Флэшмен на острие удара - Фрейзер Джордж Макдональд. Страница 19

В штабе Раглана царила суматоха: от Лукана пришли вести, что наши кавалерийские дозоры сообщают о перемещениях вражеских сил на востоке. Ординарцы рассылались во всех направлениях, а Раглан, не отрываясь вместе с Эйри от карты, диктовал через плечо распоряжение за распоряжением.

— Дорогой мой Флэшмен, — заявляет командующий, заметив меня. — Хм, выглядите вы явно нездоровым. Полагаю, лучше было бы вам оставаться в постели. — В то утро он прямо-таки излучал сочувствие и, разумеется, упивался этим. — Эйри, вы не находите, что он выглядит больным?

Эйри кивнул, но буркнул, что сейчас нужны все ординарцы, каких можно собрать. Раглан поцокал и заверил меня в искреннем своем сожалении, но Кэмпбеллу в Балаклаву необходимо доставить депешу, и с моей стороны будет весьма любезно, если я изъявлю согласие сделать это. Именно так он почти всегда и выражался — расположение так и перло из него. Мне казалось сомнительным, что такая поездка придется по нраву, скажем так, моему кишечнику, но обнаружив Раглана в столь милом расположении духа и явно предавшего забвению инцидент с Вилли, я ответил ему вымученной бравой улыбкой и сунул пакет в карман. Вот ведь идиот!

Взгромоздясь в седло и трясясь по бездорожью по пути от штаб-квартиры до Балаклавы, я чувствовал себя отвратительно. Ей-богу, из-за приступов тошноты мне приходилось несколько раз останавливаться, но ничего из меня не шло, и оставалось продолжать путь по заваленной обломками носилок и ящиков дороге, пока наконец спустя некоторое время после восхода я не выехал на открытое пространство.

После прошедшего накануне ночью дождичка утро обещало быть ясным, из числа тех, в которые так и хочется лететь во весь опор на коне, ощущая на лице свежий ветер. Если у тебя, конечно, не сосет и не булькает в животе. Серо-зеленой простыней передо мной простиралась равнина Балаклавы; остановившись для еще одной безуспешной попытки поблевать, я увидел картину, напоминающую конный парад. В левой части равнины, где она начинала подниматься к Кадык-койским высотам, сосредотачивалась и перестраивалась, эскадрон за эскадроном, наша кавалерия — больше тысячи всадников, казавшихся на расстоянии украшенными мишурой куколками. Ближе ко мне, примерно в миле, я четко различил Легкую бригаду: вишневые лосины гусар, алые мундиры Легкого драгунского, синие доломаны и блестящие острия пик Семнадцатого уланского. Ветер разносил сигналы горнов, слова команд доносились до меня ясно, как звон церковного колокола. За Легкой, ближе к Кадык-кою, но медленно приближаясь ко мне, виднелись эскадроны Тяжелой бригады: алые всадники на серых конях с сотнями сверкающих сполохами сабель. Все это напоминало ковер в детской с расставленными на нем игрушечными солдатиками и выглядело великолепно, как парады и смотры на живописных полотнах.

Устремив свой взгляд вдаль, туда, где в предрассветной дымке расплывались очертания Кадык-койских высот, вы бы поняли, почему наша кавалерия отступала. Дальние склоны были черны от копошащихся, словно муравьи, крошечных фигурок — это русская инфантерия надвигалась на редуты, устроенные нами в трех милях от высот. Рокот орудий несмолкаемым эхом плыл по равнине; редуты скрылись под разрывами русских орудий, а сверкающие штыки их пехоты наблюдались вплоть до дальнего отрога Кадык-коя. Пехота устремилась на наши батареи, сминая турецких артиллеристов, их же пушки били вслед нашей отходящей коннице, заставляя ее отступать под прикрытием падающей от высот тени.

Окинув эту картину взглядом, я оглядел правую от меня сторону равнины, заканчивающуюся гребнем, закрывающим балаклавскую дорогу. Вдоль гребня вытянулась линия фигур в красном с темно-зелеными кляксами килтов на уровне ног — гайлендеры Кэмпбелла. Слава богу, они находились на безопасной дистанции от русских орудий, отлично пристрелявшейся по Тяжелой бригаде под высотами. Я видел, как ядра падают совсем рядом с лошадьми, и слышал отрывистые очереди команд: подразделение «скинов» [33] рассыпалось, когда посреди него вздыбился огромный фонтан земли; они тут же перестроились и продолжили отступление под прикрытием Кадык-коя.

