Ходячие мертвецы. Падение Губернатора. Часть вторая - Киркман Роберт. Страница 18

Ее ужасала перспектива возвращения в город с жутким содержимым сумки Гейба. Она полагала, что Гейб более разумен… И все же она не могла ему запретить. Ради Вудбери ей нужно было забыть о своих чувствах. В конце концов, если бы Мартинес погиб в пределах города, кому-нибудь – может, даже самой Лилли – пришлось бы разрубить его на части и пустить на корм кусачим на арене. Так к чему эти метания?

Когнитивный диссонанс.

Лилли вспомнила, как мозгоправ из Мариетты однажды рассказал ей об этом туманном психотерапевтическом понятии – дешевой фразе для описания игр человеческого разума при столкновении с двумя или более противоречащими друг другу идеями. В те далекие времена в Лилли никак не могли ужиться полярные чувства гордости и презрения к себе, но тогда она еще могла позволить себе роскошь заниматься самокопанием и жаловаться психоаналитику на сложности своей простой и приятной жизни. Теперь же нелегко было вставать на защиту морали и этики, определять, что хорошо, а что плохо. В новом обществе все свелось к необходимости пережить еще один день. И точка. Поэтому Лилли было нечего добавить, поэтому она просто глазела на заходящее солнце и каждые несколько секунд чувствовала спазм у себя в животе.

В последнее время живот стал болеть чаще. Лилли не знала причин этого – если причины вообще были, – но стресс явно мог вызвать боль. Она постоянно переживала из-за питания, из-за сна, из-за здоровья. Но как, черт возьми, не сбиться с пути в этом безумном мире? Остин начал планировать небольшие вылазки за здоровой едой. Быстрорастворимая лапша и газировка теперь не годились. Лилли нужно было настоящее питание, причем на регулярной основе.

Когда они вернулись в город и все разошлись по своим делам, Лилли осталась одна. Тем вечером она едва перекинулась с Остином парой слов, хотя Остин, как всегда, переживал за нее. По городу ходили слухи, что Губернатор появится на вечернем представлении на гоночном треке. Остин умолял Лилли пойти с ним. Он чувствовал, что им обоим нужно присутствовать там – как и каждому из жителей города, – ведь Губернатор мог сказать что-нибудь важное.

Остин полагал, что их сообщество достигло поворотного момента в своем развитии, достигло такой вехи, с которой не сталкивался ранее практически ни один из них, – и с минуты на минуту их жизнь должна была измениться. Но ни Остин, ни Лилли, а если уж на то пошло, и вообще ни один житель Вудбери не представляли себе, насколько важным окажется этот момент.

Глава седьмая

Ровно в 21:09 по стандартному восточному времени тем вечером – вечером одиннадцатого мая – на второй год того, что некоторые религиозные жители Вудбери называли Веком великих мытарств, вспыхнул прожектор, возвышающийся у южной оконечности гоночного трека, осветив пыльную арену – а также стареющий, подверженный всем ветрам овал трассы – ярчайшим серебристым светом, из-за которого все вокруг стало казаться нереальным. Гул голосов, доносившихся с первых рядов центрального сектора трибун, тотчас стих и сменился приглушенными шепотками и тревожным бормотанием паствы, готовой начать молитву и внимать суровому клирику. Ни выкриков, ни визга, ни свиста – никаких привычных бесчинств, без которых не обходился ни один бой на арене Вудбери, – лишь низкое гудение тихих голосов зрителей.

Из-за проблем с генератором или из-за несовершенства ксеноновых ламп яркий луч света, освещавший арену, начал моргать. Вспыхнули другие прожекторы – но и они светили неровно. В результате создавался эффект странного, тревожного киносеанса. Прожекторы моргали, и ветер, словно в замедленной съемке, гонял по заброшенной арене и пустым позициям ходячих, небольшие пыльные вихри и мусор.

Вот-вот должно было произойти событие эпохального масштаба, и каждый из пятидесяти зрителей, составлявших около восьмидесяти процентов населения города – в Вудбери уже собралось почти шестьдесят душ, – нетерпеливо ерзал на сиденье в ожидании зрелища. Ходили слухи, что этим вечером в ходе представления давно не появлявшийся на публике Губернатор обратится к горожанам с важной речью, и никто не хотел пропустить ее. Кое-кто пришел на арену, надеясь получить пресловутую поддержку, порцию ободрения от человека, который не бросает слов на ветер, следит, чтобы все работало как часы, и прикрывает им спины. Но время шло, назначенный час приближался, и настроение омрачалось. Как будто всеобщий страх перед живыми во время Века великих мытарств стал болезнью, заразной, как туберкулез, передающейся воздушно-капельным путем – посредством робких взглядов запуганных людей.

