебник” – “старое барахло”6: “Я был недоволен повестью и уничтожил ее вскоре после переезда в Америку в 1940”7. Двадцать лет спустя, подбирая рукописи, чтобы передать их Библиотеке Конгресса и получить налоговые льготы, Набоков нашел повесть, перечитал ее “с куда большим удовольствием” и решил, что это “прекрасный образец русской прозы, точный и прозрачный”8. Но все же не назвал произведение удачным, не сказал, что история получилась убедительной.