Подменыш - Донохью Кит. Страница 3

После того первого дня, когда она впустила меня в свой дом, и после всего, что случилось потом, кто мог бы ее обвинить? Я привязался к ней сильней, чем ее собственная тень, присматривался и старательно учился быть ее сыном, когда она вытирала пыль или подметала пол, мыла посуду или меняла памперсы близняшкам. Дом был местом более безопасным, чем лес, но незнакомым и чужим. Всюду таились большие и маленькие сюрпризы. Дневной свет просачивался в комнату сквозь занавески, пробегал по стенам и рисовал причудливые геометрические узоры на коврах, совсем не похожие на те, что образуются на земле, когда солнце просвечивает сквозь листву. Особенное любопытство вызывали у меня маленькие вселенные из танцующих в воздухе пылинок, становившихся видимыми только в солнечных лучах. По контрасту с сиянием солнца, внутреннее освещение дома создавало снотворный эффект, действовавший особенно сильно на близняшек. Они быстро уставали и засыпали вскоре после обеда. И тут наступало мое время.

Моя мать на цыпочках выходила из их комнаты, а я, как солдат на часах, терпеливо поджидал ее посреди гостиной. В такие минуты, не знаю почему, я бывал просто заворожен двумя отверстиями в электрической розетке, которые, казалось, умоляли меня засунуть в них мизинец. Хотя дверь в комнату близнецов была закрыта, их ритмичное сопение, доносившееся оттуда, напоминало мне звук ветра, раскачивающего верхушки деревьев. И я никак не мог научиться не обращать на него внимания. Мама брала меня за руку, и это мягкое прикосновение отзывалась во мне глубокой симпатией. Стоило ей меня коснуться, все мое существо сразу наполнялось покоем. Я часто вспоминал о стопке книг на столе Генри и просил ее почитать мне.

Мы шли в мою комнату и заваливались на кровать. Последние сто лет я не имел дела с взрослыми людьми, жизнь среди подменышей никак не способствовала этому. Мама была раза в два больше меня, слишком крупная, слишком массивная по сравнению с тем худеньким мальчиком, в которого я превратился, чтобы считать ее реальной. Рядом с ней я казался себе хрустальным бокалом, хрупким и непрочным. Стоило ей неловко повернуться, и она могла бы переломить меня, как пучок сухих прутьев. Но в то же время ее необъятные размеры обещали защиту от внешнего мира. Она одна могла бы заслонить от всех на свете врагов. Пока близняшки спали, она успевала прочесть мне несколько сказок братьев Гримм: «Волк и семеро козлят», «Гензель и Гретель», «Поющая косточка», «Девушка без рук», «Сказка о том, кто ходил страху учиться» и еще что-то. Моими любимыми были «Золушка» и «Красная шапочка». Мама читала их с выражением, но ее прекрасное меццо-сопрано никак не вязалось с мрачной атмосферой этих историй. В музыке ее голоса отражалось эхо давно ушедших времен, и, лежа у нее под боком, я чувствовал, как годы бегут назад.

Я уже слышал все эти сказки раньше, давным-давно, когда жил в Германии, где мне их читала моя настоящая мать (да, когда-то и у меня была настоящая мама). От нее я и узнал про Ashenputtel и Rotkappchen [3] из книжки Kinder und Hausmdrcheri [4]. Я хотел бы об этом забыть, и даже иногда думал, что забыл, но нет, ее далекий голос до сих пор звучит в ушах: *£s war einmal im tiefen, tiefen Wald…» [5]

Хоть я и покинул сообщество подменышей много лет назад, в глубине души я остался в чаще этого дикого леса, скрывавшего меня настоящего от глаз тех, кого я полюбил всей душой. Только сейчас, после некоторых странных событий этого года, я нашел в себе мужество рассказать свою историю. Это моя исповедь, которую я слишком долго откладывал. Но теперь мой собственный страх отступает перед той опасностью, которая грозит моему сыну. Мы все меняемся.

Я тоже изменился.

Глава 2

Я ушел.

Это не сказка, а подлинная история моей двойной жизни, которую я записал на тот случай, если меня снова найдут.

