Если нам судьба… - Лукина Лилия. Страница 25

— Не то ты говоришь, Мыкола. Совсем не то. Ведь знаешь, что после Игоря мне никто на свете не нужен, а сам…

Я совершенно не хотела это обсуждать, поэтому просто махнула рукой и отвернулась к окну. От нахлынувших воспоминаний у меня слезы на глаза навернулись.

— Ну нет больше такого второго! Нету!.. — заорал Николай.

Я молчала, сцепив зубы. Видимо, Колька решил сегодня меня просто морально уничтожить. Главное, я понимала, что говорит он это не со зла, а для того, чтобы до меня достучаться.

— Я тебе, Ленка, друг, товарищ и почти что брат, — продолжал он. — И говорю тебе все это потому, что не хочу больше твои мертвые глаза видеть. Я помню, я очень хорошо помню, и как ты после гибели Игоря пила, и как волком выла. Ты же теперь всех мужиков, что тебе в жизни встречаются, с ним сравниваешь, и, заметим, только в его пользу! — и Николай кивнул в сторону бара, он знал, чья там фотография лежит. — Я и не спорю, что он того стоил, только прошлого не вернуть, а ты с этим никак смириться не можешь. Игорь умер, понимаешь, умер! А ты осталась, и тебе жить!

Колька сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и в такт своей экспрессивной речи качал босой ногой — он летом всегда так ходит. Сидевший под моим креслом Васька долго боролся с искушением поймать эту движущуюся цель и не смог устоять — выбрав момент, он прыгнул и не промахнулся, укусив Николая за большой палец ноги.

— Побрею подлеца! — заорал Мыкола. — Антистатиком обработаю! — А Васька и не думал пугаться, он спрятался за мои ноги и нахально выглядывал оттуда, словно дразнил: «Попробуй только тронь!».

Я не выдержала и расхохоталась:

— Вот видишь, даже Васька встает на мою защиту. Так что, давай, Егурец, закроем эту тему, пока вдрызг не разругались. Ты же знаешь — она не обсуждается.

Колька негодующе фыркнул, но тему сменил.

— Ладно. Лена, Матвей тебе что сказал? Что близнецов не знает. Ты начала копать и выяснила, что он, мягко говоря, слукавил. А он не мальчик легкомысленный; думает, прежде, чем рот открыть. Учти, он никогда и ничего зря не говорит. Значит, у него были веские причины поступить именно так, а не иначе. Но ты героически поперла на амбразуру, начала копать и выяснила имена парней и их матери. Можно успокоиться, отчитаться перед клиентом и курить бамбук.

Николай от возмущения вскочил и начал расхаживать по комнате, яростно жестикулируя.

— Но тебе этого мало, ты решила к Матвею в дом попасть, с его матерью поговорить. Короче, тебя в дверь, а ты в окно. Скажи, а тебе самой понравилось бы, если бы против твоего желания кто-нибудь в твоих делах вздумал ковыряться?

Мыкола остановился передо мной и горестно всплеснул руками:

— Господи! Другие бабы свою энергию на мужиков расходуют, на романы, скандалы, выяснения отношений всякие… Словом, люди как люди. А ты? У тебя после гибели Игоря словно душу выжгло. Ты как уперлась в свою работу, так ничего другого для тебя не существует. У тебя же теперь уже не мужики водятся, а гормонотерапевты. Живешь по принципу — эмоции выше пояса не пускать. Ну, сколько еще так продолжаться может?

— Опять?! — грозно сказала я. — Давай о деле. Что ты мне посоветуешь?

Николай в ответ только махнул рукой и устало сказал:

— А зачем, если ты все равно все по-своему сделаешь. Если послушаешь моего совета, скажу, а так… Что попусту воздух сотрясать? — видимо, совершенные мной сегодня глупости переполнили чашу его терпения.

— Твердо обещаю, что последую твоему совету. Говори.

— Под салютом всех вождей? — хоть и издевательски, но уже с некоторой надеждой на то, что я образумлюсь, спросил Николай.

— Да, чтоб мне курить бросить! — серьёзно ответила я.

— Да-а-а?.. — недоверчиво протянул он. — Тогда верю! Хорошо. Завтра ты приведешь себя в порядок, все эти ваши женские замазки-шпаклевки, позвонишь Матвею и очень вежливо испросишь аудиенцию. Если получится, то искренне покаешься и объяснишь, что «не корысти ради, а токмо волею пославшего тебя Власова» ты лезла грубо и цинично в его, Матвеевы, дела, за что нижайше просишь прощения. Поняла?

