Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри. Страница 21

– Спасибо, конечно, что зашли, – сказала ему бабушка. Она пыталась выдворить его из комнаты, наезжая на его колени инвалидным креслом. Мать сидела за столом, положив голову на руки, и плакала в кухонное полотенце. Военный стал угрожать тем, что лично перенесет бабушку в машину. После этого она согласилась уехать, но заявила, что сперва примет ванну. Гвардеец ответил: наверняка уже отключили воду, но Лиша открыла кран, и вода потекла. Бабушка мгновенно туда отправилась и заперлась.

После того как за бабушкой закрылась дверь ванной, Лиша решила позвонить отцу и попросить его немедленно за нами приехать. Но связи не было. Меня поразило выражение ужаса на лице сестры, когда она передала мне трубку. На мгновение ее глаза заблестели от слез. Лише было всего девять, и сирены выли, будто в Америку с Кубы летят советские ракеты, о чем нам рассказывали в школе. До отца было не дозвониться. Казалось, сестра окончательно бросила изображать взрослую.

Лиша передала мне трубку. Она не хотела в одиночку осознавать, что мы остались совершенно одни, и разделила это чувство покинутости со мной. Тишина в трубке донесла до меня это осознание в полной мере. Когда снимаешь трубку, чтобы набрать номер и слышишь длинные гудки, то понимаешь: ты на связи и тебя готовы выслушать. Сложно осознать, как здорово быть подключенным к телефонным сетям, опутывающим мир, пока эта связь не прервалась. Ждешь гудка, любого сигнала, но вместо этого наступает гробовая тишина, и не знаешь, что делать.

В конце концов нам помог тот самый военный из Национальной гвардии. Он вернулся, когда дождь усилился до того, что звук ударяющихся об окно капель стал громким, как от свинцовой дроби. Бабушка сильно затянула со своим купанием. Мама разрешила военному открыть замок отверткой. В ванной бабушка сидела в своем инвалидном кресле и продолжала маниакально плести кружева. Вода текла через край.

Национальному гвардейцу все-таки пришлось поднять бабушку и понести, как он и предлагал ранее. Он обхватил ее, словно жених невесту. Здоровая нога бабушки висела нормально, а вот протез плохо держался и болтался под рукой гвардейца. Мы с Лишей хихикали, потому что положение бабушкиных ног она сама сочла бы неприличным для дамы.

На улице ветер раскачивал телефонные провода и носил мусор. Он задувал в оконные щели, издавая высокий свист, который, казалось, с каждой секундой становился все пронзительнее. Мы с Лишей бросились к стоящей в трех метрах от крыльца машине и успели промокнуть до нитки. Мы сели в машину, и шум урагана перестал быть таким сильным. Через стекло из-за дождя мы едва различали фигуру гвардейца. Он шел медленно, потому что старался нести бабушку, как кавалер, а бабушка, видимо, выскальзывала из его рук. В любом случае он шел медленнее, чем мы, и это нас насмешило. Наш смех затих, когда за руль села мама.

По отражению ее глаз в зеркале заднего вида было видно, что она уже не плачет. То, что она перестала плакать, было плохим знаком. Ее губы были так плотно сжаты, что рот стал напоминать тонкую черту.

Я видела, как военный сел в джип. Потом все вокруг нас стало однородно-серой массой. Джип – пятно оливкового цвета – двигался от нашего дома, которого не было видно. Мне почему-то захотелось открыть окно, высунуть голову и закричать гвардейцу, чтобы он вернулся, но я понимала: мой голос потонет в вое урагана. Джип пропал из виду, и остались только звуки сирен, дождь и холодные серые глаза матери в середине серебристого овала зеркала.

Обычно дорога до дома тети Айрис занимала час. Это в хороших погодных условиях.

