Звездочка - Лагутина Елена. Страница 6
Он достал из кармана деньги, протянул. Рита пересчитала.
— Здесь много, — отдала она лишние купюры. — Потом выйдет мало… А мне надо еще расплатиться за свет и газ… Я полгода не платила.
— Это на подарок Нику, — сказал он, мучительно краснея.
Рита про себя улыбнулась. Если чем он ей и нравился, так это своей способностью краснеть.
— Не надо, Витя, — сказала она. — На подарок и так хватит… Сам подари что-нибудь, ладно?
Он хотел что-то сказать ей, даже немного нахмурил брови — но передумал. С Ритой спорить было совершенно бестолковым делом. Она сказала ему в самом начале их знакомства: «Я никогда не буду содержанкой».
«— Почему ты так… — спросил он тогда. — Что плохого, если я могу помочь тебе выжить?
— Я не выживаю, — ответила она. — Я пытаюсь жить… Выживают… содержанки…»
Спрятав деньги, он сказал:
— Ладно, Рит. Выберу ему подарок сам.
— Слушай, а как у тебя со временем?
— Нормально…
— Тогда придется заехать в магазин… У нас в доме шаром покати. Заедем?
Он кивнул и улыбнулся.
Сейчас они были похожи на семейную пару. И пусть это была только иллюзия, детская игра — он был счастлив. Потому что это было его мечтой.
Он, Рита и смешной Ник. Вместе…
Они подъехали к школе, и Ник вылетел им навстречу.
— Мама! Витя! — крикнул он, срывая с головы шапку и размахивая ею. — Я тут!
— Ник, — закричал Виктор, — немедленно надень шапку! Ты простудишься…
— Он «чепчики в воздух бросает» от радости, — заметила хладнокровно Рита. — Каждый раз, когда тебя видит…
Она перехватила мчащегося Ника и прижала к себе, счастливо вдыхая его запах. «Даже самая умная женщина становится немного самкой, когда она оказывается рядом с детенышем», — подумала она.
— Завтра мы с тобой весь день вместе, — пообещала она его — Сережкиным! — зеленоватым глазам.
— Так я тебе и поверил, — насмешливо усмехнулся Ник — по-взрослому.
— Честное слово!
— Правда, Никола, — сказал Виктор. — Лично прослежу, чтобы твоя мама от тебя далеко не отлучалась!
И мальчик поверил.
Он радостно крикнул и прыгнул на Виктора, зацепившись за его шею руками.
«А ему и в самом деле этого не хватает, — отметила про себя Рита, глядя на счастливое лицо Виктора. — Вот тебе еще один вариант… Он богат. Умен. Респектабелен. У него заботливая жена и две дочки подросткового возраста. А ему для счастья не хватает моего Ника…»
«И — тебя», — проговорил внутренний голос, но Рита заставила его замолчать.
Ее путь пролегает совсем в другую сторону. В ту сторону, где остался Сережа…
Он не включал свет, наблюдая, как комнаты заполняют серые сумерки. Темнота наплывала отовсюду, казалось, из углов появляются тени.
Ему наконец-то становилось легче. Дыхание стало спокойным. Мысли уходили, взбирались вверх по лестнице — как в песне, по лестнице на небеса…
«На сегодня мир кончается», — сказал он себе.
Встал, прошел на кухню. Достал бутылку вина.
Сегодня был день памяти. День, когда Таня растаяла во мраке. Ушла, прихватив его душу с собой.
Он глотнул вина, и вино обожгло гортань.
Отставив бутылку, он посмотрел в окно.
К дому подъехал серебристый «лэндкраузер». Дверцы распахнулись, выпуская на свободу мальчишку с огромным пакетом в руках, смешного и счастливого. Потом появилась та девушка, которую он встретил на лестнице. Девушка что-то сказала, и мальчишка звонко рассмеялся.
Из машины вышел и водитель, обнял девушку за плечи. Что-то сказал ей… Она благодарно улыбнулась и провела пальчиком по его щеке. Потом поцеловала его…
Он зажмурился.
Это было чужое счастье.
Это вообще чужая жизнь…
И все-таки он поспешил отойти от своего окна, как будто они могли его увидеть. Тогда вышло бы, что он подсматривает за ними. Как вампир, пьет чужое счастье украдкой. Маленькими глоточками.
