С первого взгляда (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна. Страница 20

Мне не нужна ни столица, ни новая семья. Только он. Мальчишка с бесподобными ореховыми глазами и улыбкой, от которой на душе становится теплее.

— Я... Я не хочу в семью, — выдавливаю срывающимся на хрип голосом. — Мне и здесь хорошо.

— Ну что за глупости? — отмахивается Нонна Игоревна. — Разве может пребывание детдоме сравнится с жизнью в кругу любящей семьи? Нет, Анечка, это совершенно несопоставимые понятия. Поэтому, пожалуйста, не говори ерунды.

— Вы не понимаете! — восклицаю с отчаянием. — У меня уже была семья! А теперь ее нет… И другой мне не надо.

— Юношеский максимализм, — вздыхает директриса. — Так красиво и так бессмысленно.

Мне становится очевидно, что она не воспринимает мои возражения всерьез. Для нее они пустой звук. В голове женщины просто не укладывается мысль, что кто-то по доброй воле может держаться за жизнь в детском доме. Она не догадывается, что даже в самую темную ночь в небе можно увидеть звезды…

Да, сиротство — это страшно. Но еще страшнее вдруг остаться без человека, который бережно и с любовью зашил кровоточащие раны твоего измученного сердца.

— Я ведь имею право отказаться? — сиплю я. — У меня есть такая возможность?

— Анечка, — Нонна Игоревна сплетает пальцы в замок, — давай поговорим как взрослые, хорошо? Детский дом переполнен. У мальчиков в старших группах в комнате по пять кроватей вместо двух. Нам катастрофически не хватает финансирования. Поэтому если у нас появляется возможность отправить ребенка в семью, мы ее используем. Тем более в твоем случае это феноменальное везение! Как я уже сказала, семейная пара, надумавшая тебя удочерить, — прекрасные люди. Москвичи, оба на хороших должностях, своя квартира в собственности. У них была дочь примерно твоего возраста, но она погибла при трагических обстоятельствах. И вот спустя несколько лет они решили сделать доброе дело: взять к себе девочку, которая так же, как и они, познала горечь утраты. Мне кажется, ты и твои потенциальные родители вполне способны сделать друг друга счастливыми.

— Но я уже счастлива! — не сдаюсь. — Здесь!

— Мне как руководителю, безусловно, очень лестно это слышать, но давай без гротескных преувеличений. Если москвичи приедут и после личного знакомства захотят забрать тебя с собой, ты подпишешь документы об удочерении. И это не обсуждается.

— Нет! — я изо всех сил мотаю головой, и слезы, скопившиеся на ресницах, срываются вниз.

— Аня! — директриса повышает голос и страшно выпучивает глаза. — Не дури! Это я до поры до времени добрая. Но, если ты будешь и дальше показывать характер, то узнаешь меня совсем с другой стороны.

— Но я…

— Свободна, — не дослушав, роняет она. — Приемные родители приедут на следующей неделе. И к этому времени тебе следует тщательно пересмотреть взгляды.

Я стою на месте, стиснув ладони в кулаки и позорно шмыгая носом. Мне хочется столько всего сказать, но природная стеснительность берет верх. Я не привыкла перечить взрослым. Да и разумные доводы, при помощи которых я бы могла протестовать Нонне Игоревне, уже закончились. В арсенале остались одни эмоции и слезы, которые водопадом прорываются наружу.

— Иди-иди, — поторапливает директриса, теряя ко мне интерес. — Мне работать нужно.

Она вновь утыкается взглядом в свои бумаги, и мне не остается ничего иного, кроме как подчиниться. Пячусь и, развернувшись, истерично дергаю ручку двери. Она поддается далеко не с первого раза, и, когда я наконец вылетаю наружу, то тотчас попадаю в крепкие успокаивающие объятия Матвея.

— Ну-ну, малышка, тише, — взволнованно шепчет он, поглаживая меня по волосам и утирая соленую влагу с щек. — Что произошло? Почему ты плачешь?

— Это катастрофа, Мот, — захлебываясь истерикой, лепечу я. — Это конец…

— Да что случилось-то?! — в его голосе впервые в жизни проступает паника. — Объясни толком!

Я делаю жадный глоток воздуха, дабы нормализовать дыхание, а затем, сильно заикаясь, гнусавлю:

— Какая-то се-семья из Москвы хо-хочет меня у-удочерить…

Сначала глаза Горелова непонимающе расширяются. Затем в них проступает неверие. Потом жуткое осознание. Ну и наконец — страх. Дикий животный страх, который пронзает его тело колючим ледяным ознобом.

