Перестрелка на ранчо - Ламур Луис. Страница 43

Шериф выпрямился. Он был в большом смущении: его застали за конфиденциальным разговором с девушкой с улицы за «Паласом»! Не хватало только, чтобы об этом узнали порядочные граждане города! Шериф должен соответствовать своей высокой должности, особенно ввиду приближающихся выборов.

Он покраснел и замялся.

— Это тут… эта девица, — заикаясь, начал он, — пыталась передать заключенному напильники. Она…

Руфь Хедлин смерила его холодным королевским взглядом.

— Могу уверить вас, шериф Джонс, что меня нисколько не интересуют ни ваши отношения с этой молодой леди, ни предмет вашего разговора. Я принесла заключенному его гитару, — продолжала она. — Я знаю, что он любит петь, и мы решили, что жестоко и бесчеловечно заставлять его слушать весь день грохот молотков, под который строится виселица, где его повесят.

Джонс был смущен.

— Да ему все равно, мэм, — возразил он. — Лео, он…

— Могу я передать ему инструмент, шериф Джонс? — Голос ее был как лед. — Или вы хотите обыскать меня? Вы думаете, я тоже несу ему напильники?

Шериф смутился еще больше. Сама мысль дотронуться до Руфи Хедлин, дочери старого судьи Эмери Хедлина, заставила его содрогнуться.

— Нет, мэм! Разумеется, нет! — Он жестом пригласил ее в камеру. — Отдайте ему гитару, но поскорей, мэм! Я прошу прощения… Я…

— Благодарю вас, шериф.

И Руфь проскользнула мимо него в камеру.

— Молодой человек, — громко прозвучал ее голос, — как я знаю, вы играете на гитаре, поэтому я вам ее принесла. Я надеюсь, что музыка даст свободу вашему сердцу.

Лео изумленно принял гитару через прутья.

— Спасибо, мисс Хедлин, — вежливо произнес он. — Я хотел бы… — Его голос сорвался, на щеках выступил румянец. — Я хотел бы, чтобы вам не пришлось приходить сюда. Знаете, я… Я не убивал их. Я бы хотел, чтобы вы мне поверили.

— Не важно, чему я верю, — ласково сказала Руфь. — Музыка этой гитары принесет вам радость, если играть ее в уединении.

Она повернулась и проплыла мимо шерифа Джонса, как карета мимо бродяги.

Обо всем об этом потом рассказывала Мэри, и она сказала, что Лео дернул за струну и начал разглядывать гитару с удивленным видом.

— Она как-то не так звучала, — сказала Мэри.

Я, впрочем, не удивился.

Это было в понедельник после обеда. К вечеру за городом расположились еще две сотни человек в ожидании завтрашней большой казни. Старины Пепа нигде не было видно, как и редактора Шаффе. Кое-кто утверждал, что, когда они покинули дом судьи, сам судья поскакал вместе с ними.

В следующий раз я увидел старину Пепа на углу. Он глядел на виселицу. Это было около тюрьмы, и Лео из окна мог видеть нас.

— Народ будет огорчен, если казнь вдруг не состоится, Пеп, — сказал Лео.

— Небось не огорчится! — коротко проворчал Пеп. — Будет им казнь, попомни мои слова.

Виселица в сумерках выглядела жутко, что отнюдь не поднимало мне настроения. Черт меня побери, я все же всегда считал Лео славным парнем. Да, он угонял коров. Но, положа руку на сердце, кто из нас по молодости этим не грешил? И я сам, и старина Пеп, и кого ни возьми. Лео, он просто буянил от избытка сил.

И дилижансы эти он останавливал, чтобы разжиться деньгами на пропой. Я не говорю, что это хорошо, чего уж тут хорошего, но ведь скольким молодым ребятам такие вещи сходили с рук, если они никого не ранили и вели себя пристойно, по-мужски.

Тем более таким, как Лео. Какая ни случись беда — степной пожар, наводнение, взбесившееся стадо, все что угодно — только позови его, и Лео встанет рядом с тобой. И хоть какой будет поздний час, и хоть какой потребуется тяжкий труд — Лео протянет руку и ни цента за это не возьмет.

Наконец мы разошлись, и последнее, что сказал Лео, было:

— Никогда не тащился от пеньковых галстуков. По-моему, он мне совсем не пойдет.

— Подожди до завтра, — сказал старина Пеп.

Солнце едва поднялось над горизонтом, когда город вдруг загудел, как улей, с которого сорвана крышка. Я услышал крики, топот бегущих ног и, натянув штаны, вывалился на улицу. К площади бежала толпа людей, и я побежал вместе с ними. Окно тюрьмы зияло пустотой: решетка была выпилена начисто и прислонена к стене в стороночке. На одном из брусьев решетки болталась записка: «Прощу прощения, что не дождался. Но мне кажется, вам не очень-то и хотелось видеть меня повешенным».

Возле тюрьмы стояла Мэри Райан. Глаза у нее были полны слез, но вид при этом был довольный, как у хорька в курятнике. Шериф Джонс, напротив, выглядел довольно свирепо.

— Я-то решил, что это дамские поэтические штучки, — сердито говорил он. — Она сказала ему, что музыка этой гитары, мол, даст его сердцу свободу. Теперь понятно, почему Мэри не хотела сказать мне, куда она дела два других напильника.

Бородатый здоровяк обратил на шерифа вопросительный взгляд.

— Так как же насчет повешения? — потребовал он. — Мы проехали пятьдесят миль, чтобы поглядеть на повешение!

Подошли редактор Шаффе, судья Эмери Хедлин и старина Пеп. Они посмотрели на шерифа Джонса через головы обступивших его приезжих.

— Руфь правильно все рассчитала, — сказал судья. — В городе всего шесть дробовиков. Мои два очень давно не вынимались, это видно по пыли на футлярах. У редактора Шаффе дробовик сто лет не чистился; у старины Пепа он сломан; дробовик Митча был при нем. Таким образом, остался всего один дробовик.

Мы все стояли вокруг и, слушая, начинали шевелить мозгами. А если эти двадцать тысяч вообще не покидали банка? Или если они были отправлены, но потом изъяты отправителем? Тогда, формально считаясь расплатившимся, он сохранит свои денежки, а обвинят во всем бедолагу вроде Лео Карвера.

Конечно, Лео исчез. Кто-то сказал, что он уехал на том здоровом вороном, что купила Руфь Хедлин. Как там правда дело было, я сказать не могу, потому что сама Руфь тоже исчезла вместе со своей серой кобылой.

Они поехали по дороге на запад, но сразу же куда-то свернули, и один из жителей окраины утверждал, что слышал, как два голоса пели что-то про Калифорнию.

Мы думали, что судья будет рвать и метать, но этот удивительный человек удивил нас еще раз. Услышав эти разговоры, он лишь усмехнулся.

— Многие чистокровные кони, — сказал он, — в жеребятах резвятся и шалят. Но как только на них надевают узду, они выправляются. К тому же, — добавил он, — даже самая голубая кровь только выиграет от небольшого вливания горячей красной крови!

Так что все окончилось хорошо. Мы устроили на радостях большую гулянку — наверное, самую большую в истории Кэньон-Гэпа. О'Брайен не давал роздыху своему оркестру, и еды-питья было навалом.

И те, кто приехал посмотреть на повешение, тоже не были разочарованы: они получили, чего хотели. Повешение вышло на славу — может быть, и не совсем законное, но самое настоящее.

Мы повесили Морта Люэнда.