– Шестьдесят минут от двери до двери, – говорил отец, вылезая из автомобиля и поднимаясь на крыльцо ее дома. В день урагана мать доехала за пятьдесят пять минут – Лиша засекала время. И это во время такого сильного дождя, что дворники не справлялись. Они делали взмах, но все за окном оставалось как в тумане. Возможно, нас подгонял ветер, дувший нам в спину. Без сомнения, мама втопила педаль газа и всю дорогу ее не отпускала без малейших колебаний. Возможно, она думала, что на борту ее больная раком мать, которая и так скоро умрет, поэтому ее не очень волновало, доберемся ли мы до цели живыми. Все уже уехали из города, поэтому на дороге не было машин. В противном случае мы не избежали бы аварии. Еще нам дико повезло не съехать с узкой дороги ни в какое болото, которых на пути было великое множество.

Мы выехали из города и еще километров семь слышали вой сирен. Постепенно он становился тише, а рев ветра усиливался, отчего казалось, что мы не уезжаем от урагана, а приближаемся к нему.

Когда мы доехали до Порт-Артура (Техас), мать начала тихонько напевать песню, которую ставила на проигрывателе, когда выпивала. У нее была одна старая пластинка то ли Пегги Ли [17], то ли Деллы Риз [18].

В нашей семье никто не умел петь. Когда мы пару раз были с Лишей в церкви, то просто открывали рот, делая вид, что поем, чтобы никто не обращал на нас внимания. У матери был дрожащий и глухой голос. У нее от природы было контральто, но, видимо, учителя музыки заставляли ее петь как можно более высоким тембром. Тогда в машине мать тихо пела, коверкая слова, тембром голоса, скорее похожим на сопрано. Как только она запела, машина, казалось, понеслась еще быстрее. С самого утра в глубине души я ощущала страх, и когда прямо перед нами возникли стальные опоры Орандж-Бридж, он охватил меня всю.

В то время Орандж-Бридж считался самым высоким мостом в Штатах. Когда по нему едешь, уши закладывает. Его построили таким высоким, что под ним спокойно проходили нефтяные платформы с буровыми вышками. Река Сабин, берега которой он соединяет, неширокая, поэтому подъем и спуск на мосту очень крутые.

Неудивительно, его облюбовали самоубийцы – разорившиеся нефтяники и отвергнутые поклонники. Те, кто бросался вниз с самой высокой точки моста, ломал при ударе о воду все кости. Это я узнала от матери, зачитавшей вслух заметку в газете. Там также писали, что женщины-самоубийцы предпочитают смерть, которая не уродует тело, например снотворное или отравление газом. Мама любила цитировать слова Джеймса Дина о том, что надо умереть молодым и оставить красивый труп [19].

Так или иначе мы выехали на мост, когда мать запела самые страшные слова «Баллады о Мэкки-Ноже».

Капот машины поднялся, когда мы стали заезжать на мост. Я будто поднималась на американских горках, чтобы потом устремиться вниз. Дребезжание металлических перегородок моста под колесами заглушило пение мамы. Несмотря на то что мы поднимались, автомобиль несся еще быстрее.

Лиша утверждает, что в тот момент я завизжала и мать повернулась ко мне и начала меня хватать, что в свою очередь привело к другим последствиям.

Я совсем не помню того, чтобы мать повернулась и схватила меня. Совершенно уверена, что не визжала. Несмотря на то что у меня был свой способ, помогающий бороться с дурным состоянием, вызванным американскими горками, в автомобиле меня все равно укачивало. При въезде на мост был небольшой подъем, и машина подскочила, как лыжник на трамплине, а затем немного прошла юзом. Я почувствовала, как к горлу подступает рвота.

Меня тошнило, но я тем не менее напрягала мышцы живота, как на американских горках. Я плотно зажмурилась. Мне хотелось открыть окно, но я не осмелилась. Мне не хотелось просить мать остановить машину посреди моста. В тот день казалось, что Лиша взяла на себя функции общения с матерью, но она, как и остальные, молчала. Обычно Лиша следила за показаниями спидометра и просила ехать чуть потише (а отца, наоборот, дать газу). Сегодня она с самого утра не раскрывала рта. Почувствовав, что кукурузные хлопья, съеденные на завтрак, поднимаются в горле, я натянула ворот футболки на нос и ощутила, как теплая, пахнущая молоком масса сползает по ее изнанке.