Сумерки волков - Погодина-Кузмина Ольга. Страница 26

— У меня был трудный период, Максим, — голос Татьяны растекался патокой. — Я пробую начать новую жизнь.

Он понял, что сейчас может назвать любой адрес, любое время, и она выбежит, поймает такси и приедет к нему. А приехав, сделает все, чего он захочет. Тут же он ощутил скуку.

Он не хотел ее. Не хотел слушать о чужих жизненных трудностях, изучая женскую грудь применительно к теории социального дарвинизма. Как не хотел больше слышать про шлюх, которых убивает Радик. Война убивала всех без разбора.

— Извини, — сказал он. — Я сейчас занят. Я как-нибудь сам тебе перезвоню.

— Да пошел ты, козел! — харкнул в трубку хриплый голос Люцифера.

Взглянув на часы, Максим набрал Кристину:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — жена обрадовалась. — Немного полежала, но теперь готовим обед с Анной Михайловной. Глаша так и не звонила!

— Давай сходим в кино, Буратино? — предложил он. — Хочешь?

— Хочу, хочу! — Максим почти увидел, как она подскакивает в своих мохнатых тапочках. — Ты заедешь? Посмотреть, какое расписание в Барвихе?

— Сам посмотрю. Ты собирайся быстрее, я скоро буду на Рублях.

Максим поймал себя на том, что называет Рублево-Успенское шоссе совсем по-московски, как старожил. Он привык к Москве, к своему дому, к жене и к будущему ребенку. Он не хотел спать с другой женщиной, как не хотел пользоваться чужой зубной щеткой. Татьяна, а за ней Добрынин, Радик, Котов, их совместные приключения отправлялись в прошлое, на периферию памяти. За поворотом Максима ждала новая жизнь, которая обещала быть счастливее и проще прежней. Он дождался зеленого светофора и повернул.

Репортер

Декабрь заразил Москву лихорадкой новогодних праздников. Машины встали в пробки, улицы заполнила беспокойная, веселая толпа с коробками и свертками. Всюду мелькали красные шапки Санта-Клаусов, елочный дождь, болотные огоньки. Мужчины несли домой обвязанные мешками елки, словно охотничью добычу. В доме-башне приходилось подолгу ждать лифтов, на нулевом этаже выгружали из багажников коробки с бутылками и едой.

Праздничная суета заставляла Игоря острее чувствовать зябкое одиночество. Весь месяц Измайлов до поздней ночи работал и часто ложился спать на диване в кабинете. Он был раздражен и взвинчен, отпускал язвительные замечания по любому поводу. Пару раз из-за двери он ругал кого-то по телефону — никогда прежде Игорь не слышал от него такой грубой, унизительной брани. Они уже давно не занимались сексом.

Игорь устал от старания не замечать его срывов, от своего молчания и вечной готовности делать все, что он скажет. Оставалось только считать дни до отпуска и надеяться, что теплое море исцелит отношения, которые без видимой причины сделались тягостными для них обоих.

Игорь и сам пытался отвлечься работой, заказов хватало, и не все шло гладко, но ожидание праздника чувствовалось повсюду. Потолки офисного центра вибрировали от музыки и криков — открылся сезон корпоративных праздников. В редакции журнала на пятом этаже тоже намечалась вечеринка. Зарубежных сотрудников распускали по домам, чтобы они могли встретить Рождество в семейном кругу. Игорь узнал об этом от маленькой рыжеволосой Лизы, которая дружила с его администраторами и часто заглядывала к ним на кухню.

Вечером в четверг она явилась звать Игоря в редакцию, где уже начали провожать уходящий год. После ее настойчивых уговоров он согласился подняться. По четвергам Измайлов занимался йогой и возвращался домой не раньше десяти.

Лиза сказала, что Винсент тоже улетает на каникулы в Дублин. После того осеннего похмельного утра он несколько раз заходил в офис, звал на концерты, приносил новые диски, предлагал «просто дружбу». Но Игорь избегал его, отговаривался занятостью и даже перестал обедать в офисном кафе. Пару раз они встречались у лифтов, и по взгляду Винсента, по электрическому току случайных прикосновений Игорь слишком хорошо понимал, что никакой дружбы у них не выйдет, и если они останутся наедине, все закончится тем занятием, для которого в русском языке есть меткое и грубое слово.

