День независимости - Форд Ричард. Страница 21

Джо может подумать и, надеюсь, подумает, что я сделал ему редкостный комплимент, усмотрев в нем не переводимые на простой человеческий язык сложности натуры.

Маленький, окаймленный щетиной рот Джо округляется характерным для него, хотя он этого не сознает, образом, глаза сужаются, обращаясь в подобия бритвенных порезов:

– Похоже, вы предлагаете мне заткнуться.

– Я всего лишь хочу, чтобы вы посмотрели дом, после чего вы с Филлис сможете решить, что вам делать. И не хочу, чтобы вы переживали насчет вероятной ошибки еще до того, как получили возможность ее совершить.

Джо покачивает головой, презрительно ухмыляется и вздыхает – привычка, которая мне сильно не нравится и потому внушает надежду, что он купит дом Хаулайхена и лишь потом, мгновение спустя, обнаружит, что тот стоит на самом краю выгребной ямы.

– Мои профессора в Даквесне всегда говорили, что я слишком много умствую.

– Что я и пытаюсь вам внушить, – отвечаю я, и в этот миг огнеглавая женщина из 213-го проскакивает мимо венецианского окна в чем мать родила – большие, белые, выпяченные груди указуют ей путь, руки раскинуты на манер Айседоры Дункан, мускулистые ноги ступают широко и пружинисто, как у фигуры на античной вазе. – Ух ты, взгляните-ка, – говорю я.

Но Джо покачал еще раз головой, дивясь своей мозговитости, хмыкнул и засеменил к тому, что может стать последним его приютом на этой планете, и уже поднимается по ступенькам крыльца. Между тем то, что он сию минуту прозевал, есть добрососедский способ его возможной соседки уведомить перспективного покупателя об открывающихся здесь возможностях, и, скажу честно, эта картина резко повысила мою оценку Пеннс-Нека, сделав ее почти запредельной. Загадочность и неожиданность – вот его скрытый актив, куда более важный, чем тенистость, и если бы Джо увидел их, то смог бы понять, как ему надлежит поступить и что следует сделать.

Войдя в небольшую сводчатую прихожую, я слышу, как в глубине дома Филлис ведет серьезный разговор о шелкопрядах и об испытаниях, недавно выпавших ей в Вермонте. Ведет, нутром чувствую, с Тедом Хаулайхеном, которому не следовало бы бродить на манер привидения по дому и выматывать из моих клиентов душу в стремлении удостовериться, что они – «солидные» (читай: белые) люди, которым он может спокойно и почти задаром передать свой земельный надел.

Все настольные лампы зажжены. Полы сияют, пепельницы чисты, пыль с батарей отопления стерта, плинтуса отдраены, дверные ручки начищены до блеска. Воздух пропитан приятным восковым ароматом – основательная стратегия продажи должна создавать иллюзию, что в доме никто никогда и не жил.

Джо, не представившись хозяину дома, сразу же приступает к методичной инспекции, проводимой им с бесцеремонной и безмолвной армейской дотошностью. Он, в его обжимающих фаллос шортах, быстро озирает, вертясь туда и сюда, гостиную: кушетки пятидесятых годов, которые все еще выглядят как новенькие, уютные кресла с крепкой обивкой, полированные журнальные столики, небесно-синие коврики и стародавние гравюры – охотничьи собаки, попугаи на древесных ветвях и влюбленные на берегах мирных лесных озер. Затем переходит в столовую, осматривает ее тяжелый, полированного красного дерева гарнитур – стол и восемь кресел. Маленькие глазки Джо пробегаются по потолочным плинтусам, рейкам, которые защищают стены от повреждения спинками кресел, по ведущей на кухню карусельной двери. Он поворачивает ручку реостата, и тусклый розовый, похожий на салатную чашу потолочный светильник разгорается ярче, после чего Джо разворачивается и проходит через гостиную в главный коридор дома, где тоже горит свет, а к стене привинчен щит охранной системы с преувеличенными до карикатурности цифрами – кнопки рассчитаны на пожилых людей. Я следую по пятам за ним. Джо посещает, шлепая «вьетнамками», каждую спальню, окидывая комнаты безразличным взглядом, сдвигая и задвигая дверцы стенных шкафов, суммируя в уме заземленные стенные розетки, подходя к окнам, выглядывая в них, приподнимая рамы, дабы убедиться, что те не заедают, а затем перемещается в ванные.

