Безупречный злодей для госпожи попаданки (СИ) - Ромм Дарина. Страница 8

- Хозяин в отъезде. Хорошо, если к его возвращению ты будешь здорова. Иначе можешь не выдержать таврение.

- Что? - мне показалось, что я ослышалась.

Тавро, это ведь такое клеймо с определённым рисунком. Его раскаляют и прижимают к коже, чтобы остался выпуклый знак. В Америке времен освоения Дикого Запада так помечали скот его владельцы. Плучается, здесь люди тоже скот?

- Таврение. Клеймо тебе поставят, как всем рабам, - раздражённо отвечает старик целитель и тяжело ступая, идет к двери.

На пороге останавливается, и задумчиво окидывает меня взглядом.

- Хотя, куда тебе клеймо ставить – ты же решила, что смерть для тебя будет лучшим вариантом. Ну и сдохни, трусливая дура.

Дверь за целителем с грохотом захлопывается, а я замираю, глядя в пространство перед собой.

Через несколько минут тяну руку к столику возле кровати, где на тарелке лежат нарезанные фрукты - они всегда там, в надежде, что я захочу есть. Выбираю маленький кусочек, кладу в рот и медленно, подавляя тошноту начинаю жевать.

Осторожно проглатываю и беру еще один. Съев, внимательно прислушиваюсь к своим ощущениям и с облегчением закрываю глаза – спасибо вам, господин Лазарис, за ваши жестокие слова. Кажется, я больше не хочу умирать.

Глава 13

У Али огромный дом. Трехэтажный, со множеством лестниц, комнат и коридоров. Именно коридоры запоминаются мне, когда я чуть окрепнув, с разрешения Лазариса начинаю бродить по жилищу работорговца.

Коридоры странные. Узкие и расползаются во все стороны, словно криво сплетенная паутина.Можно пойти по одному из них и попасть в огромную комнату со множеством низких диванов и полом, застеленным коврами так плотно, что не видно ни одного неприкрытого кусочка. Томную, пахнущую чувственностью и восточной жестокостью комнату.

Можно выйти из неё, свернуть на первом же повороте и по другому коридору прийти в крошечную клетушку, где нет ничего, кроме кресла и окна во всю стену. За окном открывается вид на горы или море. Или далекие островерхие крыши какого-то замка. Их несколько, таких комнат, на разных сторонах дома.

Пользуясь тем, что мне не запрещают, я забираюсь с ногами в эти кресла и подолгу сижу, глядя в окно. Иногда смотрю на белые сверкающие пики гор, изумительные в своей вечной неподвижности.

В следующий раз рассматриваю изумрудную гладь воды и пестрые полосатые паруса на мачтах снующих туда-сюда суденышек. На замок смотреть скучно – там никогда ничего не меняется - всегда острые пики крыш и ярко-голубое, без облаков небо.

Меня никто не трогает, со мной никто не разговаривает. Служанки, которых я иногда встречаю во время своих блужданий по дому, бросают на меня быстрые взгляды, кланяются и тотчас исчезают. Я словно прокаженная, от которой все шарахаются. Но меня это устраивает.Иногда я забираюсь в какой-нибудь укромный уголок, и оттуда наблюдаю за жизнью дома. Изучаю, как тут организована работа слуг и даже запоминаю некоторых девушек по именам...

Али давно вернулся из своей поездки - мне об этом сказал Лазарис - но ко мне ни разу не зашел.

Я тоже не рвусь с ним встречаться. От нашей последней встречи у меня осталось странное чувство, противным мохнатым клубком катающееся по желудку, стоит вспомнить работорговца - смесь презрения, вины и благодарности.

Словно он сделал что-то такое, чего я не могу ему простить. И в то же время, точно знаю, что сама сделала ему больно, причем намеренно.

Но я не сказала Али ничего, чего не чувствовала бы на самом деле. И благодарна ему, что одной своей фразой он лишил меня всех иллюзий. Так же, как это сделал лекарь Лазарис словами про трусливую, желающую умереть дуру.

Когда иллюзии уходят, освобождается место для надежды - именно ею я сейчас живу.

Теперь я не хочу умирать, поэтому хорошо ем и много сплю, набираясь сил.И все эти дни я много думаю.