— Ник! Пойдем! — раздался ее голос.
Она протянула руку. Мальчик уцепился за нее, и они пошли к подъезду.
— Рита! — окликнул владелец счастья. — Подожди! Я хоть помогу тебе занести пакеты!
— Я сама справлюсь, — ответила Рита и, смутившись, добавила: — Спасибо…
Дверь внизу хлопнула.
Водитель «лэнда» посмотрел им вслед растерянно и закурил.
Теперь было видно, что его лицо печально.
«Что ж, брат, ты тоже не больно-то счастлив», — подумал наблюдатель со странным удовлетворением. И закрыл штору, наполняя мир вокруг себя благословенной темнотой.
Виктор еще несколько минут постоял, глядя на закрывшуюся дверь подъезда. «Такое ощущение, что эта дверь — магическая граница, — подумал он. — Вот она захлопнулась — и мир разделился на две части… Казалось бы, что проще? Подойди, распахни ее — и окажись в том мире, который тебя тянет к себе, тянет — и одновременно не пускает… Но в том-то и закавыка, что ты этого сделать не можешь. Таковы правила…»
Он докурил сигарету и поднял глаза вверх, стараясь представить себе, как Рита звонит в дверь своей квартиры. Некоторое время они ждут, потом дверь открывается… И — все. Теперь уже даже его воображение не имеет права последовать за тонкой Ритиной фигуркой. Дом — крепость.
Точно так же как его дом — крепость его жены. Только у Виктора этого нет. Потому что он почти не живет дома. А иногда ему начинает казаться, что он вообще не живет. Просто существует в отведенном ему пространстве с единственной целью — работать. Приносить деньги.
Он разучился чувствовать — вернее сказать, отучил себя чувствовать. Еще тогда, в тот чертов момент жизни, когда понял — сам он Римме не нужен. Если он станет инвалидом… ослепнет, например, или оглохнет, лишится рук или ног… если врачи поставят ему смертельный диагноз… Римме он будет не нужен. Римма станет несчастной, потому что счастливой ее делает не он, Виктор, даже не деньги, которые он приносит ей, и иногда ему начинает казаться, что он просто откупается…
Нет. Только статус. Эта химера, всего лишь слово, и так много значит для Риммы!
Ста-тус.
Он затушил сигарету и невесело усмехнулся.
Пора было «домой». К Римме. К двум девочкам, которых он любил и все-таки видел, что они не похожи на него. С каждым днем в них проступали черты самой Риммы и ее матери, властной женщины с красивым чувственным ртом и недобрыми глазами.
На одно мгновение ему вдруг показалось, что кто-то смотрит на него пристально, изучая его, как орнитолог птицу, запутавшуюся в силках.
Ощущение было таким сильным и явственным, что он и в самом деле почувствовал себя неуютно, как если бы и впрямь его движения оказались скованными.
Потом наваждение исчезло, словно его отпустили. Даже не так… Его выгоняли отсюда.
Он поднял снова глаза — окна были темны и, как ему показалось, пусты.
Сумерки уже сгустились, во всех окнах зажигался свет, и Виктор мог наблюдать за нехитрой жизнью обитателей четырехэтажного муравейника. Только окна на четвертом этаже оставались темными, что лишний раз доказывало Виктору — он просто загоняется…
— Доработался, — выдохнул он, проводя ладонью по вспотевшему лбу. — Загнался, как лошадь на бегах… Мерещится уже всякая чертовщина…
Ну не та же дама в цветастом халате, мирно колдующая над кухонной плитой, перевоплотившись в баньши, насылала на него проклятие?
А больше некому…
И все-таки, когда он сел в машину, завел мотор и отъехал от дома, он почувствовал себя странно. С одной стороны, он испытывал огромное облегчение, а с другой…
Ему отчаянно хотелось вернуться, перейти границу и сказать Рите: «Рита! Раньше я жил, не зная о том, что на свете есть нежность. Но однажды я испытал это чувство — благодаря тебе, Рита. И понял, что ничего в мире не ценно так, как это. Я хочу сделать тебя счастливой, Рита. Потому что иначе — если я не смогу сделать тебя счастливой, спокойной, уверенной в себе и в своем завтрашнем дне, я и сам не смогу быть счастлив, спокоен и уверен в себе и в своем завтра. Оно, это завтра, Рита, без тебя кажется мне бессмысленным».