Земля заката (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 39

От некоторых тел на поверхности островка остались только кости, трупы других были высушены, как мумии. Но в ледяной пещере боцман нашёл несколько хорошо сохранившихся тел русских морпехов и решил забрать с собой. Хотел похоронить на суше с почётом, как подобает героям. Когда Борис это рассказывал, в глазах у него были слёзы благоговения.

Но наверху тела сразу начали распадаться, будто законсервированное внутри время ускорилось и наверстало упущенные годы. А холодильник на корабле – для припасов. Кто бы его пустил туда с трупами…. Пришлось хоронить в море. С грузом на ногах.

«Это тоже почётно. А проклятых пиндосов пусть Обама хоронит».

Ещё боцман рассказывал про Шпицберген, который норги звали Свальбард, но Борис говорил, что этот исконно-русский остров называется Грумант.

Пару раз он там побывал. Там стояло несколько заброшенных городков и угольная шахта, а людей не нашли. Хотя это же целый «архипелаг-гулаг» (Борис эти слова всегда ставил парой, в шутку), и места там много. А рядом и военные базы, и нефтяные платформы, и много чего ещё.

В общем, больше они туда не заходили. Без толку и опасно – много льдов, мало добычи. С ледоколом бы проще, но столько солярки никто зря тратить не будет.

– Вот и весь сказ. Просрали и страну, и мир, и всё, что можно. Остался только полярный песец. Без шуток. Набили и шкурок привезли. А Младший подумал: вдруг с тех пор что-то изменилось? И «полярники», такие как Шаман, там всё-таки живут? Хотя таймырец в этом и не признаётся, а может, и правда, сам не знает.

На Шпицбергене, как знал Младший от деда, находилось хранилище «Ковчег» с запасом семян на случай Судного дня. Кому оно досталось, интересно? Наверное, его содержимое не испортилось. Оно было устроено так, чтобы даже без электричества поддерживать минусовую температуру.

Много загадок таил в себе мир. И всё больше распадался на изолированные ареалы.

Но Александр понимал, что в дальней Арктике настолько холодно и сурово, что идти туда – самоубийство, даже если там рыбное изобилие.

Чем севернее, тем больше было воды в твердом состоянии. То есть льда. И если зимой он обычно тихо себе лежал, то летом от массива то и дело откалывались крупные куски – айсберги. Одно столкновение даже с не очень большим – и кораблю каюк. Он помнил про «Титаник». Ну, а для судов поменьше лёд ещё опаснее. Настоящих айсбергов Младший пока не видал, но наслушался рассказов и знал, что основная часть ледяных гор – под водой. Как и многие опасности в жизни, эта была скрытой.

Наверное, северяне как-то приспособились там выживать. Хотя, возможно, они сейчас размышляют о том, как бы откочевать южнее.

Небо казалось чужим, хотя широта была привычной. Рассвет заставил вспомнить о мерячении.

Ночью ударил мороз, и бухта покрылась коркой льда.

Лёд поймал их в капкан, будто желая превратить лодку в айсберг, а людей в снеговиков.

Раньше климат всё же был помягче, хоть это и бездоказательно. Говорили, что Гольфстрим совсем слабый стал. Младший сначала даже попытался вспомнить скандинавский пантеон, когда в первый раз услышал это слово на корабле; подумал ещё – снова суеверие, вот божка какого-то поминают.

Потом сообразил, что Гольфстрим – это не бог, а теплое течение, благодаря которому дядя его деда, живший когда-то в Мурманске, не имел меховой шапки-ушанки и тёплой дублёнки, чем сильно огорчал своих родителей-сибиряков.

Хорошо, что на лодке оказался укомплектованный ящик с инструментом. Быстро разобрали всё, чем можно долбить лёд – топор, лом, кайло, тяжёлую кувалду. Работали без остановок под встревоженные крики птиц, время от времени сменяя друг друга. Никому не хотелось оставаться тут навсегда.

Панический иррациональный страх не проходил. А вдруг «Король Харальд» налетел на скалы или достался пиратам? Или про них просто забыли?

И только потребность не показывать свой страх другим… спасала. А ещё ударный труд.

Освободив лодку, рванули вон из коварной бухты, и облегчённо выдохнули, разглядев в бинокль знакомые очертания. Корабль шёл им навстречу. Никто, конечно, не собирался их бросать.