— Ну я, вообще-то, и сама собиралась попробовать с ним встретиться. Но вот только про Власова… Мне нужно у Александра Павловича разрешение спросить… Мы с ним договорились, что…

— Ленка, ответь честно: ты дура или полудурок?! — заорал Колька. — Если дура, то я впредь буду обсуждать с тобой мелкие новости местного пошиба — кто у кого кошелек спер, и никакой помощи от меня ты больше не дождешься. А если полудурок, то я, так и быть, напрягусь и постараюсь объяснить еще раз. Тебе собственную голову спасать надо, поняла? Если ты всерьез обозлила Матвея своими выходками, то для него лишить тебя лицензии, как мне два… Ну, ты сама поняла!

Когда Николай начинает бросаться такими выражениями, это значит, что он дошел до точки и от взрыва его отделяют секунды. Я видела это только один раз, но запомнила навсегда, и очень не хотела бы повторения.

— Власов в Москве, и над ним не каплет, — продолжал бушевать Колька, — а тебе здесь жить и работать. Вот и решай сама.

Тут со стороны коридора мне послышалось какое-то звяканье, и я насторожилась, но оно не повторилось.

— Ты, вообще, слушаешь, что я говорю?! — гневно спросил Мыкола, видя, что я отвлеклась.

— Слушаю, слушаю, — успокоила его я и в свою очередь спросила: — Ты сейчас никакого странного звука не слышал?

— Нет, — сразу успокоившись, сказал Колька, тут же пошел в коридор и включил там свет, а я за ним.

Но в коридоре все было в порядке, а вот со стороны кухни доносилось смачное чавканье, сопровождаемое восторженным урчанием, и мы потихоньку двинулись туда. Света включать не пришлось — было еще довольно светло, и мы с Николаем потеряли дар речи второй раз за один день — на плите, уткнувшись головой в кастрюльку, спиной к нам стоял Василис и самозабвенно поедал рыбу, но не это главное — рядом с ним на соседней конфорке лежала снятая с кастрюльки крышка. Значит, именно этот звук, когда он зубами ее снял и старался как можно тише положить, я и услышала. Мы с Николаем переглянулись и вернулись в комнату.

— С таким котом, Лена, тебе место в цирке, — убежденно сказал Колька. — А что? Будешь по разным странам ездить, мир посмотришь, — продолжал он. — И не надо тебе ни о Матвее думать, ни о лицензии. Отберут — ну и черт с ней.

— Ты думаешь, это так серьезно? — сразу возвращаясь к своим проблемам, спросила я, хотя видела, что Николай совсем не шутит.

— Я уверен, что это так серьезно.

— Хорошо, Мыкола. Я сделаю так, как ты советуешь, а Власову отправлю данные на близнецов, пусть дальше ищет сам.

— Ты твердо обещаешь? — в Колькином голосе слышалось явное недоверие.

— Да, обещаю, обещаю.

— Ладно, Ленка, тогда я пошел. Держи меня в курсе. Я же все-таки за тебя волнуюсь. Если у тебя не будет лицензии, то кто же меня в компаньоны возьмет, когда меня из милиции выгонят, а? — ну не может Мыкола без подначек.

— Ага, и коту не на что будет рыбу покупать. Целую, Муся!

Закрыв за Николаем дверь, я заглянула на кухню — на плите стояла девственно чистая кастрюлька, а сам Васька спал на полу, видно, сил запрыгнуть в кресло у него уже не хватило. Он лежал на боку, пузо раздулось так, словно он проглотил футбольный мяч, но на морде было написано неописуемое блаженство. «Проглот», — тихонько сказала я ему и пошла сочинять письмо Власову. Оно получилось очень коротким: адрес матери и бабушки на 2-й Парковой, имена их и парней, с указанием того, что в Баратове их нет. И приписка, что поскольку разрешения на откровенный разговор я не получила, то сделать больше ничего не смогу.

Заснула я с мыслью, что завтра выражение «Понедельник — день тяжелый» найдет свое полное подтверждение.

ГЛАВА 5

Какой гад трезвонит ни свет ни заря?

Я оторвала голову от подушки и посмотрела на часы — пять минут десятого. Время, вообще-то, для телефонного звонка вполне приемлемое, это я сама что-то разоспалась. Я заставила себя встать — минувшая нервотрепная неделя не прошла для меня даром — и добрести до телефона.