Ночь за нашими спинами - Ригби Эл. Страница 50
И он кладет оружие на стол.
– Я не оставлю тебя. Ты сама забудешь.
– Не хочу.
Он берет Элм за подбородок и наклоняется. Две страшные серые бездны, в которые, наверное, нельзя смотреть так долго, но она смотрит, кусая уголок губы.
– Сегодня у меня день рожденья, Элмайра. Знаешь… сколько мне?
Она встряхивает головой, избавляясь от хватки грубых пальцев. Кусает губы еще сильнее, немного повышает голос:
– Мне плевать! Сорок, сорок пять, да хоть шестьдесят, я…
– Сотня.
Элм вздрагивает, но тут же растягивает губы в усмешке и склоняет голову к плечу. Протянув руку, она касается лба «единоличника».
– Лжешь мне? Или… пьешь кровь?
Глински легонько сжимает ее пальцы и целует их. С благодарностью и… облегчением?
– Мне вкололи сыворотку в тридцать три. Как говорят, возраст Христа?
– Какую… сыворотку?
– Государственная тайна.
Элмайра уже полностью овладела собой, она высвобождает руку. Отступает, пересекает кабинет и садится в кресло, закидывая ноги на подлокотник. Привычная поза. Поза хозяйки.
– Что ж. Если хочешь оригинально расстаться, государственная тайна вполне сойдет.
Ван Глински улавливает шутку. Криво усмехнувшись, он прислоняется к столу. Молчит, собирается с мыслями – слышно только тиканье часов и уличный шум. Элм не торопит, ждет, не спуская глаз, и наконец…
– Это вещество создавали, опираясь на древние алхимические тексты, пытаясь связать их с современной наукой. Разработчики действовали по особому распоряжению, чтобы лидер моей страны, которого некем было заменить, прожил подольше. Ученые не успели, он умер, и все же… Танталум-Роксис, полученная ими формула, дала результаты. Уже другим. Например, мне.
– Ты… бессмертен?
Политик зажигает очередную сигарету. Холодное солнце за окном отражается в его глазах.
– Если бы я стал бессмертным, давно бы повесился. Нет, Элмайра. Просто мои десять идут за один. Хотя иногда мне кажется, что я всего лишь гнию. Ты… не чувствуешь этого, когда трахаешься со мной?
Она вздрагивает. Будто режется об новую, очень горькую усмешку. Молчит, болтая левой ногой.
– Модификаций было несколько. Первую вкололи Моргану Бэрроу, и ему не повезло. Была ошибка в расчете, вещество не подействовало до конца на гипофиз, вызвало отторжение у всей эндокринной системы. Теперь, чтобы оно не запускало разрушающие процессы, мэру приходится пить какие-то стимуляторы. Я испытывал формулу на себе через несколько лет. Я не особо рвался, у меня был простой выбор: стать подопытным или отправиться в лагеря. На мне все и закончилось. – Глински выпускает через нос облачко дыма. Едва мне вкололи эту дрянь, началось что-то вроде болевого припадка. Я схватил две колбы и швырнул их в лицо главному разработчику. Едкая кислота. Профессор ослеп, а вскоре и тронулся. Он уже не смог ничего восстановить, а ведь он даже не записывал формул, ему запрещали, так боялись утечки. Я все равно оказался в лагере, а потом… командованию Большой Войны не хватило офицеров. Меня выпустили. И вот – сотый день рождения. На который давно не стоит заказывать тортов со свечами. Поздравишь?
– Ван, я…
– Не веришь?
– Верю.
– А в то, что я хочу, чтобы хоть кто-нибудь уже меня пристрелил?
Она молчит. «Единоличник» начинает ходить по помещению, и его шаги напоминают поступь пойманного зверя. Наконец он останавливается возле окна, упирается ладонью в стекло и смотрит на улицу.
– Ван…
Элм подходит к нему и кладет руку ему на спину. Он поворачивает голову, наклоняется и вдруг шепчет:
– Я разнес эту лабораторию… разнес все. Но одну ампулу спрятал, и ее не нашли в охранке. Она еще у меня. Хочешь? Будешь вечно молодая… красивая… гнилая… со мной.
Снова это «хочешь?»… Другой соблазн, другим голосом, от другого человека, но снова – ей. И она…
– Нет, – отвечает Элмайра.