Как же Александр был рад снова ступить на палубу временного дома. Настолько пустым и холодным был мир за его пределами.

Саше нравилось обозревать берег, даже если это была едва различимая полоска на горизонте. Не раз ему за это прилетало – заняться больше нечем? И всё равно, в редкие минуты отдыха он старался хотя бы ненадолго подняться из кубрика, подойти вплотную к леерному ограждению, и, придерживаясь за него на всякий случай, смотреть во все глаза вдаль. Из кубрика ничего разглядеть нельзя, иллюминаторы всегда были мутные от брызг и находились слишком низко над водой, за исключением нескольких «начальственных» кают в надстройке. «Как перестать называть эти штуки иллюминатами?».

А с палубы можно увидеть больше. В глубине души он втайне надеялся встретить что-то необычное.

Среди рыбаков и грузовозов ходило много легенд о «летучих голландцах». Так назывались суда без экипажа или с мертвой командой. Обычно это были небольшие яхты. Гораздо реже попадалось и крупное судно. Натолкнуться на такое считалось очень плохим предзнаменованием. Хуже не придумаешь. Особенно если судно быстро движется по воле волн.

Младший думал над научными объяснениями этого явления. Должно быть, переменчивые течения… а может, небольшое землетрясение (моретрясение?) снимало корабль с мели. А может, оно стояло вмёрзшим в лед, а потом тот таял и выпускал пленника.

Скаро рассказывал, как однажды (он тогда работал на другую фирму) мимо их катера проплыл целый военный корабль-призрак. Не очень большой – не авианосец и не ракетный крейсер. Но с антеннами, тарелками локаторов, орудиями. Без видимых повреждений.

Откуда он взялся? Младший высказал своё «научное» предположение, что после окончания Зимы в Арктике у полюса стало чуть теплее, и он оттаял, и был подхвачен Гольфстримом или чем-то ещё.

Но молдаванин только махнул рукой.

– Духи, – замогильным голосом произнес он. – Духи… Ты совсем не знаешь жизни, парень. Наш мир… это типа плёнка над болотом. А под ней… у-у-у. У тебя самого смерть ни разу над ухом не свистела?

– Я вообще удивляюсь, что до сих пор живой.

– То-то же… Боги и духи. Он чуть ли не борт в борт с нами проплыл… У нас радар стоял, по винтику пересобранный, швейцарский. Не было на радаре никакого корабля. Я видел, как мой товарищ подошел к борту так близко, будто хотел перепрыгнуть… и я свалил его на палубу, так что он ухо отбил. И он потом на меня совсем не обижался. Слава богу.

Наверное, Скаро имел в виду христианского бога, но Младший подумал про богов подводного и подземного царства. У норгов в речи постоянно был Gott и Heer, а русскоязычные моряки чаще, чем Бога, вспоминали такую-то матерь (Мать Сыру Землю?).

Скаро ещё раз повторил, что встретить такого неупокоенного скитальца – дурной знак, хотя Младший склонялся к мысли, что тут не без влияния каких-нибудь раздвигающих сознание веществ.

Пару дней они шли в густом тумане. Не то, что далёкого берега не было видно, а и дальше собственного носа угадывались только смутные силуэты. Так и брели они в этом «молоке», усилив бдительность, почти на ощупь, обмениваясь гудками и лучами прожекторов с редкими встречными кораблями, прощупывая эхолотом фарватер.

Но, ни в этот день, ни на второй, ни на третий ничего экстраординарного не произошло. Младший давно понял, что когда предчувствуешь недоброе… оно никогда не случается… Или это только у него так? Всё самое страшное в жизни начиналось неожиданно, на фоне если не полного благополучия, то хотя бы стабильности.

Боязнь ледяных заторов и айсбергов (которых боцман почему-то иногда называл Кацманы, Зальцманы, а то и вовсе Рабиновичи) не была особенностью их экипажа. Льда боялись едва ли не сильнее других вещей – все, кто плавал… точнее, ходил… по этим морям. Говорили, что их ещё больше в Северном и Норвежском морях. Но там, как ни странно, этого добра больше бывало летом: тогда куски чаще откалывались от ледников. А зимой даже уже отколовшиеся глыбы примерзали намертво.