Развод. Расплата за обман (СИ) - Витина Элина. Страница 22

Видимо, слова об ущербности моих генов были сказаны не просто на эмоциях. Мира действительно так считает. Винит во всем меня. Иначе зачем ей было сбегать?

Стены здесь так и остались неокрашенными. Мира никогда не одобряла концепцию «девочкам все розовое, мальчикам — непременно голубое», но тем не менее хотела дождаться точного определения пола, чтобы решить какой цвет выбрать.

И вот сейчас у нас уже родился сын, а комната все еще не готова. Неправильно. Нехорошо это.

Наш малыш должен знать, как сильно мы его ждали. Поэтому я набираю свою помощницу и поручаю ей организовать все. До мельчайших подробностей помню идеи жены. Будто мы вчера, а не девять месяцев назад обсуждали белые облака на потолке и нежный кремовый цвет стен. Мира мне тогда все уши прожужжала разными оттенками вроде айвори, экрю и даже яичной скорлупы. Тогда я громко смеялся, подтрунивая над ней, что она на ходу выдумывает эти названия, а она тыкала мне в лицо экраном телефона и обзывала дальтоником.

Сейчас же эти воспоминания кажутся чем-то настолько далеким, что я и сам сомневаюсь были ли они на самом деле. Вспоминая ее сегодняшний затравленный взгляд с искорками обвинения, я с трудом верю, что когда-то все было иначе. Что мы могли смеяться и веселиться.

Телефон продолжает трезвонить, мешая сосредоточиться и я несколько раз сбиваюсь с мысли пытаясь одновременно составить список покупок для помощницы и почитать как правильно выбирать коляску. Я не додумался спросить у врача когда малыша выпишут, но в любом случае надо заранее запастись всем необходимым.

Раздраженно смотрю на экран и вижу, что на этот раз звонят не с работы, а снова мама.

— Да, — рявкаю в трубку и тут же спокойнее добавляю: — Прости, я весь на нервах просто.

— Марк, ты можешь мне все нормально объяснить? — голос матери звучит настолько растерянным, что я тут же чувствую себя последней скотиной. Как так, мать вашу, получилось, что расстраивать самых близких людей вошло у меня в привычку.

— Могу, — вздыхаю и бросаю взгляд на часы. По идее, Мира еще отдыхает. — Обедом накормишь?

Было бы быстрее заехать перекусить где-нибудь по дороге в клинику, но я решаю уважить матушку. Разговор предстоит не из легких, особенно если учесть, что несколько месяцев назад я в сердцах бросил ей, что Мира подала на развод. Причины не называл, вообще ни в какие детали не вдавался. Просто поставил перед фактом. Но что поделать, мы никогда не были близки. Она так и не оправилась после смерти моего брата, и как ни пытался урвать себе хоть чуть-чуть родительской любви, ее мысли всегда были где-то далеко. Да и она сама больше времени проводила на кладбище, чем дома.

Я естественно на нее не в обиде. Сейчас, когда и моя собственная семья едва не коснулась подобного горя, я как никогда понимаю, что она тогда чувствовала. Каково ей было потерять долгожданного ребенка. Но в то же время я просто не представляю как ей все рассказать. Про диагноз, про то что я полгода был уверен в том, что мы потеряли ребенка и что жена моя все это время была неизвестно где. Возможно, если бы мама хоть раз за это время поинтересовалась моими новостями, я бы ей и рассказал, через что мы прошли тогда. Но она не интересовалась. Восприняла новости о разводе спокойно и равнодушно. Как и любую другую информацию о моей жизни.

— Сынок? Мальчик, да? Танечка же правду сказала, у вас сын родился?

— Да, мам. Они с Мирой пока еще в больнице, но я могу показать фотографии.

Она выхватывает у меня из рук телефон и впивается взглядом в сверток, замотанный в пеленку. Даже на руках у него какие-то специальные варежки, чтобы не расцарапал свое лицо или не сорвал трубки, торчащие из носики.

— А почему приборов так много-то? Мира что, не сама рожала? Кесарили?

— Не сама, мама, это когда суррогатную мать выбирают. А моя жена рожала сама, несмотря на то, что ей делали кесарево.

— Бедный мальчик, — она ведет пальцем с идеальным маникюром по экрану и продолжает причитать.

