Призрак моей любви - Маккарти Моника. Страница 2

– Она замерзнет, умрет от холода, – слабо прошептала Джоан, пытаясь вызвать в отце хоть каплю жалости к женщине, что была ему женой тринадцать лет. К той, которую он любил так сильно, что не спускал с нее глаз и всегда окружал надежным караулом. Заботился, чтобы с ней ничего не случилось.

По крайней мере, так Джоан раньше думала. А может быть, это мама хотела, чтобы она так думала. Со временем девочка все яснее начинала понимать: брак ее родителей не был счастливым. И причина – в ее отце, в нем заключался какой-то изъян. Только мама не желала, чтобы дочь это видела. Чувство, которое Джоан принимала прежде за любовь, вовсе не было ею. Это была страсть собственника, властность и необузданная ревность.

– Пускай замерзает, – прорычал отец. – Будь моя воля, я приказал бы вздернуть ее на виселице. Я так и сказал Эдуарду, но король не решился казнить женщину. Даже ту, что заслуживает смерти. Ее заключение станет предостережением всем, кто задумает поддержать мятежного Короля-Разбойника.

Такое прозвище дали Роберту Брюсу англичане – окрестили его королем головорезов. О Брюсе и его сторонниках давно уже не было ничего слышно. Поговаривали, что они сбежали на Западные острова. На них была объявлена охота. Сколько времени пройдет, прежде чем король Эдуард схватит их?

Джоан понимала: они не вызволят ее мать, надеяться на их помощь не стоит. У Роберта Брюса и его людей и без того хватает забот: они пытаются спасти собственные жизни.

Нет, это предстоит сделать ей. Если кто-то и может помочь ее матери, так это сама Джоан. Отец привязан к ней, к «своей красавице-дочери», столь похожей на него. Она должна его разжалобить, упросить, даже если он разгневается.

Джоан была, возможно, тихой и сдержанной, но никак не трусливой. В ее жилах текла благородная кровь двух могущественных графских родов Шотландии. Она набрала в грудь побольше воздуха и попыталась сглотнуть комок слез, подступивший к горлу. Потом подняла глаза и встретила взгляд отца.

– Знаю, вы думаете, будто она предала вас, отец, но матушка лишь делала то, что считала правильным.

– Правильным? – вскричал отец и так резко вскочил, что массивная скамья, на которой он сидел, опрокинулась с оглушающим грохотом. Обогнув стол, он схватил девочку за локоть и рывком поднял на ноги. – Как ты смеешь ее защищать?!

Может, Джоан все же была трусихой, потому что теперь испугалась не на шутку.

– Я н-не…

Но отец был глух к ее мольбам.

– Я тебе покажу, что такое «правильно», на случай если вздумаешь пойти по стопам своей матери, вероломной шлюхи. Я хотел избавить тебя от этого, но теперь вижу, что напрасно тебе попустительствовал, только избаловал. Вот ты и сбилась с пути, забыла, что такое преданность. Дочь Бьюкена… из рода Комин… никогда не назовет правильным вступление Брюса на престол.

Он потащил ее через главный зал. Одного взгляда на его свирепое лицо оказалось достаточно, чтобы даже самые любопытные отвернулись и опустили глаза. Джоан старалась успокоить отца, умоляла простить ее, но тот был слишком разъярен и не слушал.

Ледяной осенний ветер пронизал девочку насквозь, несмотря на шерстяное платье, когда отец, толчком распахнув двери, поволок ее вниз по лестнице. Он приказал запрячь лошадей, их тотчас привели.

Джоан поняла, что он задумал.

– Нет, пожалуйста, отец. Не заставляйте меня. Я не хочу видеть…

– Ни слова больше, – злобно прорычал Джон Комин. – Ты исполнишь мою волю, или я прикажу выпороть тебя плетьми. Мне следовало пороть твою мать, чтобы выбить из нее своеволие. Так мы избежали бы бесчестья, этой гнили, поразившей нашу семью.

Джоан испуганно округлила глаза, не веря своим ушам. Плеть? Отец никогда еще не поднимал на нее руку. Но ее попытка защитить мать заставила его забыть о былой заботливости и отцовской привязанности. Не сомневаясь, что отец выполнит свою угрозу, девочка сдалась и не сопротивлялась, когда он грубо зашвырнул ее на лошадь и они поехали прочь, через земли Нортумберленда к замку Берик. Впереди было пять миль пути.