— Этого не может быть, — в ужасе сипит Мот, дергая плечами. — Ты ведь уже взрослая… Удочеряют обычно мелюзгу…

— Я тоже так думала, но, видимо, по-всякому бывает…

— Твою мать! — выругивается он, а потом жестом, полным отчаяния, хватается за волосы. — Как так-то, Аня?! Как так?!

— Я… Я не знаю, — меня снова душат рыдания. — Прости меня, Матвей…

Он вздрагивает, как от внезапного удара током. Поворачивает голову и смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни. Озадаченно, немного удивленно, но при этом по-прежнему с бесконечной нежностью…

— За что простить-то, глупенькая? — сгребает в объятия и утыкается носом мне в темя. — Я же не на тебя злюсь, а на ситуацию… Ты тут вообще ни при чем. Ты ведь сказала, что не хочешь в семью? Сказала, что хочешь со мной остаться?

— Сказала, конечно! Только про тебя не упоминала… Вдруг директриса это против нас использует?

— Тоже верно, — соглашается, помолчав. — Ты не реви, Ань. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, слышишь? — отстраняется и заглядывает в глаза. — Я тебя никому не отдам. Ты моя девочка. Моя малышка. Мы с тобой вместе на всю жизнь, поняла?

— Мне, кроме тебя, никто не нужен! — с жаром шепчу я, цепляясь пальцами за его футболку. — Я тебя очень люблю, Матвей! Я без тебя ни дня не вынесу!

— Успокойся, Ань, — он вновь прижимает меня к себе, бережно оплетая руками. — Мы выкарабкаемся. Вот увидишь, выкарабкаемся. Главное — верь мне, хорошо? Я ради тебя горы сверну.

Глава 21. Матвей

Залетаю в комнату и, шумно хлопнув дверью, в отчаянии бью кулаком в стену. Образуется вмятина, бледно-голубая краска заходится трещинами, а на моих костяшках ожидаемо выступает кровь. Но от этого, сука, ни черта не легче! Меня все равно трясет и колотит изнутри, словно сердце превратилось в огромный кузнечный молот.

Резко выдыхаю и медленно тяну воздух обратно в легкие. Еще раз. И еще. Пытаюсь через дыхание успокоить воспаленные нервы и взять эмоции под контроль.

Ситуация патовая, это факт. Но неужели совсем ничего нельзя сделать?

Ведь я люблю Аню, а она любит меня. И это в сто раз важнее гребаных разумных аргументов, которыми наверняка жонглировала директриса. Прямо вижу, как она растягивает малиновые губы в едкой ухмылочке и вкрадчивым голосом говорит: «У тебя впереди блестящее будущее, Аня. Новые родители подарят тебе невероятную жизнь. А Горелов так, просто прихоть… Совсем скоро ты его забудешь».

А я не хочу, понимаете? Не хочу, чтобы она меня забывала. И сам забывать не хочу. Потому что Аня — это лучшее, что случалось со мной за все семнадцать лет жизни.

Ну кем я был до нее? Чем занимался? Страдал фигней да плыл по течению. Девочки, приколы, выпивка за гаражами. Никаких целей, тотальная прострация. А потом появилась Аня, и существование внезапно обрело смысл. Не просто повеселиться и пожрать, а глобальный, настоящий. Захотелось чего-то достичь, стать чем-то большим, подкопить денег, уехать, возможно, поступить в институт… Ну, чтобы образование было. Чтобы жизнь была не хуже, чем у других. Чтобы квартира, машина, отпуск на море.

Чтобы Аня не пожалела, что связалась со мной.

Наверное, для кого-то это прозвучит совершенно естественно, но раньше я совсем не задумывался о подобных вещах. Слышал, что на выходе из детдома мне вроде как положена какая-то жилплощадь, но в подробности опять-таки не вникал. Мне, если честно, было глубоко плевать, как там в итоге все сложится. Думал, доживу — разберусь. По ситуации, так сказать, сориентируюсь.

Однако после сближения с Аней моя голова удивительным образом заработала совсем иначе. Мы с ней вместе всего три месяца, а я уже всерьез размышляю о том, как нам быть дальше. Где учиться, на что жить, как зарабатывать деньги.