Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович. Страница 8

– Понятно, – сказал кондуктор. – Платить как собираетесь?

Кондуктор был маленьким небритым стариком в старых просторных джинсах и форменной синей жилетке с эмблемой Мухэлектротранспорта. На тыльной стороне ладони, которой он принимал мзду, проступала расплывшаяся от времени татуировка в виде восходящего солнца.

– Не знаю, – честно отвечал Кармазин.

– Тогда выходим, – предупредил кондуктор. – Глаша, притормози.

Трамвай остановился на повороте, чем совершенно перегородил узкую улочку. Ему тут же нервно забибикали со всех сторон. Дверь с грохотом открылась.

– П-прошу… – пробормотал Кармазин, отступая и делая приглашающий жест.

– Чего это? – удивился кондуктор.

– Но вы же сказали: выходим… – попытался объяснить Кармазин.

– Юморист, – злобно сказал кондуктор. – Леонид Ленч. Это ты выходишь, а я дальше еду.

Так и случилось. Покуда Кармазин стоял столбом посреди проезжей части дороги, мучительно пытаясь сообразить, где очутился и куда теперь идти, кондуктор выдворил из трамвая еще одну жертву. Человек в костюме-тройке черного цвета и косо нахлобученной шляпе, очевидно, не прилагал никаких усилий к передвижению своими ногами, поэтому кондуктор, оказавшийся не по возрасту жилистым и цепким, выволок его из салона едва ли не за шиворот, дотащил до ближайшей скамейки и усадил там, кое-как привалив к дощатой спинке. Затем вприпрыжку, сильно хромая и не прекращая враждебно коситься на Кармазина, добежал да вагона и вскочил на подножку. Трамвай зазвенел, задребезжал всеми своими членами и уплыл далее по маршруту.

Вечерело. Моросило. Холодало. Чувствуя себя пропащим и никчемным, Кармазин добрел до скамейки с привольно разметавшимся собратом по несчастью и присел с краешку. Этой части города он совсем не знал. Теперь ему предстояло брести вдоль трамвайных путей в обратном направлении до самого дома. Тот редкий случай, когда хотелось благословить малые пространства города Мухосранска.

– Со мной такое случалось неоднократно, – услышал Кармазин над самым ухом знакомый голос. – И знаете что? В конце концов все потерянное непременно находилось.

– Это кошелек, – сказал Кармазин печально. – С деньгами. Как вы понимаете, деньги для меня намного важнее кошелька.

Вергилин сочувственно поцокал языком. Обойдя скамейку, он в задумчивости остановился над человеком в шляпе, которая, впрочем, окончательно сползла с головы и теперь просто лежала рядом.

– Думаю, у меня его украли, – продолжал сетовать Кармазин. – А там не только деньги, еще и визитки, и дисконтные карты, и всё-всё…

– Я знал его, Горацио, – вдруг промолвил Вергилин с неожиданной душевностью. – Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине… Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? Где заразительное веселье, охватывавшее всех за столом?

– Простите?.. – опешил Кармазин.

– Это из «Гамлета», – сказал Вергилин. – В переводе, кажется, Пастернака. Кто из нас двоих литератор?

Кармазин подавленно молчал. Ему вдруг пришло в голову, что он до сих пор ровным счетом ничего не знает о личной жизни своего нечаянного знакомца.

– Он пьян? – наконец спросил Кармазин, кивая на безмолвного соседа по скамейке.

– Полагаю, умер, – спокойно отвечал Вергилин.

– То есть как умер?!

– Такое случается сплошь и рядом. Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус… – Вергилин скорчил ироническую гримасу. – Если вы и сейчас скажете, что не ведаете, чьи бессмертные строки я цитирую, то несказанно меня разочаруете.

Кармазин неспешно, чтобы никто не предположил на его счет ничего позорного, поднялся со своего уголка и на всякий случай отошел на пару шагов.

– Ведь нужно что-то сделать? – спросил он осторожно.

– Да что теперь поделаешь… – Вергилин развел руками. – Мертвого уж не воротить. Пойдемте отсюда.

Он взял слегка деморализованного Кармазина под руку и повел прочь по укрытой от дождя кронами деревьев аллее.

– Но это неправильно, что мы так его оставляем, – пытался возражать Кармазин.

– А что в этой жизни правильно? – спросил Вергилин. – Вы, инженер человеческих душ, можете мне сказать?

– Но кондуктор не должен был…

– Конечно, не должен. И вскорости за это поплатится.

Из аллеи они свернули на крутую каменную лестницу, чьи выщербленные временем ступеньки спускались к проступавшей сквозь неухоженный кустарник серой блямбе какого-то водоема.

– Это Вилихомотинский пруд, – сказал Вергилин. – Он почти ровесник самого города, а может быть, и старше. Говорят, еще лет двести тому назад это была простая лужа. А теперь достопримечательность и место отдыха горожан. С той стороны есть пляж с грибками и спасательной станцией. Видите, каких высот можно достичь, если достаточно долго лежать в одной позе?

Теперь они стояли у самой воды и следили за тем, как редкие дождевые капли подобно прилежному ученику, получившему задание по геометрии, рисовали на невыразительной глади концентрические окружности разного диаметра. Кармазин все еще чувствовал себя виноватым за то, что произошло с ним, с человеком в шляпе и с остальным народонаселением планеты этим ненастным вечером.

– Вы говорили, кондуктор поплатится, – сказал он. – Но каким образом?

