Развод. Расплата за обман (СИ) - Витина Элина. Страница 20

Я не успеваю буквально на десять минут.

Пробегающая мимо медсестра бросает находу:

— Соболевского забрали на операцию, — а у меня весь мир переворачивается внутри.

Я закусываю губу, поднимая кверху лицо. Ужасно сильно хочется разрыдаться от несправедливости — ну где я так согрешила, что последние несколько месяцев судьба буквально издевается надо мной? Мне кажется, что силы уже на исходе, я просто не знаю, как мне и дальше быть стойкой, я не умею.

Теплая рука касается моего плеча, обвивая, и я утыкаюсь в рубашку мужу, сграбастывая ткань непослушными пальцами. И рыдаю, в конце концов.

Я всего лишь женщина. Я только родила. У меня гормоны, и это нормально.

Он гладит меня по спине, молча, и в эту минуту, забыв, что ненавидела мужа буквально только что, я благодарна ему за присутствие, за немую поддержку.

Я собираюсь с силами, считаю до десяти и отступаю, снова не глядя в его лицо. Слишком глубоко в душу смотрят глаза Марка, и мне тяжко справляться с эмоциями.

— Я знаю, где операционная. Пойдем, — он протягивает руку, я смотрю на длинные мужские пальцы, но упрямо прячу свои. Вздохнув, Марк разворачивается и первым идет в нужную сторону, а я за ним. Так быстро, насколько вообще хватает сил, шаркая упрямо резиновыми розовыми тапками, самыми дешевыми, что я нашла. Я экономила на всем, кроме здорового питания и врачей, чтобы хватило и на операцию, и на содержание ребенка после. Но глядя на широкую спину мужа, маячущую впереди, думаю отстраненно, что если он предложит помощь — я не откажусь.

Опять, не ради себя самой. Для сына…

Открыв столько дверей, что я потеряла счет и вряд ли найду дорогу обратно самостоятельно, мы оказываемся в узком коридоре операционного блока. Над головой горит надпись, что посторонним вход воспрещен, но я не посторонняя.

Я мама.

Я катаю это слово по языку, примеряя на себя новую роль. Но пока не ощутила тепло младенческого тела, оно кажется неправдой, мозг не осознает в полной мере, и я продолжаю мысленно повторять это слово.

Мама.

От него становится тепло внутри, и я ощущаю внезапно необычное покалывание в груди, похожее на электрический разряд. За время беременности моя уверенная двойка стала на размер больше, а сейчас я и вовсе чувствую себя Памелой Андерсон. Опускаю взгляд ниже и вижу два небольших пятнышка на халате на уровне сосков.

Молоко.

Касаюсь теплых еще кругов, радуясь, что теперь смогу накормить своего сына. Я много читала, пока готовилась к родам, и знаю, что после кесарева молоко приходит не так быстро. Хоть где-то мне повезло.

— Мира…

Голос у Марка такой удивленный, что я, все-таки, смотрю в его красивое лицо, но он рассматривает округлившимися глазами мой халат на уровне груди.

— Это молоко, — видя его перепуганный взгляд, усмехаюсь, — все в порядке.

— Я думал… оно только когда…

Он лепечет, не отводя взгляда от моего халата, а я скрещиваю руки на груди, чтобы спрятаться от его пристального внимания, внезапно ощущая, как мне неуютно. Кажется, что слишком интимно — для человека, на развод с которым я написала заявление.

— В первое время так будет, потом только когда малыш начнет есть.

В этой части длинного, тускло освещенного коридора, только одна операционная. На двери нет окон, вообще ничего, я подхожу вплотную, прижимаясь ухом к косяку, но ничего не могу расслышать. Закрываю обессилено глаза, — подъем сюда отнял последние силы и стоять без опоры я больше не могу. Я знаю, что за этими больничными стенам делают невероятно сложную операцию моему новорожденному сыну. На сердце, чей размер не достиг еще даже спичечного коробка. Человеку, которому отроду всего сутки, да и дышать самостоятельно он научился только вчера днем.

А я так ни разу его и не увидела, даже на фото. Я не могу представить, какой мой сын, только по черно-белым фотографиям с узи, на которых он казался похожим на Марка.

Слезы катятся по щекам, я не забочусь о том, чтобы стереть их с лица.

— Операция продлится три-четыре часа, — говорит Марк, — ты не можешь простоять здесь все это время.

— Я — могу, — отвечаю уверенно, только тело подсказывает совсем другое. Снова к сознанию подкрадывается густая темнота, голос бывшего мужа слышится как из-за тумана.

