Подвал. В плену - Нойбауэр Николь. Страница 70

Наконец звонки и стук стихли. Толстяк ушел, и он снова решился вздохнуть. В доме было ужасно холодно. Оливер швырнул рюкзак в прихожей и пнул его так, что тот заскользил по плитке. Кто-то должен постирать его. Кто-то. Он не знал, он просто не представлял, как это делается.

Один – это по-настоящему один.

Его руки все еще дрожали, лицо горело. Он стоял рядом, он сам это видел. Он до сих пор чувствовал ее кожу под своими пальцами. Оливер потер глаза, чтобы избавиться от эха воспоминаний. Слишком многие хватали его, толкали, тащили. Он больше не хотел, чтобы его кто-нибудь хватал.

Он прошелся по первому этажу и включил все обогреватели. Пахло заплесневелыми овощами, кто-то ведь должен это убрать. Ну кто-то же должен. Когда-нибудь папа вернется, это точно. Папа о нем позаботится. Он повторял это как заклинание против голосов прошлого, которые будоражили его изнутри. Папа позаботится. Его руки больше не дрожали, но сердце по-прежнему билось, оно и дальше отбивало свой сумасшедший барабанный ритм. Он хотел лишь подняться наверх и забраться под гору одеял, заснуть. Когда он проснется, это наверняка пройдет. Эта мысль утешала.

Барабанная дробь сопровождала его на лестнице. Положив руку на ключицу, он мог почувствовать пульс под кожей. Голос толстяка звучал у него в ушах: «Его убили».

В коридоре он остановился. Все двери были открыты. Дверь в его комнату, которая все время, всегда, должна быть закрыта, была распахнута настежь – холод пробрался внутрь. Он заставил себя пойти дальше, невзирая на детский страх, что за дверью мог прятаться человек в черном. А под кроватью притаилось существо с пылающими глазами. Или грабитель. Или убийца. «Вчера умер один старик». Что за чепуха! Старики всегда умирают.

Он толкнул дверь и включил свет, чтобы прогнать монстров. Окно тоже было нараспашку. Матрасы стащили с кровати, одеяла лежали кучей на полу. Дверцы шкафов открыты, в письменном столе все перевернуто. Его комната, его пещера. Порыв ветра залетел в окно, потрепал одеяла. Он знал, что больше не сможет спать в этой комнате. Она стала чужой. Она всегда была чужой, она принадлежала кому-то другому.

Кому?

Вчера он страстно желал вернуться домой. Cейчас же он хотел поскорее убраться отсюда. У него никогда не было дома. Но куда же ему идти?

Оливер снова спустился в холл, который считался жилой комнатой. Ветер протяжно завывал вокруг дома, его порывы заставляли ветви деревьев стучать по плоской крыше. На диване лежало покрывало, Оливер сел и завернулся в него. Отсюда он мог видеть все окна и дверь. Его сердце стучало в ритме спид-метала. Наверное, можно всю жизнь прожить с таким бешеным сердцем.

Ему некуда пойти.

Он везде лишний.

Что-то темное скользнуло мимо Вехтера и пробежало по брусчатке, покрытой ледяной коркой. Он потряс головой, избавляясь от наваждения. Только теперь он заметил, что это – его собственная тень. Он развернулся и посмотрел на небо. Бледный солнечный диск виднелся за одеялом облаков, его лучи наделяли тени углами и гранями, словно покрытыми тонкой вуалью. «Поверни свое лицо к солнцу…» Вчера Ханнес слушал эту песню в кабинете, и теперь она вспомнилась Вехтеру. Музыка его странным образом тронула, в ней было что-то хорошо знакомое, какой-то ритм, отвечавший его глубинной сущности. «Поверни свое лицо к солнцу, тогда за тобой будет следовать тень». Вехтер любил, чтобы его тень находилась в том месте, где он мог ее видеть.

Рокко махал хвостом и натягивал поводок.

– Пойдем? – спросил хозяин собаки, а сотрудник отдела криминалистической техники, державший в руках чемоданчик, мерз и переступал с ноги на ногу.

– Конечно.