Ее рука скользит по широкому плечу вниз, до локтя, накрывает изувеченное шрамами запястье. Их пальцы переплетаются, и Элм, глядя на свою руку в плену чужой, качает головой:
– У тебя есть почти вечность. Тебе надо разделить ее с кем-то. Это вряд ли должна быть… подделка. Даже такая хорошая, как я.
Он целует ее в щеку, они не разжимают рук и просто смотрят на город. Изображение пропадает. В опустившейся темноте я успеваю услышать одну фразу:
– Говоришь… Дмитрий Львовский?
В следующем воспоминании она склоняется над моей приютской кроватью. Элм плачет. Я ни разу не видела ее настоящих слез, почему же она все время плачет в своих лабиринтах памяти?
– Прости, Огонечек. Прости.
За спиной, возле двери, темнеет собранный старый чемодан.
Мир меркнет. Пролетев какое-то расстояние в черной пропасти, я оказываюсь в незнакомой комнате. Судя по наличию столов, приборов и стеллажей, это лаборатория. Но я не бывала здесь раньше. Научная Академия? Или… что-то другое?
Экраны разбиты, на полу хрустят мелкие осколки стекла. Горит длинная лампа, самая дальняя, да и она мигает. Другие пять кажутся угольно-черными. Воздух спертый, тяжелый. Под моими ногами проползает жук.
– Эй! – неуверенно кричу я и вздрагиваю, когда слышу хриплый ответ.
– Эшри?..
В первый миг я не узнаю девушку, забившуюся в угол и обнявшую колени, – грязные темные волосы закрывают лицо, но она явно наблюдает за мной. Наконец поняв, кто это, я с криком облегчения бросаюсь навстречу:
– Эй! Что с тобой, что…
Она отводит глаза.
– Снова пришла. Снова убьешь меня.
– Элмайра…
– Давай же!
– Но я… даже не знаю, где я.
Она смеется в ответ. Нет, не смеется. Гогочет, будто ее рвет этим смехом. Заливается, ее смех режет слух.
– Элм!
Я приближаюсь, опускаюсь на колени напротив, беру ее руки в свои и крепко стискиваю. Я стараюсь говорить спокойно:
– Нас отравили. Мы в кошмарном сне. Понимаешь?
– О да, Орленок… мы в кошмарном сне. Это новость?
Снова смех. Ее ладони потные, холодные и дрожат.
– Элм! – Я встряхиваю ее руки в ответ. – Джон меня спас, мы пришли вытащить тебя, но… он пропал. Какие-то щупальца в твоей голове его забрали. Я не знаю, где он. Ты… не знаешь?
– Нет. Я не знаю.
Странно… ничего из сказанного не впечатлило ее. Может, она просто не поверила? Ведь я тоже не поверила сразу.
– Надо его найти. Зачем вообще ты разводишь в голове щупальца, это ненормально!
Она не слышит мою шутку. Встряхивает головой, откидывая волосы назад, и я замечаю, какое худое и заострившееся у нее лицо. Лицо психопатки, которую к тому же долго морили голодом. Элм вдруг подается ближе.
– Ты уже очень его любишь? – спрашивает она.
Я стараюсь улыбнуться. Она не в себе. Мы все не в себе, но у нее это зашло слишком далеко. Я должна все понять и справиться с этим. Я пытаюсь не терять самообладания.
– Нашла о чем спросить, да и время подходящее. Давай обсудим это за кофе или пивом, пойдем домой, а то…
Тут я осекаюсь. А то… что? Почему мои мысли возвращаются к твари из Коридора? Почему ледяная дрожь заставляет меня крепче сжать тонкие пальцы подруги? Она высвобождает их, пробормотав:
– Уходи.
Если бы тут был Джон… Я лихорадочно прокручиваю в голове нашу встречу и то, как он привел меня в чувство. Как он меня спас? Да много ли мне было надо, вытащил из гроба и немного потискал, значит…
Два огромных жука проползают мимо моих ног. Я тяну Элмайру за руку вперед, чтобы обнять ее, но она не шевелится. И вдруг, точно смирившись, она начинает говорить:
– Это навсегда, понимаешь? Это наказание. Ты – наказание.
Я дергаю ее еще раз и, сдавшись, падаю без сил на грязный пол рядом.
– Вуги в беде! И Бэни! И Глински! Ты не можешь допустить, чтобы он умер, да? В ставай!
Но она опять опускает голову и утыкается лбом в коленки.
– Послушай, мне надо сказать…
Я перебиваю ее, кладу руку ей на затылок:
– Конечно, Элм. Я слушаю. Только быстро, а то…