Легко ли быть одной? - Туччилло Лиз. Страница 77

Доминик сильно толкнула Томаса в грудь, и я инстинктивно сделала несколько шагов назад. По ее щекам катились слезы. Томас выглядел по-настоящему удивленным, как будто раньше никогда не видел свою жену расстроенной. Я развернулась, чтобы уйти, когда услышала, как она воскликнула по-французски:

– Je suis enceinte!

Мне показалось, что это означает «я беременна», хотя уверенности у меня не было. Впрочем, по выражению лица Томаса нетрудно было догадаться, что я не ошиблась.

Я потупила взгляд и, не говоря ни слова, препроводила себя из Запретного города. Что поделаешь: я была официально свергнута с престола.

В одном из путеводителей по Китаю, купленном в аэропорту, я вычитала, что, подытоживая результаты правления Мао Цзэдуна, тут говорят так: «Семьдесят процентов было хорошо и тридцать – плохо». Подход мне понравился. Думаю, что процентное соотношение – прекрасный способ оценки большей части событий в жизни человека. Направляясь в свой отель, я пыталась мысленно вернуться назад и проанализировать, что привело меня сюда, на Улицу Великого Унижения и Скорби. Я старалась открыться навстречу жизни, играть по чужим правилам, испытать романтическую любовь и проверить себя в этом деле. Так что же тут неправильно? На Бали это казалось мне по-настоящему потрясающей идеей. Теперь же, на авеню Чанг-ан, в отношении этой идеи можно было бы сказать, что хорошей она была на тридцать процентов и на семьдесят – неудачной. Уверена я была только в том, что заставила француженку рыдать на улице, что меня обозвали шлюхой и что мужчина, которого я любила, собирается уйти от меня и вернуться в семью, к жене. Как и должен был поступить. Я испытывала подавленность и стыд. Те же грабли: я встречалась с плохим мальчиком. Возможно, плохого в нем было только двадцать процентов, а хорошего – восемьдесят, но от этого он все равно не переставал быть плохим. Поэтому к моему стыду из-за публичного унижения и угрызениям совести из-за собственного поведения теперь добавилось еще и осознание того, что я, черт побери, продолжаю совершать одни и те же ошибки.

– Не вздумай возвращаться, – сказала Серена. Я позвонила ей, когда в Нью-Йорке было шесть утра. – Нельзя сбегать домой из-за мужчины – это неразумно.

– Ладно, а что я, по-твоему, должна делать? – спросила я, всхлипывая в трубку. – Не хочу больше путешествовать, меня уже тошнит от всего этого… – Голос у меня сорвался, и я разревелась.

– Поезжай в Индию! – предложила Серена. – Я знаю один ашрам неподалеку от Мумбая. Отличное место, куда можно поехать и исцелиться. Тебе сразу станет лучше – сама увидишь. Индия – потрясающее место, она подарит тебе перспективу.

– Ну, не знаю…

Страшно было себе представить, как я снова лечу в самолете – на этот раз в Индию. Мне хотелось вновь оказаться в Нью-Йорке, вернуться в свою квартиру, в свою кровать, к привычным запахам и обстановке. Но потом я сообразила, что должна предупредить субарендатора о своем приезде за две недели. Поэтому вдруг вернуться в собственную квартиру никак не получится, даже если я очень этого захочу.

– Подумай над этим. Не принимай важных решений сгоряча. Возьми паузу на несколько часов.

– Но Томас скоро должен сюда прийти. А я не хочу с ним встречаться.

– Так быстро он у тебя не появится, можешь мне поверить. Просто остынь пару часов и хорошенько обо всем подумай.

Я повесила трубку и села на кровать. Я не знала, что мне делать. Идея вернуться в Нью-Йорк из-за того, что у меня разбито сердце, была мне ненавистна – это казалось проявлением слабости. Обессиленная, я упала на подушку.

Проснулась я оттого, что под ухом у меня зазвонил гостиничный телефон. От этого резкого звука я подпрыгнула чуть ли не до потолка. Сев на кровати, я уставилась на аппарат, который все звонил и звонил. Интересно, сколько я проспала. Час? А может, трое суток? Вряд ли это Томас: он бы позвонил мне на мобильный. Хотя, может, и нет. Я подождала, пока сработает переадресация на голосовую почту. Когда я начала проверять сообщения, оказалось, что это была Уэй.