Думаю о девочке, чье тело заняла - кто она, как очутилась среди невольников и почему Али при первой встрече назвал меня принцессой?

Размышляю о своем непонятном положении в доме работорговца. Положении рабыни, которую одевают не так, как остальных. Которой разрешают гулять, где она захочет. И которую никто не заставляет работать, хотя я давно уже могу это делать.

Еще думаю о том, что как только окончательно поправлюсь, меня отведут в сарай в дальнем углу двора. Там расположена кузня, и там мне выжгут на запястье знак принадлежности хозяину.

Почему-то умереть мне было не так страшно, как ожидать то, что меня пометят, словно скотину. И напряженно, ежеминутно думать о том, что если со мной это случится, я могу снова перестать хотеть жить…

Сегодня я иду по очередному коридору, который может вывести куда угодно, и ищу библиотеку – надеюсь тут есть хоть что-то подобное.

Я не знаю, умею ли читать и писать на местном языке и собираюсь проверить это.  Не понимаю, для чего мне это нужно – вряд ли в этом мире грамотные рабыни в большой цене. Тут котируется совсем другое - молоденькие красотки без языка. Но что-то подсказывает мне, что выяснить это нужно.

За очередным поворотом навстречу мне вылетает девушка в сером платье рабыни. С силой толкает меня, так что я отлетаю к стене и снова бьюсь своим многострадальным затылком.

Смотрю ей вслед и вдруг узнаю - это та самая, что приходила ко мне. Сказала, что она любимая женщина господина Али, потребовала не лезть к нему в постель и толкнула меня.

Сейчас девушка торопливо семенила по коридору, прижимала к лицу ладони, и выла, словно раненое животное.

Ее черные волосы уже не струятся по плечам блестящим водопадом, а неровно обрезаны почти под корень и торчат некрасивыми клочками. На ногах у нее потертые тапки, заменившие собой изящные сандалии с разноцветными ремешками. Тонкое запястье с темной отметиной клейма больше не украшает серебряный браслет…

- Что ты здесь делаешь, Федерика? – резкий голос, прозвучавший словно щелчок кнута, заставляет меня вздрогнуть.

Я оборачиваюсь и натыкаюсь на равнодушно глядящие на меня голубые глаза - возле одной из дверей, скрестив на груди руки,  стоит Али.

Сколько мы не виделись? Недели четыре, наверное. Кажется, он похудел. Лицо осунулось, скулы заострились, странным образом сделав его еще мужественнее и красивее.  Кожа потемнела, а волосы, наоборот, стали светлее, будто он много времени проводит на солнце.

Я молчу, рассматриваю его, даже не подумав склониться в положенном поклоне, хотя знаю, что обязана это сделать. Но я не могу - какая-то сила заставляет меня стоять, гордо выпрямив спину и смотреть ему в глаза.

- Я задал тебе вопрос, Федерика. Или в мое отсутствие тебе все-таки отрезали язык?

- Не беспокойся, работорговец, мой язык на месте – тебя ведь здесь не было, так что ему ничто не угрожало.

Али дергает щекой, обнажает зубы в жестокой ухмылке и неспешно идет ко мне.

У него такое выражение лица, что я начинаю пятиться, пока не упираюсь лопатками в стену. Едва удерживаюсь от того, чтобы зажмуриться от страха, когда он нависает надо мной, и кляну свою несдержанность.

Али так близко, что я остро чувствую его запах - душистый табак, мускус и ярость. Не выдерживаю, закрываю глаза и тут же звучит окрик:

- Смотри на меня!

Двумя пальцами он толкает мой подбородок вверх, заставляя поднять лицо. Долго скользит по нему ничего не выражающим взглядом. Затем с силой стискивает мне челюсти:

- Открой рот. Нужно проверить твои зубы, рабыня.

Сдавливает еще сильнее и довольно оскаливается, когда я начинаю стонать от боли.

Отпускает, и пока я хватаю воздух и едва не плачу от унижения запускает пальцы в мои короткие волосы. Ленивым движением перебирает, внимательно рассматривает, оценивая их густоту. Затем равнодушно произносит:

- А теперь разденься, Федерика. Хочу посмотреть, появилось ли у тебя хоть что-то, за что можно взять с покупателей деньги - завтра тебе поставят клеймо, и ты пойдешь на продажу.