Итак, между мной и гайлендерами простиралась миля пустой, не загроможденной равнины, и я галопом направился к ним, краем глаза следя за артиллерийской перестрелкой по левую от меня сторону. Но, не проделав и половины пути до гребня, я натолкнулся на пикет горцев, расположившийся у костра в маленькой лощине и поглощающий свой завтрак. И глазам моим предстала не кто иная, как малютка Фанни Дюберли — она восседала у котла в окружении полудюжины ухмыляющихся шотландцев. При виде меня она вскрикнула, замахала руками и отставила котел в сторону. Я спрыгнул с лошади, корчась от боли в животе, и собирался обнять ее, но она схватила меня за руки. Потом началось: Гарри! — Фанни! — Откуда ты взялся?! — ну, и прочая чушь. Фанни смеялась, я же пожирал ее глазами. Она стала еще краше, на мой взгляд: русые волосы, голубые глаза и платье для верховой езды ей очень шло. Мне хотелось ее потискать, но под взглядами этих перемигивающихся гайлендеров я не решился.

По ее словам, они приехали вместе с мужем, Генри, служащим при лорде Раглане, хотя мне он не встречался.

— Сегодня будет большая битва, Гарри? — спрашивает она. — Я так рада, что Генри будет в безопасности, если начнется бой. Глянь-ка, — она указала в направлении высот, — как идут русские. Разве это не волнующее зрелище? Почему наша кавалерия не атакует их, Гарри? Ты собираешься присоединиться к конникам? Ах, надеюсь, ты будешь осторожен! Ты завтракал? Дорогой мой, вид у тебя неважный. Иди сюда, садись и перекуси с нами!

Если от чего мне могло стать хуже, так от такого предложения, но я просто сказал, что не могу терять времени и должен немедленно найти Кэмпбелла. Я пообещал разыскать ее, как только закончится сегодняшнее дело, и посоветовал отправляться сей же час в Балаклаву. Ей-богу, чудно было видеть, как она тут прохлаждается, словно на пикнике, когда русские войска не далее как в миле от нас обтекают редуты и, без сомнения, намереваются идти дальше, едва закончат перестроение.

Сержант гайлендеров сообщил, что Кэмпбелл находится где-то в расположении Тяжелой бригады — плохая новость, ведь это означало, что мне придется войти в зону огня. Но делать было нечего, и я поскакал дальше на север, минуя развернутый строй Легкой бригады. Кавалеристы отдыхали, наблюдая за маневрами Тяжелой. Меня окликнул Джордж Пэджет; он сидел в седле, подвернув под себя ногу и, как обычно, попыхивал чирутой.

— Ты сейчас от Раглана? — кричит он. — И где эта чертова пехота, не знаешь? Если Раглан не почешется, нам здорово всыпят с такой дистанции. Глянь-ка на «тяжелых»: почему Лукан не спешит отвести их на безопасное расстояние?

И впрямь, на мой взгляд, они отступали медленно, держась в тени высот, а русская артиллерия без передышки засыпала их ядрами. Я рискнул подобраться поближе. Стало можно различить Лукана и его штаб, но Кэмпбелла не было видно. В ответ на мой вопрос Моррис из Семнадцатого пояснил, что Кэмпбелл несколько минут назад уехал назад в Балаклаву.

Так, уже лучше — мой путь лежит к позициям гайлендеров, подальше от огня. Впрочем, я почему-то почувствовал себя очень уютно здесь, среди синих доломанов и пик Семнадцатого, знакомого запаха коней и кожи, позвякивающей сбруи и голосов парней, побуждающих своих лошадей не пугаться пальбы. Рядом расположилась батарея конной артиллерии, отвечающая русским, но все пока еще так напоминало парад: чистое поле, мундиры весело блестят на солнце. Мне не хотелось уезжать, но гайлендеры уже перемещались поближе к хребту, тянувшемуся к югу поперек равнины. Я должен как можно быстрее доставить донесение и вернуться обратно в штаб.

Так что я повернулся задом к высотам и, миновав ряды Семнадцатого и «вишневоштанников», был на полпути к стоящим на гребне гайлендерам, когда встретился с группой всадников, спешащих к нашей кавалерии. И оказался это не кто иной, как наш храбрый лорд Кардиган, который вместе со сквайром Броу и шайкой прочих подхалимов, возвращался, надо полагать, к полку, пребывая в лучшем расположении духа после весело проведенной на своей комфортабельной яхте ночки.