Его рука касается локтя, и я вздрагиваю, вскидывая голову.

— Мира, садись. Я постою на твоем месте.

И вот так, по-глупому, мы как на смене караула, расходимся по разные стороны коридора. Я опускаюсь на железную скамью, единственную на все пространство, а Марк остается стоять в другом конце, возле входа в операционную.

Мы сидим, каждый в своем углу, разделенные общим горем. То, что могло бы сплотить нашу семью, разрушило ее так, что назад уже не склеить. И каждый раз, когда я, устав разглядывать трещины на штукатурке в противоположной стене, перевожу взгляд на Марка, в сознании, как на репите, проигрывается одна и та же фраза, сказанная им врачу.

От ребенка надо избавиться.

И мне орать хочется от беспомощности и невозможности хоть что-то для нас всех изменить. Но я не могу заставить своего мужа полюбить сына. И не могла заставить сына родиться здоровым.

Все, что мне под силу — смиренно ждать. Надеяться, что операция пройдет хорошо. Молиться, выторговывая у бога в обмен на его жизнь все, что сама способна отдать.

Мне ничего больше не надо, лишь бы из двери напротив вышел усталый врач и сказал, что все хорошо.

— Мира, — когда по ощущениям прошел не то час, не то вечность, снова обращается ко мне муж, — детка…

Чтобы ни случилось, я хочу, чтобы ты знала. Я рядом.

— Давай просто помолчим, хорошо?

Я не хочу извинений. Мне не это сейчас нужно, но как бы не пытался Марк что-то изменить, и ему это не под силу. Сейчас мы просто два беспомощных Соболевских. А где-то самый маленький из нашей семьи борется, вопреки всем диагнозам и заявлениям врачей.

В какой-то миг я прикрываю глаза, перестав бороться с этим желанием. Не сплю, нет - разве это возможно сейчас? — скорее, тело показывает, что тоже нуждается во внимании и уходе. Под закрытыми веками плывут разноцветные круги, и я всеми силами представляю радужную картинку.

Как возьму сына на руки. Как назову его по имени, разрешив, наконец, себе не бояться этого. Поцелую, шепнув на ухо, как сильно я его люблю. Еще с тех пор, как он был размером с маковое зернышко, и с каждым днем любовь к нему растет и становится такой большой и всеобъемлющей, что раньше я и представить не могла, на что способна.

Движение воздуха и яркий свет заставляют выпрямиться, я резко поднимаюсь, сцепив зубы и надеясь, что исчерпала лимит обмороков на годы вперед.

Анна Вячеславовна выходит первой, снимая усталым жестом с лица маску. Я не могу понять по ее выражению, хорошо все или плохо, голова кружится, меня несет на негнущихся ногах ей навстречу.

Я надеюсь, что смогу заглянуть за ее спину и тогда все станет сразу ясно, потому что она молчит или говорит, но кто-то отключил мне звук, и я вообще ничего не понимаю уже.

Только пульс ломит виски, вскрывая черепную коробку, и кто-то большой и невидимый сдавливает мою голову, закрывает глаза, но позволяет устоять на ногах, которые тащат упрямо вперед мое тело.

— … куда, куда, Соболевская? С ума сошла? — прорывается, наконец, знакомый врачебно-строгий голос, — увезли мальчика вашего, куда ты идешь?

— Увезли? — переспрашиваю потрясено, и яркий свет операционной слепит, лишая оставшихся ориентиров. — Куда?

Моргнув, пытаюсь сфокусироваться на Анне Вячеславовне.

— Отдыхать, куда еще. Все в порядке с ним. Сильный он у вас, еще в футбол гонять будет. А теперь все, в палату уводите мамочку, ей тоже отдых нужен, — и уже под нос себе тихо добавляет, — устроили тут зал ожидания, никакого режима.

Глава 24

Облегчение от слов врача повисает между нами словно плотный занавес. Отгораживает от остального мира и заставляет хотя бы ненадолго поверить, что мы одна семья. Что мы вместе будем не только в горе, но и в радости. И что эта самая радость, собственно, когда-нибудь точно настанет. Настоящая, а не тот субпродукт, к которому я привык за последние месяцы. Когда все, что у меня было — это воспоминания. Осколки былого счастья. Такие тонкие и хрупкие, что я всерьез начал задумываться, а было ли это на самом деле? Или может моя жена, как и весь наш брак в целом, мне просто почудились?