«Джулия! Я в данный момент провожу вечеринку с караоке для крупных китайских бизнесменов прямо в вашем отеле. Проходит все это в гостиной на восемнадцатом этаже! Вы со своим парнем обязательно должны прийти!» И, разумеется, ее характерный смех в конце.

Похоже, для этого человека вечеринки никогда не заканчиваются. Меня уже раздражало в Уэй все – за исключением того, что она назвала Томаса моим парнем. Как можно все время так беззаботно веселиться, словно тебе нет дела до остального мира? Она что, не знает, что ее часы сочтены? Что в один прекрасный день ей вдруг стукнет сорок или пятьдесят, и тогда все может показаться не таким уж и веселым? Что она может оказаться одинокой бездетной женщиной, и все это в стране, которая, хоть и считается социалистической, но все же предлагает каждому заботиться о себе самому? Я не была уверена, что Уэй в курсе всех этих нюансов, и по каким-то непонятным причинам – спишем это на временной сдвиг из-за перелета или на тот факт, что Томас окончательно ушел из моей жизни, совсем ушел, – я решила, что просто обязана открыть ей глаза на то, каково на самом деле быть одной.

Напялив на ноги тапочки из махровой ткани, которые были в номере, я схватила пластиковую ключ-карту, вышла, порывисто проследовала по коридору и вошла в лифт. Там оказалось двое симпатичных мужчин-европейцев, которые болтали друг с другом, но потом вдруг дружно уставились на мои ноги. Думаю, они никогда раньше не видели, чтобы по этому отелю кто-то разгуливал в мягких домашних тапочках. Я вышла на восемнадцатом этаже – как и они. Далее я проследовала за ними в большую комнату, расположенную прямо напротив лифта, которая называлась «бизнес-люкс». На сегодняшний вечер она была переоборудована под гостиную с караоке, с зеркальным шаром под потолком и большим экраном. Здесь было множество молодых женщин в модных нарядах и бизнесменов, китайцев и мужчин с Запада, которые выпивали и непринужденно общались с девушками.

Уэй стояла на установленной там небольшой сцене и пела по-китайски, в то время как аппаратура караоке воспроизводила на экране слова на фоне видеоролика – мужчина и женщина брели вдоль журчащего ручья. Я, конечно, не знаю точно, о чем была эта песня; дайте попробую угадать – о любви? А вы как считаете? Как только Уэй закончила петь и все зааплодировали, я вылетела на маленькую сцену и стала прямо рядом с ней. Обведя взглядом море китайских двадцатилетних красоток и любующихся ими мужчин в деловых костюмах, я решительно выхватила микрофон из рук Уэй.

– Я просто хочу сказать вам, юные леди, что вы должны хорошенько подумать о том, что делаете, – громко произнесла я в микрофон.

Все тут же перестали разговаривать, чтобы поглазеть на ненормальную. Уэй тоже смотрела на меня, прикрывая губы рукой, чтобы скрыть улыбку.

– Вам кажется, что впереди у вас вечность, что это весело – быть свободной и независимой. Вы думаете, что у вас большой выбор, но на самом деле это не так. Вы не всегда будете окружены мужчинами. И не всегда будете молоды. Вы станете старше и начнете лучше понимать, чего вам хочется в действительности. И когда вы оглядитесь по сторонам, вдруг окажется, что мужчин, из которых можно было бы выбрать, все меньше и меньше. Вы будете не только одиноки, но еще и бездетны. Поэтому вам следует понимать, что у того, что вы делаете сейчас, есть определенные последствия. И это очень серьезные последствия!

Никто не произнес ни слова. Ясное дело, все они считали меня сумасшедшей. Я сунула микрофон обратно в руки Уэй. Она, прикрыв ладонью рот, смеялась.

– Ох, Джулия, какая же вы забавная! Ужасно забавная!

В тот день, когда Руби должны были искусственно оплодотворить, рядом не нашлось никого, кто смог бы пойти вместе с ней. Ситуация крайне угнетающая, что тут скажешь. Вдобавок, к этому моменту Руби разнесло, она стала толстой. Грудь набухла так, как будто Руби уже была беременна. Ей казалось, что если сейчас ткнуть ее иголкой, из нее фонтаном брызнет вода, и к своей привычной форме она вернется, только когда все это из нее выльется. Последние три дня Руби была очень взвинчена и связывала это состояние с гормонами. Но будем откровенны: в такой же мере это можно объяснить невеселыми мыслями о том, что сперму вводить ей будут через шприц и следующие девять месяцев она, вероятно, проведет в одиночестве. Это, конечно, просто мои догадки.