Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри. Страница 22
Никто никак не отреагировал. Обычно у бабушки нюх был, как у ищейки, но сегодня она выглядела как манекен. Она вся казалась вырезанной из белого мыла «Айвори». Мать тоже ничего не сказала. Лиша в таких случаях начинала громко возмущаться. Может быть, тогда мне даже хотелось, чтобы меня наказали. По крайней мере, я хотела, чтобы кто-нибудь прервал молчание. Но Лиша повязала свою красную бандану на лицо, как грабитель, и косо на меня посмотрела. Тут я поняла: день у мамы выдался настолько плохой, что она не удосужится сказать мне ни слова. Лиша смотрела на мать, а та вглядывалась в туман с нечеткими очертаниями дороги.
В общем, последнее, что я помню до того, как мы чуть не слетели с дороги, – красная бандана под носом сестры.
Потом нашу машину, неясно почему, развернуло на триста шестьдесят градусов. Я не знаю, получилось ли так случайно или мама сделала это специально. Как я уже писала, Лиша считает, что я кричала и мать обернулась, чтобы меня шлепнуть. Я помню, что она резко повернула руль влево, отчего машина закружилась. Автомобиль долго крутило, пока я, наконец, не увидела несущееся на нас ограждение моста. Потом на какое-то мгновение машина зависла в воздухе, затем вылетела на пешеходную часть моста и устремилась к верхним ступеням ограды. Перила моста стремительно приближались, когда машина резко остановилась. К тому времени я уже визжала и плакала.
К нашему общему удивлению, машина практически не пострадала. Была разбита одна передняя фара и бампер. Никого, кроме меня, это происшествие не обеспокоило. Мать даже не вышла, чтобы оценить ущерб. Бабушка была погружена в свои кружева. Мать сказала радостным голосом, как у вожатой детского лагеря после завершения длительного перехода и разбивки лагеря: «Все в порядке!» Ко мне она даже не повернулась. На ее губах, отражавшихся в зеркале заднего вида, играла испуганная улыбка.
К тому времени я уже ревела белугой. Мать дала задний ход. Мы отъехали от ограждения, съехали с тротуара и, набирая скорость, понеслись вниз по мосту.
Лиша придвинулась ко мне поближе и взяла меня за руку, за что я ей очень благодарна. Я плохо пахла, бормотала что-то невразумительное. С носа свисали длинные сопли. Тем не менее Лиша взяла мою большую руку в свою такую же внушительную ладонь. Обычно это меня успокаивало, но на этот раз я шепотом спросила, почему мама хочет нас убить и не сошла ли она с ума. Лиша сказала, чтобы я помолчала и что мы через двадцать минут будем у тетушкиного дома и все будет хорошо.
Впрочем, когда мы подъехали к дому тетушки, все не наладилось. Мы убежали от урагана. Теперь ураган «Карла» нам не был страшен. Тем не менее, выйдя из машины, мотор которой потрескивал от перегрева, я не почувствовала облегчения. На тетушкином участке, поросшем высокими соснами, было так же темно, как в Личфилде. Я не чувствовала себя в безопасности. Меня не обуревало желание пасть на колени и целовать землю, как у вынесенного на сушу матроса после кораблекрушения. У моих ног крутились пятнистые собаки для охоты на птиц, нескольких похлопываний оказалось достаточно, чтобы они заскулили и убежали.
Отгоняя собак, тетушка спросила, как мы добрались. Я удивилась своему ответу, что добрались мы прекрасно, и тому, как легко далась мне эта ложь. У меня все было отлично. И поездка прошла замечательно. Я была настолько испугана, что страх не давал мне уткнуться в тетин фартук и расплакаться. Единственным, о чем я мечтала в тот момент, была ванна. От меня так сильно воняло, что даже собаки от меня отошли. Они припали к земле, спрятались под крыльцо и громко скулили. У них были длинные пятнистые морды и желтоватые внимательные глаза.
