Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор. Страница 52

Господа!

Буду краток. Я уступил непреодолимому желанию подняться на эту трибуну.

Вопрос, обсуждаемый сегодня перед этим благородным собранием, необычен, он выходит за рамки привычных политических вопросов; он объединяет в единое целое самых ярых инакомыслящих, самые противоположные мнения, и, можно, не боясь соврать, сказать, что никому здесь не чужды благородное волнение и глубокое сопереживание.

Откуда проистекает это единое чувство? Не ощущаете ли вы некое величие этого вопроса? Деяния, которые мы наблюдаем в одном из уголков Европы, компрометируют и оскорбляют саму цивилизацию. Я не хочу давать им оценку, я не буду бередить открытую кровоточащую рану. Однако я громко заявляю, что европейской цивилизации будет нанесен серьезный удар, если не возникнет никаких протестов против поведения австрийского правительства по отношению к Галиции².

Из всех наций лишь две на протяжении четырех столетий играли в европейской цивилизации беспристрастную и бескорыстную роль; это Франция и Польша. Заметьте, господа: Франция рассеивала мрак невежества, Польша отражала атаки варварства; Франция распространяла идеи, Польша охраняла границу. Французский народ был миссионером цивилизации в Европе; польский народ был ее рыцарем.

Если бы польский народ не выполнил свою задачу, французский народ не смог бы выполнить свою. В тот день и час, когда Польша оказалась перед лицом вторжения варварства, у нее был Собеский, так же, как у Греции был Леонид³.

Это факты, господа, которые не могут быть стерты из памяти народов. Когда один народ работает для других народов, это то же самое, как когда один человек работает на других людей, все вокруг испытывают к нему признательность и симпатию, его прославляют, если он могуществен, и уважают, если он несчастен, и если для народа, для которого эгоизм никогда не был законом, который всегда прислушивался лишь к своему великодушию, и благородные и могущественные инстинкты которого призывали его на защиту цивилизации, наступают трудные времена, когда он становится малым народом, он все равно остается великой нацией.

Это, господа, судьба Польши. Но Польша, господа пэры, по-прежнему велика, она велика благодаря симпатии Франции и уважению Европы! Почему? Потому что она служила европейскому сообществу, потому что однажды она оказала всей Европе такие услуги, которые не забываются.

Вот почему, когда восемьдесят лет назад эта нация была вычеркнута из числа наций, мучительное чувство, чувство глубокого уважения проявилось во всей Европе.

В 1773 году Польша была приговорена⁴. Прошло восемьдесят лет, но до сих пор восстановление прав и статуса народа все еще не завершено! Фридрих II терзался угрызениями совести из-за распада Польши, Наполеон сожалел о том, что она не была восстановлена.

Я повторяю, когда одна нация оказывает группе других наций столь неоценимые услуги, она не может просто исчезнуть; она живет, она остается живой навсегда! Угнетенной или счастливой, ей симпатизируют; она находит симпатию всякий раз, когда поднимается.

Безусловно, я мог бы почти избавить себя от труда говорить это, я не из тех, кто вызывает конфликты властей и народные потрясения. Писатели, художники, поэты, философы – люди мирные. Мир делает плодотворными идеи и интересы. Вот уже тридцать лет мир в Европе предоставляет нам великолепное зрелище глубокого единения наций во всемирной индустрии, науке и мысли. Эта работа – сама цивилизация.

Я счастлив, что моя страна является частью этого плодотворного мира; я счастлив, что она свободна и благополучна под властью выдающегося короля, который посвятил себя ей; но я также горжусь тем, что ее охватывает благородный трепет, когда совершается насилие над человечеством, когда в какой-то точке земного шара угнетается свобода; я горд видеть, как среди мира в Европе моя страна занимает ясную и грозную позицию, ясную, потому что она надеется, грозную, потому что она помнит.

Сегодня я взял слово, потому что, как вы все, чувствую благородное содрогание Франции; потому что Польша никогда не должна тщетно взывать к Франции; потому что чувствую, что цивилизация оскорблена недавними действиями австрийского правительства. Крестьянам в Галиции не заплатили, по крайней мере, они это отрицают; но их определенно спровоцировали и поощрили⁵. Добавлю, что это гибельно. Какая неосмотрительность! скрываться от политической революции в революции социальной! Опасаться мятежников и создавать бандитов!

Что теперь делать? Вот вопрос, который порождают сами факты и который задают со всех сторон. Господа пэры, у этой трибуны есть только один долг. И я должен его исполнить. Я не сомневаюсь в том, что, если бы она хранила молчание, г-н министр иностранных дел, этот великий ум, первым сожалел бы об этом.

Господа, могущество великой нации состоит не только из ее флота, армии, мудрости законов и протяженности территории. Помимо всего этого, оно состоит из ее морального воздействия, авторитета, ее здравого смысла и познаний, ее влияния среди просветительских наций.

Итак, господа, вас не просят ввергать Францию в пучину невозможного и неизвестного; у Франции просят не ее флот, не континентальную и военную мощь, а моральный авторитет, влияние, которым эта великая нация по праву пользуется среди народов и которое она использует в интересах всего мира вот уже три столетия, делясь опытом цивилизации и прогресса.

Но что это такое, скажете вы, моральное вмешательство? Может ли оно иметь положительные материальные последствия?

В качестве ответа приведу пример.

В начале прошлого века испанская инквизиция была еще всемогуща. Она обладала огромной властью, превосходившей даже королевскую, и почти перешла от законов к нравам. В первой половине восемнадцатого века, с 1700 по 1750 год, жертвами суда инквизиции стали не менее двенадцати тысяч человек, из которых шестнадцать сотен умерли на костре. Но послушайте. Во второй половине того же века у той же самой инквизиции было не более девяноста семи жертв. И сколько из них было сожжено? Ни одной. Ни одной! Что произошло между этими двумя цифрами, двенадцать тысяч и девяносто семь, шестнадцать сотен костров и ни одного? Война? Прямое вмешательство армии какой-либо нации? Усилия нашего флота, армии или просто дипломатии? Нет, господа, всего лишь моральное воздействие. Вольтер и Франция заговорили, инквизиция умерла.

Сегодня, как и тогда, морального воздействия будет достаточно. Пусть пресса и французская трибуна возвысят голос, пусть Франция заговорит, и через определенное время Польша возродится.

Пусть Франция говорит, и дикие действия, которые нам не по нраву, станут невозможными, Австрия и Россия будут вынуждены последовать благородному примеру Пруссии и, как и Германия, проявить возвышенное доброжелательство по отношению к Польше.

Господа, я не произнесу больше ни слова. Единение народов воплощается двумя способами: в династиях и нациях. Именно таким образом, в этих двух формах совершается тяжелый труд цивилизации, общее дело человечества; именно таким образом появляются выдающиеся короли и могущественные народы. Прошлое империи может стать плодотворным и дать жизнь будущему, только создав нацию или династию. Вот почему разрушение народом династий столь губительно; это еще более губительно, чем когда государи разрушают нации.

Господа, польская нация – славная нация; ее надо уважать. Пусть Франция уведомит государей, что она положит конец, что она воспрепятствует варварству. Когда Франция говорит, мир слушает; когда Франция дает совет, она производит скрытую работу в умах, и идеи права и свободы, гуманности и разума пускают ростки у всех народов.

Во все времена Франция играла значительную роль в цивилизации, и это всего лишь власть духовная, это власть, которой обладал Рим в Средние века. Рим был тогда государством четвертого разряда, но обладал первостепенной властью. Почему? Потому что Рим опирался на религию народов, на то, из чего проистекают все цивилизации.