Помещик. Том 3. Ратник. Страница 4

– Может быть, мне лучше записывать?

– Можешь и записывать. Только аккуратно. Не забывай о том, что эти записи могут попасть в чужие руки.

– Я не знаю никакой тайнописи. Или мне на своём родном вести записи?

– Не надо никакой тайнописи. Пиши на местном языке. Максимально просто. И без иноземных слов. Потому как, если найдут записи на непонятном языке, проблем не оберёшься. С греческим ещё как-то удалось объясниться, а вот с лезгинским…

– Я поняла, – оживившись, ответила Марфа и повернулась лицом к Андрею. Причём несколько увлеклась и чуть не легла на живот.

– Так, – придержал он её. – Осторожнее. Не раздави нашего ребёнка.

– Прости, – тихо шепнула она и потянулась целоваться…

Технически Андрей мог бы найти и управляющего. Приказчика, как в эти годы говорили. Но имелись нюансы. Точнее, два.

С одной стороны, он не доверял приказчикам, вполне законно считая, что им плевать на управляемое хозяйство, то есть срубили бабла – и ходу. А вотчина? Так хоть трава не расти. Понятно, что не всё так плохо. И найти человека ответственного было можно. Как и найти для него способы мотивации. Но всё равно Андрей считал это крайностью.

С другой стороны, парень попросту не доверял местным методам ведения хозяйства. Слишком архаичным и неэффективным, на его взгляд. Понятно, что от подсечно-огневого земледелия уже, к счастью, отошли. Но ушли недалеко… Во всяком случае, если смотреть на них с высоты веков.

Применялось обычное, самое что ни на есть примитивное трёхполье, известное ещё во времена Римской республики, то есть ситуация, при которой одно поле засевали нормально, второе – озимыми, а третье держали под паром, давая ему отдохнуть и набраться силы. На следующий год всё смещалось.

В принципе, рабочее решение, но имелись проблемы.

Прежде всего, треть земель не использовалась вовсе, а ещё треть задействовалась лишь частью, то есть в целом очень невысокая эффективность эксплуатации.

Ну и главное – при таком подходе земля не успевала отдохнуть и восстановить своё плодородие, отчего пашни целинные, то есть только освоенные, давали урожай не в пример лучше.

Как это обойти?

Андрей знал несколько способов.

Заваливать поля удобрениями он не мог. Просто потому, что необходимого объёма удобрений у него не имелось. А пускать на эти цели солому и прочие полезные в хозяйстве вещи он не мог себе позволить.

Менять поля по мере их истощения, распахивая соседние земли, он тоже не мог. Ведь его вотчина строго очерчена.

Оставалось только одно – применять более прогрессивный метод севооборота, с одной стороны. И механизацию – с другой.

С севооборотом всё было просто и легко. Ну, на первый взгляд. Андрей планировал применить Норфолкский цикл в его архаичном виде. Известный так же, как четырёхполье.

Его вотчина писалась в сто четвертей. Но в те годы это означало триста, ибо оценивалась лишь треть из-за практики трёхполья. Вот эти триста четвертей Андрей и планировал разделить на четыре равные части. На первой он планировал высаживать горох, на второй – озимую пшеницу, на третьей – репу и свёклу, а на четвёртой – овёс. На следующий год всё смещать по кругу.

Просто и совершенно бесхитростно. А истощения почвы и её деградации из-за такой смены культур не происходило.

Кроме всего прочего, это позволяло отойти от специализации на монокультуре, что запредельно снижало угрозу голода из-за климатических проблем.

Механизация же заключалась в использовании плуга и сеялки. Самой что ни на есть примитивной и простой.

С плугом всё понятно. Качественное улучшение и ускорение механической обработки почвы – это большой плюс. Хотя и не такой очевидный на первый взгляд. А вот сеялка выступала настоящей сельскохозяйственной «вундервафлей» [5] в этих условиях. Почему? Так сеяли зерновые в те годы как? Просто рассыпали их по пашне, а иной раз и просто разрыхлённой мотыгой земле. И птицы склёвывали в среднем от трети до половины, а иной раз и больше.

К чему это вело?