Дверь в дом церковной общины оказалась открыта, но в коридорах было еще темно. Вехтер пошел вперед, вверх по лестнице до третьего этажа, где горел свет. Когда он приоткрыл дверь, то услышал музыку и почувствовал запах куриного супа. Музыка стала громче, когда они проходили по коридору, – играла тирольская фолк-группа. Дверь была нараспашку, оттуда валил пар, а посреди комнаты спиной к ним стояла женщина и подтанцовывала, двигая бедрами под белым фартуком. Из двух кастрюль, которые бурлили на плите, с шипением вытекал куриный суп, вентиляционная вытяжка работала на полную мощность, а из радиоприемника лилась музыка на четыре четверти.

– День добрый! – крикнул Вехтер сквозь весь этот шум.

Женщина обернулась. Это была секретарша пастора. Сегодня она работала в поварской куртке, из-под чепчика по вискам стекал пот.

– Вы приехали слишком рано. – Она протерла стекла очков фартуком и снова водрузила их на нос. – Ах, это снова вы, господин главный комиссар.

Вехтер вытащил удостоверение:

– У вас чудесно пахнет, но, к сожалению, мы не сможем остаться на обед. У вас есть право полного пользования квартирой?

Женщина встала перед ним, расставив ноги и скрестив руки на груди, представляя собой олицетворение полного права пользования квартирой:

– Конечно.

– Вы позволите, мы осмотрим вещевой склад?

– Конечно. Я отсюда не могу отлучиться, так что найдете его сами. Он в подвале, вниз по коридору. – Она наклонилась к Рокко, и суровое выражение ее лица сменилось материнским: – Собачка хочет колбасный хвостик?

Томас печально покачал головой:

– Коллега, к сожалению, на службе. Можем ли мы чуть позже еще раз зайти?

Она рассмеялась:

– Тогда пусть проходит мимо кухонной двери, этот ваш господин коллега.

Женщина перебросила полотенце через плечо и вернулась к своим кастрюлям. По радио Флориан Зильберайзен [65] запел «Польку серебряных ложечек».

В подвальных коридорах стояла монастырская тишина, сверху не доносилось ни одной ноты польки, даже шум транспорта с Унгерерштрассе не долетал. Вехтер присел перед Рокко на корточки и открыл пакет для улик с темным четырехугольником ткани, на которой еще висели остатки клейкой ленты.

Пес жадно понюхал его.

– Теперь покажи, что ты можешь, коллега.

Томас зашуршал в кармане пакетом, и Рокко сорвался с места. Его язык висел сбоку, с него на ковровое покрытие стекали капельки слюны. Он тащил поводок за собой, им пришлось бежать, чтобы поспеть за ним. Пес следовал по какой-то незримой линии, которую видел лишь он. След привел его в комнату размером с молитвенный зал, заставленную мешками и вешалками.

На длинных столах лежали кучи свитеров, штанов, пальто, кое-что отсортировано, кое-что – в беспорядке. В углу стоял маленький столик со швейной машинкой, рядом с ней и на полу громоздились целые горы одежды. Новые вещи были сложены в голубые мусорные пакеты, стоявшие в углу. Кто должен все это надевать, кто должен чистить, штопать и зашивать, вешать на плечики, покупать?

Он на самом деле не желал найти то, что искала собака. Он хотел довести расследование до конца и одновременно боялся этого.

Рокко взвизгнул. Он ловко пробрался между двумя полными сумками с надписью «ИКЕА» и зарылся носом в вывалившиеся вещи. Так много запахов, наверное, это сущий собачий кошмар. Пот, духи, моющее средство, спрей от моли. Рокко фыркнул, махая хвостом, и ткнул носом в одну из сумок. Пес вытянул передние лапы, опустил морду и залаял.

– Браво, Рокко.

Томас вытащил из куртки шуршащий пакет с собачьими кексами. Сотрудник отдела криминалистической техники надел перчатки и опустился перед мешком с одеждой на колени. Он доставал оттуда вещи – уже отсортированные женские платья.

Увидев одно из них, Рокко протяжно заскулил, все его тело напряглось.

Это было платье с длинными рукавами из африканского материала, плотного хлопка яркой расцветки. Зимнее платье. Каемка его была усеяна маленькими темными пятнышками. На фоне ярких красок их можно было бы принять за узор, если бы они не были столь хаотично расположены.

Она оказалась весьма хитрой особой. Это был почти равный противник, которым владела страсть, ставшая роковой. Джудит Герольд никогда ничего не выбрасывала. И где можно спрятать платье лучше, чем среди сотен других?