Никогда в жизни Джоан не чувствовала себя такой несчастной, как в ту минуту, когда они въехали в ворота замка. За время пути она не проронила ни слова. Отец казался ей незнакомцем, суровым безжалостным тираном, таким же, как английский король, которому он служил.

Уже стемнело, ее вытащили из дома без плаща и перчаток, руки и уши у Джоан замерзли.

Каково это, сидеть в клетке на самом верху башни?

Девочка содрогнулась то ли от ужаса, то ли от холода, а может, от того и другого вместе.

О господи, это невыносимо! Видеть, как матушка так жестоко страдает…

Но если и была у нее надежда попытаться снова тронуть сердце отца, воззвать к его милосердию, то мысли эти исчезли, когда он рывком сдернул ее с лошади. Их взгляды встретились, и Джоан поняла: уговоры бессмысленны, он будто обезумел.

Она шла, опустив голову, сколько могла. Но когда они оказались в толпе зевак, отец велел ей смотреть.

Позабыв о страхе, она взмолилась:

– Пожалуйста, отец, не заставляйте меня…

– Смотри, черт тебя побери! – Он обхватил ладонью ее подбородок и силой вынудил посмотреть вверх на крепостную стену. – Смотри, что бывает с изменниками и шлюхами, которые предают свою семью и встают на сторону лжекоролей.

В первый миг разум Джоан взбунтовался и скрыл от нее чудовищное, варварское зрелище за мутной пеленой. Но спасительная слепота длилась всего одно мгновение. Словно видения из ночного кошмара, в сгущающихся сумерках проступили тени. Все яснее и яснее становились они…

Колья деревянной решетки… железный каркас… тесная клетка, в которой едва можно стоять, выставленная на потребу жадной до зрелищ толпы… презрительные взгляды и ухмылки зевак.

Нет! Из раскрытого рта Джоан вырвалось невольное рыдание – она заметила какое-то движение в клетке.

– Мама! – Девочка всхлипнула и бросилась к башне, словно хотела освободить пленницу. Она рвалась к матери всем своим существом. Она должна была что-то сделать. Положить конец этому уродливому фарсу. Разве можно обращаться так с людьми? Разве мама способна вынести такое? «Ох, матушка, мне так горько!»

Она успела сделать лишь несколько шагов, когда отец схватил ее и оттащил назад. Джоан начала кричать, брыкаться, но он заставил ее замолкнуть.

– Сделаешь только хуже, – предупредил он. – Хочешь, чтобы она тебя услышала? Думаешь, твоя мать хотела бы, чтобы ты видела ее такой?

Джоан понимала: отец лишь пытается избежать скандала, ему безразличны чувства ее матери. Но слова его достигли цели. Девочка чувствовала: мама не вынесет, если узнает, что дочь заставили смотреть на ее мучения.

И все же она не желала сдаваться. «Ты должна что-то сделать, – сказала она себе. – Матушке нужна твоя помощь».

Уже не опасаясь навлечь на себя гнев отца, она заговорила снова:

– Пожалуйста, отец, умоляю вас. Пожалуйста, помогите ей. Вы не можете оставить ее там.

Но он смог. Именно это и сделал граф Бьюкен, невзирая на мольбы рыдающей дочери, потащив ее к воротам замка.

Никогда прежде Джоан не чувствовала себя такой беспомощной. Она потерпела неудачу. Колени ее подогнулись, она упала бы на землю, если бы отец не удержал ее за локоть.

Боль и отчаяние на лице дочери заставили графа наконец опомниться. Черная пелена гнева, застилавшая ему взор, рассеялась.

Казалось, отец с опозданием понял, что, возможно, слишком далеко зашел. Он подхватил дочь и прижал к себе, словно красивую куклу из тех, что покупал ей, когда она была ребенком.

– Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, дочка. Но это ради твоего же блага.

Джоан посмотрела на него как на безумца. Разве такое может быть ей во благо? Этого она никогда не забудет. В память навсегда врезалась беспощадная жестокость отца, который привез ее сюда.

Должно быть, выражение лица дочери встревожило его. Джону Комину явно было не по себе, когда он отвел прядь волос с ее лица. Коснувшись холодной кожи Джоан, отец почувствовал, что девочка замерзла. Он сорвал с себя плед и укутал ее.