В выложенной розовой плиткой хозяйской ванной он первым делом подходит к раковине, откручивает до упора оба крана и сколько-то медлит, оценивая напор воды, время, за которое она прогревается, исправность стока. Затем спускает в унитазе воду и ждет, проверяя скорость «повторного наполнения». В «маленькой» ванной он поднимает тоненькие, новомодные жалюзи и еще раз оглядывает похожий на парк задний двор, словно прикидывая, насколько мирный вид предстоит ему созерцать, apres le bain [22] или отдавая очередную продолжительную дань природе. (Как-то раз мой клиент, видный немецкий экономист, работавший в одном из местных «мозговых центров», просто-напросто спустил штаны и навалил полный унитаз, дабы проверить его по-настоящему.)

При всех таких осмотрах, проводившихся с моим участием в течение почти четырех месяцев, Джо прерывал их, как только доходило до трех насчитанное им число основных изъянов, а таковыми были: недостаточное количество розеток, более двух прогибающихся половиц, едва видное на потолке пятно от протечки, любая трещина в стене или странный наклон таковой, свидетельствующий о ее проседании либо «отвале». Как правило, и говорил он совсем немного, ограничиваясь нечастыми, неопределенными хмыками. Однажды в Пеннингтоне, в двухуровневом доме, он вслух вопросил о возможном повреждении крыши старой липой, посаженной слишком близко к стене; в другой раз, в Хаддаме, осматривая на предмет подтекания полуподвал дома, построенного на склоне холма, пробормотал что-то о «краске на свинцовой основе». В обоих случаях от меня он никаких ответов не ждал, поскольку уже обнаружил множество недостатков – начиная с цены, о которой сказал потом, что владельцам домов неплохо бы вытащить головы из собственных задниц.

Когда Джо ныряет в подвал (куда я за ним с большим удовольствием не следую), щелкнув выключателем вверху лестницы и затем еще одним внизу, я прохожу в глубину дома, где у ведущей на задний двор стеклянной двери стоит Филлис – с Тедом, так и есть, Хаулайхеном. Из этой комнаты, приспособленной с некоторым запозданием «для танцев», она же хозяйская кухня-столовая, открывается через большое венецианское окно (они здесь в каждом доме имеются) приятный вид на выстланное кирпичом патио, где можно пировать ночами при свете фонариков. Правда, на раме окна видны следы протечки – дефект, который Джо, если доберется сюда, не преминет отметить.

Тед Хаулайхен, овдовевший не так давно инженер, до последнего времени работал в исследовательском отделе производящей кухонное оборудование компании. Невысокий, белоглавый, востроглазый мужчина семидесяти с чем-то лет. Сейчас на нем мокасины, линялые летние брюки, приятно поношенная синяя оксфордская рубашка с короткими рукавами и красный с синим репсовый галстук – он производит впечатление самого счастливого из обитателей Пеннс-Нека. (На самом деле он до жути похож на старого певца Фреда Уоринга, чей медовый голос очень нравился мне в пятидесятых, – Уоринг имел репутацию простоватого старикана, но в частной жизни был тем еще солдафоном и хамом.)

Когда я в моей ветровке «РИЕЛТОР» вхожу в комнату, Тед посылает мне, обернувшись, радушную улыбку. Это наша первая встреча, и он очень меня обязал бы, если б убрался в ресторанчик «У Денни». Из-под пола доносится громовое «бум-бум-бум» – похоже, Джо сокрушает кувалдой фундамент.

– Я, мистер Баскомб, как раз рассказывал миссис Маркэм, – говорит Тед Хаулайхен, пожимая мне руку, – его ладонь невелика и крепка, как грецкий орех, моя мясиста и почему-то влажна, – что в прошлом месяце у меня обнаружили рак яичка и мой сын, он хирург, живет в Тусоне, собирается сам оперировать меня. Я уже несколько месяцев подумывал о продаже дома, а как раз вчера решил окончательно – достаточного достаточно.

И правильно решил.

Филлис реагирует на новость о раке горестной бледностью (и кто отреагировал бы иначе?). Новость, разумеется, заставляет ее вспомнить о собственных бедах – а это причина номер четырнадцать, по которой владельцев домов следует и на милю не подпускать к клиентам. Владельцы всегда припутывают к теме продажи свои мрачные, неразрешимые проблемы, что зачастую делает выполнение моей работы почти невозможным.