Победа ускользает - Мошков Кирилл. Страница 35

Маршал свернулся и исчез, его место заняла плоская картинка с лицом диктора, который мягко и успокаивающе стал напоминать о мерах «третьей и второй степени защиты».

— Опаньки, — сказал Ким. — Отставить автостоп. Отставить Париж. Нам надо на Полярный терминал.

— Вы оставите меня тут? — испугалась Джессли.

Ким повернулся к ней и несколько секунд на нее смотрел. Джессли бесстрашно выдержала его взгляд, не отпуская его локоть. Ким сам опустил глаза и повернулся к Тауку:

— Что скажешь?

Легин взглянул на него, на Джессли и усмехнулся:

— А, подумаешь, одной головной болью больше… И потом, Джессли — психократ. Ладно. Джессли, только мы ведь не развлекаться едем. Мы будем прорываться к президенту.

Джессли, чувствовавшая какое-то леденящее душу веселье от близости пугающего, но притягивающего ее Кима, беззаботно заявила:

— Ну и ладно. Помирать, так с музыкой. А насчет пятидесяти мегатонн — это они серьезно?

Ким промолчал. Ёсио поднял голову и посмотрел в ярко-синее весеннее небо, испятнанное легкими облачками — будто надеялся увидеть в этом небе торпедоносец Ямамото, ушедший шестнадцатого числа с Хелауатауа с термоядерной смертью на борту.

— Это более чем серьезно, — ответил Легин.

Джессли взялась за локоть Кима и второй рукой.

— Я все равно с вами. Как в кино: два управленца, монах и хайкер спасают Прародину человечеств.

Ким мрачно усмехнулся.

— Как в плохом кино, заметь.

Легин повернулся в ту сторону, куда четверть часа назад уехал подвозивший их грузовик. Отделяясь от основной трассы перед родхаузом, туда шла новенькая, видно — недавно отремонтированная, сверкающая свежей разметкой двухполосная трасса.

— Пойдем, поймаем еще что-нибудь, — сказал Таук. — В последний раз. Дальше хайкинг придется бросить. Будем ловить что-нибудь летающее.

— Голубей? — очень натурально удивился Ким. Все прыснули. Легин вскинул на плечо рюкзак, и они зашагали к дороге.

Они остановили грузовик метров за двести до грузовых ворот аэродрома и, прикрываясь густой растительностью, стороной пошли к невысокому зданию КПП, а автоматический грузовик бодро покатился на контроль. У КПП, тревожно посверкивая глазами, прохаживались два азиатского вида полисмена и, поворачивая в разные стороны все шесть своих голов, стояли два тяжелых охранных робота. Поскольку Ким обратил взгляд в сторону КПП, полицейские никакого внимания им не уделили. Роботы, конечно, уделили, но работали в ведомом режиме и не дождались никаких указаний от людей, а потому проигнорировали тех четверых, что через высокое окно пролезли внутрь КПП и спокойно вышли на поле с другой стороны.

Четверка не торопясь, но достаточно быстро прошла около полукилометра по полю аэродрома и приблизилась к длинному ряду скаров, выстроенных вдоль площадки гражданских полетов. Легин некоторое время смотрел на скары, потом сказал Киму:

— Я бы предпочел истребитель.

— Они двухместные, — возразил Ким.

— Тогда берем скар. Лучше — «Альгамбру», она может набрать до двух с половиной махов.

Минут через пять все четверо уже сидели в чьей-то «Альгамбре» — узкой, хищного вида пятиместной машине, стоявшей в дальнем конце ряда. Покопавшись в ее компьютере, выяснили, что машина находится на двухмесячном хранении, но как раз сегодня ее должен забрать владелец, по случаю чего она была заправлена. Легин включил навигатор, спокойно запросил разрешение на взлет, получил — воздушное пространство над аэропортом было свободно — и поднял скар в воздух.

Минут десять машина набирала высоту, потом — когда впереди уже тускло блестели заливы Гнилого моря — Легин увеличил скорость, скар содрогнулся в момент перехода звукового барьера и, все набирая высоту, пошел на север. Таук занял самый высокий из возможных гражданских коридоров, почти одиннадцать тысяч метров. Только когда скар вышел из зоны обслуживания Ак-Месджидского аэропорта, он запросил у навигатора расстояние и расчетное время прибытия на Полярный терминал. По всему выходило, что на месте они будут не позже семи вечера по абсолютному, то есть двадцати двух по поясному.