— Трубки и приборы не из-за кесарева, — признаюсь нехотя. — У сына порок сердца. Но ему уже сделали операцию, все будет хорошо. Врач сказала, он еще в футбол будет гонять.

— Порок? — мама оседает на пол, но я успеваю ее подхватить. Благо, я ожидал подобную реакцию и поэтому был наготове. — Мы поэтому и не говорили ничего заранее. Врачи не гарантировали… благоприятный исход.

От собственных слов першит в горле, но я все равно выдавливаю их из себя. Мне надо сказать это вслух. Надо, вообще, почаще об этом говорить. Повторять слова Анны Вячеславовны, словно мантру. Может, хоть тогда я наконец поверю, что это реально. Что нашему малышу больше ничего не угрожает.

— Как на Владика-то похож, — мама продолжает рассматривать крохотное тело и я вижу, как по ее щекам растекаются влажные дорожки. — А назвали как? Как зовут моего внука?

— Мы еще не определились, — отвечаю уклончиво, а сам готов выписать себе звонкую оплеуху. Даже в голову не пришло поинтересоваться у Мира какое имя она выбрала. Она же обещала, что расскажет после операции. Что-то мне подсказывает, что у меня в этом вопросе не будет права голоса.

— Надо Владом назвать, — твердо заявляет она. — Владислав Маркович! Звучит же, да?

— Звучит, — соглашаюсь отстраненно. — Спасибо, мам. Но у нас есть свои варианты. Мы обязательно сообщим, как только выберем имя, обещаю. А сейчас мне пора возвращаться к своей семье.

И несмотря на то, что я понимаю — они оба совсем не нуждаются во мне, нуждаюсь я. Безумно. Каждая минута, проведенная вдали кажется пустой и бесполезной.

Глава 26

Этой минуты, казалось, я жду всю свою жизнь. Последние годы — так точно.

Едва дождавшись положенных шести часов вечера, я осторожно захожу в реанимацию, чтобы увидеть, наконец, своего сына.

Не перед одним свиданием я еще так не волновалась, как сейчас. От нервов сводит все внутри, я даже о боли забываю, вообще обо всем.

Есть только он и ничего больше.

Глаз не отвожу от прозрачного бокса, за которым виднеется младенческая фигура, чем ближе — тем волнительнее мне становится, и последние шаги я делаю на носочках, непроизвольно стараясь производить меньше шума, не дышать даже.

— Привет, родной, — в голосе предательски проскальзывают слезы, я всхлипываю, — давай знакомиться. Я твоя мама.

Он такой… красивый. Крохотный, до безумия близкий, любимый.

Мой сын.

Мой герой!

Я протягиваю осторожно руку в отверстие бокса и касаюсь его плеча, малыш смешно сучит руками и ногами, открывая глаза.

Говорят, младенцы видят весь мир иначе, но мой сын смотрит мне в лицо, и этот взгляд такой взрослый, серьезный, как у умудренного опытом человека.

Будто он понимает все, знает. Через что нам пришлось пройти вместе, все те сложности, возникшие на пути.

На моих ресницах слезы и сердце так щемит в тоске, что было не просто. Что другие могут иначе, и вся их беременность, роды — один сплошной праздник.

И мне хочется извиниться перед ним, за те испытания, которые ему пришлось пройти по нашей с Марком вине. Что мы не смогли стать идеальными родителями.

Слезы текут ручьем по моему лицу, и в них так много всего. Облегчения, что операция прошла и наш ребенок жив. Боль, оттого что ничего из запланировонного мной когда-то не сбылось. Не было парных родов, свечек, джакузи и всего прочего, о чем я мечтала в идеальной картине мира.

Надежды, что у нас все еще есть шанс на нормальную жизнь.

Я рассказываю малышу шепотом о своей чувствах, и мне кажется, он все понимает. Открывает маленький беззубый ротик, демонстрируя острый розовый язычок, и на эти движения тело реагирует очередным приливом молока. Удивительная синхронизация, и я в который раз восхищаюсь тому, как задумала нас мать-природа.

— Скоро мне можно будет взять тебя на руки, — обещаю сыну, — и я покажу тебе весь мир. Мы поедем домой, там тебя уже ждут твои красивые новые вещи, игрушки…