Правда, в редакции, куда Игорь поднялся вместе с Лизой и ее подругами, ирландца он не увидел. Руководители уже разъехались, семейные сотрудники торопились домой. В главном зале, тесно заставленном компьютерными столами, был погашен свет, но в комнатке за стеклянной дверью еще работали фотографы. Всего человек двадцать собралось в кухне, где Игорь не был до этого вечера. Там на стене висел плакат с поздравлениями от иностранных владельцев компании. Изможденный, с длинными зубами и бледными деснами Свен Миксер и низенький, полнокровный Ханс Блендер с щеткой усов над верхней губой улыбались с плаката, помахивая ладонями.

Лиза представила Игоря своим коллегам. Он попал под обстрел излишне радостных приветствий и любопытных девичьих взглядов. Как всегда на таких вечеринках, девушки выглядели наряднее и смелее мужчин. Они веселились самоотверженно и шумно. Одна из них, в зеленом платье с откровенным декольте, в красной шляпке, приколотой к волосам (гном, как про себя окрестил ее Игорь), перекрикивая голоса, рассказывала неприличные анекдоты. Ее бойкая соперница заставляла бородатого сисадмина изображать Санта-Клауса и петь с ней вместе рождественскую песенку.

Игорь сел у края стола, ему передали пластиковую тарелку с салатом оливье, налили водки, хотя он несколько раз повторил, что пить не будет, что он за рулем. Он невольно слушал разговор трех модно одетых журналисток.

— Мой мне соски, наверное, скоро открутит, — жаловалась та, у которой волосы были выкрашены синими прядями. — Как будто это радио ему. И еще лезет пальцами туда, а пальцы у него примерно как наждачная бумага. Один раз даже пытался засунуть свою противную ступню!

— Значит, не у меня одной такой! — смеялась другая, в очках, с короткой стрижкой.

— Девочки, они все животные. Мой тоже постоянно сует мне палец в задницу, — третья весело глянула на Игоря. — Я говорю ему: ты, наверное, латентный гей!

Винсент явился через несколько минут, веселый и пьяный, — он вместе с пузатым фотографом бегал в супермаркет за водкой для компании и бутылкой виски для себя. По случаю вечеринки он нарядился в клетчатые брюки и бирюзовый джемпер с треугольным вырезом, уложил свои непослушные вихры. Игорь заметил, как по лицу рыженькой Лизы скользнула гримаска разочарования, когда он уселся напротив Игоря и сразу начал задираться:

— Что мы пьем? Джус? О, какой правый, безгрешный человек! Может, ты старообрядец? У тебя такой консервативный стиль в одежде.

— Просто не хочу бросать машину, чтобы завтра не возвращаться, — пожал плечами Игорь, невольно заглядевшись на впадину ключиц и высокую крепкую шею в вырезе его свитера.

— А что ты будешь делать завтра? — пытал его Винсент, закинув руки за голову и вытянув ноги под столом так, что его подошвы коснулись ботинок Игоря. — Почему нельзя вернуться? Кто-то будет сердиться? С кем ты встречаешь Новый год?

Одна из журналисток повернулась к ним и громко спросила:

— Девочки, как вы думаете, почему все красивые парни — сплошные геи?

— Это не толерантный вопрос! — бойко отозвался Винс. — Я бы расценил его как sexual harassment.

Игорь дожевал бутерброд и поднялся. Винсент попробовал подставить ему подножку, глядя снизу вверх своими синими, в цвет джемпера, нахальными глазами. Лиза обняла Игоря, пожелала много денег в Новом году.

Он миновал пустой редакционный коридор, вышел к стойке охраны. Теперь он жалел, что поддался на уговоры и оказался в компании, где ему никто не был рад. Он чувствовал в горле отрыжку несвежей рыбы и приторно сладкого сока. Винсент влетел за ним в лифт, в узкий промежуток закрывающихся дверей. По лицу парня текла кровь.

В студии никого уже не было, менеджеры ушли. Винсент зажал рассеченную бровь салфеткой, Игорь отыскал в глубине кухонного шкафчика аптечку. Ирландец уселся в кресло в его кабинете. Пояснил, что выбежал следом за ним, хотел попрощаться, но ударился лицом о стеклянную дверь. Обычно она была распахнута.