– Не знаю, – отвечал Вергилин. – Знаю только, что все в этом мире взаимосвязано. И всякое событие влечет за собой непрерывную цепочку последствий. Вот я беру камешек, – с этими словами он действительно склонился, подобрал с земли какой-то окатыш и, кряхтя, разогнулся. – Бросаю его в воду. И жду.

– Чего ждете? – спросил Кармазин с обычной уже своей иронией.

– Жду, чем все это обернется, – рассудительно сообщил Вергилин. – Что же до кондуктора… Вы литератор, вам не должно составить большого труда сочинить сюжет, в котором кондуктор пострадает за свое бесчувственное отношение к пассажирам.

– В отношении меня он был формально прав, – сказал Кармазин. – Я действительно был неплатежеспособен, не являлся ни ребенком, ни инвалидом, ни даже беременной женщиной. А тот бедолага… – Он хищно усмехнулся, вступая на привычную стезю. – Что ж, закончив смену, кондуктор тем же трамваем доедет до своей остановки, вернется в свою убогую холостяцкую халупу, где никто его не ждет уже много лет. Жена ушла, лет десять назад уехала в деревню к родителям, и с тех пор ни письма от нее ни малейшей весточки. Может быть, ее и нет уже на белом свете, а он и не знает. Сам виноват, схлопотал срок по пьянке, откинулся и продолжал чудить да куролесить… кто ж такое обязан терпеть?! – Голос Кармазина понемногу окреп. Вергилин взирал на него по своему обыкновению эдак снизу вверх и с привычным уже ничем не мотивированным пиететом. – Повесивши жилетку в прихожей и не снимая обуви, потому что зачем же снимать, когда скоро суббота и все равно мыть полы шваброй с желтой деревянной ручкой и постоянно заедающей насадкой, а до той поры нет никакого резона о чем-то заботиться… кондуктор проходит сразу на кухню. Открывает холодильник, вздыхает, потому что забыл купить хлеб и сосиски, а про голубцы забыл еще третьего дня, пельмени же в морозилке закончились и того раньше… достает бутылку молока, наполовину пустую, снова вздыхает, лезет в хлебницу в надежде найти там что-нибудь не до конца окаменевшее, и ведь находит. Коржик, посыпанный орехами, в целлофане и сочник с творогом. Не лучшее сочетание на сон грядущий, а что делать? Потом он долго и бессмысленно всё это жует и запивает, хотя молоко скисло, и творог отдает чем-то нехорошим, жует и глядит в пустоту, а в голове нет ни единой мысли ни о чем. Хотя нет, одна мыслишка блуждает по закоулкам сознания, но в силу полной своей невыполнимости не набирает подобающей императивной силы: выпить бы. Выпить бы водки, думает кондуктор. Но водка закончилась вчера. Затем он, шаркая ногами…

– В обуви с улицы, – с удовольствием напомнил Вергилин.

– Да, в той же обуви бредет в комнату. Не зажигая свет, садится на топчан – никогда здесь не было ни дивана, ни кровати, ни какого иного семейного ложа, а лишь топчан, чье появление забылось, а происхождение темно, – садится и снова смотрит в пустоту. Другой бы на его месте включил телевизор, отвлекся бы от тяжких мыслей или в нашем случае от полного отсутствия таковых за просмотром какой-нибудь вздорной развлекательной программы с дикими криками: «Приз в студию!!!» Но телевизора тоже нет… Перед тем, как лечь не раздеваясь и провалиться в неверный старческий сон с какими-то ни с чем не сообразными цехами, вокзалами, лицами из прошлой жизни, кондуктор обводит тусклым взором свою жалкую обитель. И прямо перед собой, на единственном, разумеется – колченогом стуле видит черного человека в шляпе. Не человека даже, а силуэт, слабо обрисованный в кромешной темноте светом от бьющего в кухонное окно уличного фонаря. Крик застревает в горле кондуктора, конечности холодеют и, похоже, случается неприятность интимного свойства. «Вот и смерть моя пришла, – тем не менее вполне логично размышляет кондуктор. – Водочки так и не выпил напоследок…» Но ничего не происходит. Ничего мистического, вызывающего болезненные ассоциации с адскими муками. Все прозаично, обыденно, как наша жизнь и наша смерть. «Поговорим?» – спрашивает человек в шляпе тихим голосом. Кондуктор кивает, не имея сил шевелить языком. «Зачем ты меня из трамвая выкинул?» – «А проезд оплатить» – наконец выталкивает из пересохшей глотки кондуктор. «Разве ты не видел, что я умер?» Теряя всякое различие между сном и реальностью, кондуктор начинает привычно хорохориться: «Почем мне знать? Я не доктор, для меня что живые, что мертвые – все на одно лицо…» – «Хорошо же, – говорит человек в шляпе. – С завтрашнего утра будешь возить живых за деньги, а мертвых бесплатно. И не вздумай перепутать! Уж тогда тебе несдобровать…» – «Меня же уволят!» – «Придумай что-нибудь. Ты ведь не захочешь, чтобы я приходил к тебе каждую ночь, да еще с дружками?» Кондуктор показывает головой: нет, не захочет. «Так продлится, пока не научишься отличать мертвых от живых. Поверь, это не так просто, как тебе может показаться. И когда за смену не ошибешься ни разу, я оставлю тебя в покое. Прощай, прощай и помни обо мне!..