Тут Джессли, приютившаяся с Кимом на заднем сиденье, набралась храбрости и спросила:

— Капитан Таук…

— Легин…

— Хорошо, Легин… почему вы мне так доверяете? В вашем отечестве происходит один Бог знает что, вы ведете спецоперацию какого-то запредельного уровня, и вдруг позволяете какой-то соплячке, да еще и из Космопорта, увязаться с вами?

Легин повернулся и посмотрел на Джессли. Ее светлые, очень короткие волосы после сна на мешках торчали вверх в живописном беспорядке, что, впрочем, вряд ли сильно отличалось от первоначального замысла ее стрижки. Глаза у нее были неправдоподобного ярко-зеленого цвета. Таук спросил:

— Это у тебя линзы?

Джессли смутилась.

— Нет, это природный цвет. Все спрашивают. У меня родители десять лет работали на Обероне, говорят — это такая безвредная мутация у всех, кого там… э-э… сделали.

Ким кивнул:

— Я про такое слышал. Только не про Оберон, а про Мир-Гоа.

— Ясно. — Легин помедлил. — Видишь ли, Джессли. Мы с тобой, например, соотечественники, я родом из Космопорта, хоть гражданство у меня с двенадцати лет и федеральное. Так что дело тут не в отечестве, и не в спецоперации — мы тебе расскажем всю нашу историю, и ты поймешь, что в последние дни мы уже сами не знаем — мы это проводим спецоперацию или ее проводят против нас. Дело тут вот в чем. В который уже раз — так, наверное, бывает всегда — хорошее дело оказывается погребенным под целой лавиной мелких корыстных устремлений множества разных людей. И ведь никакого такого вселенского Зла никто из них в отдельности не жаждет. Вот раньше, если концентрация Зла в каком-то месте превышала средние показатели, все сразу поднимали палец: происки Нечистого! И в большинстве случаев оказывались правы. Потом Нечистого не стало — ты знаешь эту историю?

Джессли кивнула.

— Я читала «Жизнь против тьмы». Хотела даже у вашего Йона взять автограф, когда сообразила, что это он и есть Лорд. Только не успела, он на «Лося» ушел.

— Хорошо. Так вот. Зла — исконного Зла, концентрированного, настоящего — стало даже больше. Потому, что единая воля перестала его сдерживать и направлять. Я помню эти годы. Это ведь было, словно прорыв гнойника: отовсюду как поперло все это! Человеческое Зло, нечеловеческое Зло… Некробиотика, некроэнергетика, гоблины, анги, гаки, бесы… Потом был сороковой год. Раз ты читала книгу Лорда, то ты знаешь, как все было — более или менее — на самом деле. И после этого все пришло к тому, что зло… как бы это сказать…

— Стало бытовым, — хмыкнул Ким.

— Вроде того. Вся эта накапливавшаяся тысячелетиями пена схлынула, и пошли природные, сущностные свойства рода людского. Зависть. Корысть. Мелочность. Ненависть… Раньше можно было ткнуть пальцем в рогатую тень, возопить: перед вами Хозяин Цитадели! — и это работало. Это все объясняло. А теперь… Теперь люди остались с тем, что было и есть внутри них.

— Понимаю, — медленно проговорила Джессли.

— Выяснилось, что они совсем неплохо справляются и без Сатаны, — пробормотал Ким.

Ёсио, все это время бесстрастно смотревший наружу, на сияющие облака, повернулся.

— Жизнь есть страдание. Количество страдания не изменяется. Зло — один из его источников. И если зла стало меньше, источником страдания становится отсутствие добра.

— Но человек по природе своей добр… — возразила Джессли.

— … и он же звучит гордо… — пробормотал себе под нос Ким.

— Человек, — проговорил Легин. Ким бросил на него мгновенный взгляд: таких странных интонаций у Таука он еще не слышал. — Человек по природе своей двойственен. Даже тройственен. Добро, зло, покой. То, чему учили Ёсио, утверждает, что стремиться следует к покою. То, чему учили меня, утверждает, что покоя можно достичь только через добро, к которому можно прийти через победу над злом.

— Меня ничему не учили, — сказал Ким — то ли в шутку, то ли всерьез. — Но я знаю, что на свете счастья нет, но есть покой и воля.