К низкой урожайности. Ведь архаичные сорта зерновых не отличались ни большим количеством зёрен в колосе, ни множеством стеблей в кусте. А значит, выжившие всходы не могли компенсировать погибшие семена. Это с одной стороны, а с другой – сыпать приходилось обильно. Птицы же склёвывали зёрна неравномерно, из-за чего получались островки слишком густого посева, где растения мешали друг другу. И выходило, что местами шли проплешины с бурьяном, а местами чалые, но густо растущие злаки.

Так или иначе, но ручной посев банальным разбросом уменьшал урожайность зерновых в те годы минимум вдвое. И Андрей планировал этот вопрос разрешить, изготовив примитивную сеялку. Два колеса. Бункер с зерном. Нож, разрезающий грунт. Трубка, по которой зерно подавалось. Отвал, засыпающий разрез грунта. И мерный счётчик-отсекатель для зёрен, работающий от оборота колеса.

Он с этой сеялкой сам возился.

Кузнец и его подмастерья, конечно, помогали. Но основной объём работы приходилось делать самому. Так было проще и быстрее.

Пока он ограничился сеялкой на ручной тяге. Просто проверить. Да и засеять по весне сорок гектаров [6] овсом и столько же по осени пшеницей можно было и без лошади. Во всяком случае, это было проще, легче и быстрее, чем рассеивать зерно вручную на таких площадях.

Конечно, оставался ещё открытый вопрос с сеном. Но Андрей не обольщался. На своих «33 квадратных метрах» он, в принципе, не в состоянии прокормиться. Даже просто обычным продовольствием. Без закупок не обойтись. Вот и думал больше не столько об автономности, сколько об эффективности использования собственной земли.

И так во всё это погрузился, что даже не заметил, как в очередной раз подставился. Во всяком случае, неделю спустя к нему подошёл Кондрат и присел на лавочку со словами:

– Да, не думал я, что у Петра дочь такая дура.

– Чего это? – напрягся парень.

– А чего ты с ней, как с ребёнком, возишься?

– Так забыл, что ли? Про колдуна.

– А, ну да, колдун.

– Вот и учу её. Мне ведь супруга толковая нужна. Чтобы я мог на неё положиться.

– А ты сам-то отколь сие ведаешь?

– Как откуда?

– Я послушал твои поучения. Мудрёно очень. Да и отец твой иначе дела вёл. И я. И все мы. Откуда твои знания?

Андрей замолчал. Он как-то растерялся от такого вопроса.

– Можешь не отвечать, – улыбнулся Кондрат. – Мне. Но я уверен, рано или поздно этот вопрос тебе зададут.

Снова тишина.

– Ты не слушай её. Я ведь не раз замечал, что она тебя поучает быть как все. Не выделяться. Ну когда думает, что никто её не слышит. Многие это замечали. Но то не страшно. Чай, не в глухой чаще живёте, а среди людей.

– А чего не слушать?

– Так вы чем больше стараетесь быть как все, тем смешнее выходит. Другие вы с ней. Оба другие. Учёность твоя явно книжная и весьма великая. Откуда она? Я не ведаю. Отец Афанасий тоже лишь руками разводит. Сабелькой вон лихо владеешь. Много лучше любого из нас. Значит, учитель у тебя был добрый. А это себе не каждый боярин может позволить. Да и она краля. Дочь простого десятника тульского. Как же! Читать-писать может, причём бегло. Много всего знает, что знать не должна. Обыденные же вещи не ведает. А как гневаться изволит, так глаза молнии мечут. Словно княжна какая. Лишь силой духа своего смиряется. Вы оба белые вороны.

– Федот и Аким так же думают?

– А как же? Или ты думаешь, что мы пошли бы под руку простого помещика? Считай, новика?

Андрей скрипнул зубами.

– Вот я и думаю, что, может, колдовство то и заключалось не в вашем повреждении, а в том, чтобы мы все подумали, что ты – это Андрейка, сын покойного Прохора, а она – Марфа, Петрова дочь. Тогда ведь и безумие Петра становится понятно. Не выдержала душа обмана. Болеть стала. Оттого и окрысился на тебя.

– Его ведь натравили.

– А его и раньше натравливали. И что? Ума хватало глупости не делать.