Я не могу описать своих тетю, дядю и других родственников, которые вышли нас поприветствовать, потому что все время смотрела в землю. Через некоторое время в моей памяти потускнели и силуэты собак. На моих глазах будто лежала пелена, и я видела лишь контуры этих фыркающих и невидимых созданий. Вокруг меня будто убавили громкость, а я сама словно готовилась к новому опасному путешествию.
Бабушку положили в тетушкину спальню, и я приняла ванну. В общем-то жизнь налаживалась. Мы ускользнули из Личфилда, где ураган, скорее всего, уже снес наш дом, но расстались с отцом, оставшимся в городе. Мать не стала более разговорчивой, а вместо бабушки символом смерти стал дедушка, который был, как мне показалось, старше Иисуса Христа.
На самом деле моему дедушке Карру по папиной линии было где-то за восемьдесят, и он совершенно не собирался умирать. Его скорую и неизбежную кончину пророчили, столько, сколько я себя помню. Преклонный возраст и индейская кровь заставляли окружающих относиться к нему с таким почтением, с которым, как теперь я думаю, надо обращаться со всеми стариками. Впрочем, в то время я недолюбливала дедушку. Он ничего не делал и не имел никаких обязанностей. В половине случаев он даже не затруднял себя включением слухового аппарата и не слышал, что ему говорили. С нами дедушка даже не сразу поздоровался. Он сидел в кресле-качалке на веранде, и ему в зависимости от времени суток приносили табак, трубку, кофе или чай со льдом. У дедушки была плохая привычка: когда за ним не следили, он любил высоко залезать, например, на крышу сарая или машины. Об этом тетя Айрис рассказала нам перед тем, как ушла на работу в аптеку. По словам тети, дедушка однажды даже умудрился взобраться на высокий пекан во дворе. Мой двоюродный брат Боб Эрл дал нам с Лишей по десять центов за то, чтобы мы следили за дедушкой. Если бы мы увидели, что дедушка куда-нибудь лезет, нам надо было бы бежать в поле и звать его. Сам Боб Эрл пас на заднем поле коров абердин-ангусской породы [20]. Дедушка сидел на веранде, жевал трубку и иногда пел песню, которую мать считала дремуче-деревенской:
Мы с сестрой разрывались: нужно было следить и за бабушкой, и за дедушкой, и за мамой на пороге нервного срыва.
В конце концов мы разработали схему. Лиша сидела на веранде, спиной к москитной сетке на двери и следила за дедушкой. (За это я ей отдавала свои десять центов.) Я же сидела за москитной сеткой спиной к Лише в доме и наблюдала за матерью. Она в свою очередь смотрела новости об урагане. Несмотря на то что на улице было тепло, мать развела огонь в камине в гостиной. Она поправляла угли, пот стекал по ее лицу, на котором красным отсвечивали языки пламени. Волосы от лица мама убрала черной эластичной повязкой. Сидевшая на корточках с кочергой и сосредоточенно поправлявшая угли, она выглядела погруженной в себя, как никто другой. По телевизору показывали разрушения, вызванные ураганом, и верхушки пальм, пригнувшиеся от ветра.
Мне хотелось позвонить отцу. Я даже поговорила об этом с девушкой-оператором, которая сообщила мне, что не может соединить меня с Личфилдом, потому что линия занята. Я спросила ее: это значит, что многие пытаются дозвониться или что связи нет вообще? Оператор ответила, что у нее нет времени это обсуждать, и разъединилась.
Я снова села на свое место спиной к Лише в ковбойке. Вскоре мне захотелось пописать, и я пошла в ванную рядом со спальней, выделенной для бабушки.
Выходя из ванной, я обратила внимание на бабушкину руку: она как-то неестественно спадала с кровати. Я на цыпочках потихоньку подошла к ней. Комната была небольшой, и в ней стоял огромный холодильник, в котором тетя хранила оленину, утятину и беличье мясо. Железная, белая, узкая и продавленная кровать стояла рядом с холодильником. Бабушкины очки лежали на полу, поэтому я подумала, что бабушка спит. Я решила положить очки на тумбочку и захватить, по возможности, ее ножницы для шитья, чтобы вырезать себе из газеты снежинок. Глаза бабушки закатились, и из-под полузакрытых век виднелись белые глазные яблоки.