Все началось, когда я был семилетним мальчишкой, далеким от моих нынешних желаний. Около тридцати лет назад, одним августовским вечером, я убежал из дома и больше не вернулся. Я уже забыл, что заставило меня это сделать, но помню, как готовился к долгому путешествию, как набивал карманы печеньем, оставшимся после обеда, как выскользнул из дома до того тихо, что моя мать не сразу, наверное, обнаружила мое отсутствие.

Я вышел через заднюю дверь и осторожно, пытаясь быть незамеченным, пересек залитую солнечным светом опушку. Лес после нее показался темным-претемным и безопасным, и я смело двинулся вглубь. Вокруг стояла тишина, птицы смолкли, и насекомые спали, пережидая жару. От зноя вдруг заскрипело какое-то дерево, словно пытаясь вырваться из земли и сбежать. Зеленая крыша из листьев над головой томно шелестела при каждом дуновении ветерка. Когда зашло солнце, я наткнулся на огромных размеров каштан с большущим дуплом, которое идеально подходило для первой ночевки в лесу. Я решил спрятаться и послушать, как будут меня искать. Я не собирался отзываться, даже если они пройдут рядом. Взрослые кричали, звали меня весь день, и на закате, и в сумерках, и продолжали всю ночь. Я не отвечал. Лучи фонариков метались среди деревьев как сумасшедшие, когда люди из поисковой группы продирались сквозь заросли, спотыкаясь о пни и упавшие стволы, и кто-то несколько раз прошел совсем рядом со мной. Вскоре голоса их удалились, стали похожи сначала на эхо, потом — на шепот, и, наконец, наступила тишина. Я был полон решимости потеряться окончательно.

Я забрался в дупло поглубже и прижался щекой к его стенке, наслаждаясь сладковатым запахом гнили и сырости, чувствуя кожей древесную шероховатость. Внезапно вдалеке послышалось какое-то шуршание, потом оно стало ближе, превратилось в неясный говор. Затрещали ветки, зашуршали листья, будто кто-то подбежал и остановился рядом с моим укрытием. Сдержанное дыхание, шепот, переминание с ноги на ногу… Я сжался от страха, и тут что-то вскарабкалось в дупло и наткнулось на мои ноги. Холодные пальцы сомкнулись вокруг моей голой лодыжки и потащили наружу.

Они выволокли меня из дупла и прижали к земле. Я попытался закричать, но чья-то маленькая рука зажала мне рот, а потом другие руки всунули в него кляп. В темноте я не мог разглядеть нападавших, но все они были примерно одного со мной роста. Они мгновенно стащили с меня одежду и спеленали паутиной, как мумию. Я с ужасом осознал: мои похитители — дети, какие-то невероятно сильные мальчишки и девчонки.

Они подняли меня и побежали куда-то. Мы мчались по лесу с бешеной скоростью, я лежал на спине на чьих-то костлявых плечах, и несколько пар рук удерживало меня от падения. Звезды над головой мелькали в просветах между листьями как метеоритный дождь, и мой мир стремительно уносился от меня в темноту. Неведомые силачи двигались легко, несмотря на свою тяжелую ношу, замечательно ориентировались и с легкостью обходили препятствия. Я, словно сова, летел через ночной лес и был взволнован и напуган. Мои похитители переговаривались друг с другом на каком-то странном языке, напоминавшем то ли цокание белки, то ли фырканье оленя. Время от времени чей-то грубый голос шепотом произносил то ли «Ну давай», то ли «Генри Дэй». Почти все они бежали молча, хотя то и дело кто-нибудь начинал тявкать по-волчьи. И, как будто это был сигнал, вся группа замедляла бег, выходя, как я узнал позже, на утоптанную оленью тропу, которой пользовались и другие обитатели леса.

Комары безбоязненно садились мне на лицо и на открытые части рук и ног. Я был связан и потому не мог их отогнать. Очень скоро я оказался весь искусан, тело зудело, но почесаться я не мог. Вскоре к звукам сверчков и Цикад добавилось квакание лягушек, и я различил плеск и бульканье воды. Маленькие чертенята начали что-то петь в унисон и пели до тех пор, пока вдруг резко не остановились. Я понял, что рядом река. И тут они бросили меня, спеленутого, в воду.