Еще через несколько минут – на часах было уже 21:05 – громкоговорители с оглушительным треском ожили.

– ДОБРЫЕ ЛЮДИ ВУДБЕРИ, – эхом разнесся над амфитеатром пропитый голос Руди Уорбертона, славного малого из Саванны, который применил свои навыки каменщика на строительстве баррикад. В словах чувствовалась высокопарность заранее продуманной речи, которую кто-то – может, даже сам Губернатор – явно подготовил и вручил ему пару минут назад. – ДАВАЙТЕ ТЕПЛО ВСТРЕТИМ НАШЕГО ЛИДЕРА, НАШУ ПУТЕВОДНУЮ ЗВЕЗДУ… ГУБЕРНАТОРА!

Раздались прохладные аплодисменты, послышалось несколько нестройных выкриков, но в первое мгновение на арене ничего не изменилось.

Лилли Коул сидела сбоку на первом ряду, прямо за сетчатым ограждением, рядом с Остином и грызла ногти от волнения. Поверх джинсовой куртки она набросила на плечи одеяло и не сводила глаз с дальних ворот, из которых Губернатор предпочитал выходить на арену.

Повисла неловкая пауза, и зрители снова начали перешептываться. Лилли остервенело обгрызала кожу вокруг ногтей. Несколько недель назад ей удалось избавиться от этой вредной привычки – как ни странно, примерно тогда же девушка узнала, что беременна, – но теперь эта напасть вернулась с новой силой. Пальцы девушки выглядели ужасно – неаккуратные, покрытые заусенцами. Она сунула руки под попу и глубоко вдохнула, силясь справиться с очередным приступом тошноты. Прядь каштановых волос упала ей на глаза.

Остин повернулся к ней и откинул локон у нее со лба.

– Все хорошо? – спросил он.

– Просто прекрасно, – ответила она, невесело улыбнувшись.

Они много раз обсуждали утреннюю тошноту, невзгоды первого триместра, спазмы и болезненные ощущения, но теперь все их разговоры сводились к невысказанным страхам. Нормальны ли эти симптомы? Не грозит ли ей потеря ребенка? Как обеспечить ей необходимое питание и дородовой уход? Сможет ли Боб о ней позаботиться? И главное опасение – сможет ли старый санитар принять роды, когда наступит время?

– Я просто хочу, чтобы он уже вышел, – пробормотала Лилли, слегка кивнув в сторону темной арки в северной части арены. – Неизвестность всех убивает.

Как будто по команде, словно ее слова достигли Губернатора, толпа стихла – воцарилась тишина, столь же пугающая, как горящий бикфордов шнур. В воротах появилась высокая тень.

Все головы повернулись на север, все глаза обратились к человеку, который медленно приближался к центру поля. На нем был привычный охотничий жилет, камуфляжные штаны и сапоги, но двигался он осторожно, ступал неуверенно, шаг за шагом, как будто недавно перенес инсульт. Рядом с Губернатором шел Руди, объявивший выход. В руках у него была небольшая картонная коробка, заляпанная грязью, и беспроводной микрофон. Зрителей поразила не черная кожаная повязка на глазу Губернатора и не множество шрамов и затянувшихся ран на его теле, прекрасно различимых даже издалека. Всех поразило отсутствие руки.

Филип Блейк остановился перед трибунами, взял у Руди микрофон, включил его и обвел взглядом толпу. В неровном серебристом свете прожекторов его лицо казалось совсем бледным, словно фарфоровым, а мерцание придавало ему сходство со злодеем из ночных кошмаров – с героем забытого немого фильма, движения которого были неестественно резки.

Руди удалился с поля, и голос Губернатора зазвучал из всех динамиков:

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, ЧТО В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЕНЯ НЕ БЫЛО С ВАМИ, – он сделал паузу и оглядел лица присутствующих. – ЗНАЮ, ВОЗНИК РЯД ОБЩЕСТВЕННЫХ НУЖД, С КОТОРЫМИ Я НЕ СМОГ ВАМ ПОМОЧЬ… ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ И ЗА ЭТО.