Квест - Акунин Борис. Страница 103
– … Однако всеобщая лесть и громкие победы пьянят крепче любого вина. Настал день, когда мой подопечный, без пяти минут повелитель Европы, вновь объявил, что не нуждается в моих каплях. Случилось это в мае восемьсот девятого года, перед решительной баталией с эрцгерцогом Карлом, которого он уже бивал прежде. Но не чувствуя того особенного одухотворения, к которому его приучил мой эликсир, Наполеон растерялся. Эсслинг – единственная битва, проигранная императором. Она разрушила легенду о его непобедимости. К тому же он потерял тогда своего единственного друга герцога Монтебелло. У смертного ложа маршала его величество поклялся, что впредь не даст ни одного большого сражения, не примет ни одного важного решения без моего лекарства. Вот ответ на ваш вопрос. И знайте: вы – единственный человек на свете кроме меня и Наполеона, кто посвящён в этот секрет.
На устах у Самсона уж был новый вопрос: «Чем вызвано такое доверие?», однако резонно было предположить, что Анкр со временем сам разъяснит эту загадку.
Мысль профессора приняла иное направление.
Стало быть, Бонапарт зависим от некоего сильнодействующего препарата? Принял эликсир – гений, не принял – обыкновенный человек? Иными словами, властитель Европы мало чем отличается от заядлого опиомана, который не может обходиться без дурманящего зелья?
Эта весть имела огромное значение. О ней нужно было как можно быстрее известить князя Кутузова!
Бежать, скорее бежать к своим. Нынче же ночью, без отлагательства!
Фармацевт прервал ход его мыслей.
– Я жду. Рассказывайте про себя, мой юный друг. Меня интересует всё. Происхождение, детство, юность, круг интересов, вкусы. Одним словом, любые сведения, которые вы сочтёте возможным мне сообщить.
На лбу у барона проступила глубокая морщина, он весь подобрался, словно приготовился услышать нечто очень важное.
Рассказ о детстве, юности и прочей чепухе казался малой платой за головокружительное известие о природе Наполеонова величия. В биографии профессора имелись кое-какие закоулки, о которых постороннему знать было ни к чему, и Самсон их не коснулся. В прочем же постарался быть сколь можно откровенным. Вначале он говорил скупо, без лишних подробностей, но Анкр с неподдельной заинтересованностью выспрашивал всё новые и новые детали: о детских болезнях, о родителях, о странствиях, о жене и тесте, о сфере научных интересов «юного друга» – и Фондорин отвечал, не видя в том ничего дурного. Он всё ждал, что француз как-нибудь неприметно вывернет на письмо Кутузова и начнёт допытываться о связях пленника с русским штабом. Этого, однако, не произошло.
Но вот беседа коснулась науки, и прочие предметы были оставлены. Никогда прежде Самсону не доводилось разговаривать на медицинские темы со столь образованным и оригинально мыслящим собеседником.
В бароне он нашёл полного единомышленника по вопросу о будущем хирургии. Обычно врачи ожесточённо спорили и даже смеялись, когда Фондорин садился на своего конька и начинал доказывать, что хирургия – не более чем свидетельство неразвитости медицинской науки. К помощи скальпеля приходится прибегать, когда бессильны фармакология и терапия. Единственная сфера, где хирургия действительно необходима, – это война и прочие травмоопасные занятия. Но по мере совершенствования общества воинственность народов будет умиряться, и тогда главнейшей из лекарских специальностей станут диагностика и фармацевтика.
– С одной поправкой, – заметил Анкр. – Хирургия будет нужна для замены изношенных органов тела на более молодые.
– Ну, это дело очень далёкого будущего.
– Насколько оно будет далёким, зависит от людей вроде нас с вами, – спокойно молвил барон. Ремарка пришлась Фондорину по нраву.
Одним словом, разговор вышел содержательный, славный. Жаль было прерываться, когда настало время продолжить путь.
Поздно вечером коренник начал прихрамывать. Пока кучер возился, осматривая копыта, пока менял лошадей местами, обоз ушёл далеко вперёд. Коляска осталась на дороге одна.
Самсону это было кстати. Он выжидал удобного момента, чтобы совершить задуманное. Атон сидел на обычном месте, потягивая трубку, и на пленника не глядел. Возница тянул упряжку за поводья – пристяжная, вдруг оказавшаяся на месте коренника, нервничала и не хотела идти быстро.
Всего-то и нужно было – дождаться, когда копт нагнётся, чтобы раскурить погасшую трубку. От близости огня его глаза на время утратят зоркость, шума он не услышит. А когда поднимет голову, Фондорина простынет след.
Из-за того что лошадь капризничала, ехали очень медленно. Дорога повернула в лес, и профессор изготовился. Табак в трубке у Атона уже не тлел. Решительная минута приближалась.
Вдруг копт быстро повернул голову и стал вглядываться во тьму. Там не было заметно никакого движенья, не доносилось ни звука, но рука стража отложила трубку и легла на пояс.
Через короткое время Самсон услышал хруст ветки. Потом раздались мягкие шаги, какие обычно производят лапти, ступая по мху, и с обочины на дорогу вышли несколько человек. В руках у них были топоры и вилы, один держал большую суковатую дубину.
– Стой! Куды? Что за люди?
Наши, крестьяне! Фондорин обрадовался – сама судьба ему благоволила.
– Ce sont des moujiks! Les partisans russes! – закричал кучер. – Oh mon Dieu! Ils vont nous tuer! [145]
Предположение немедленно подтвердилось.
– Хранцузы! Бей их, робята!
Двое бородачей – один с топором, другой с дубиной – выбежали вперёд. Возница присел и закрыл голову руками. Самсон приподнялся, чтобы крикнуть «Я свой, русский!» – да не успел. Оставшийся на месте Атон слегка приподнялся, сделал правой рукой от пояса быстрый жест в сторону (таким обычно сопровождают возглас «брысь!»), произвёл такое же движение левой рукой. Что-то со свистом мелькнуло в воздухе раз, ещё раз, и оба крестьянина рухнули в придорожную канаву.
Оттуда не слышалось ни криков, ни стонов, лишь сипенье и бульканье. Негромкий этот звук был ужасен.
– А-а! Братцы! Смертью бьют! – заголосили оставшиеся мужики. Повернулись и с треском, с шумом кинулись наутёк.
На дороге снова стало тихо. Напуганные лошади стояли не двигаясь, кучер шёпотом молился, Самсон пытался зажечь фонарь, но никак не мог высечь кремнем искру, у него тряслись руки.
Место, где только что сидел Атон, опустело. Профессор и не заметил, как Египтянин покинул коляску.
Куда мог подеваться этот дьявол? Растаял в ночи, как и подобает чертям?
Наконец лампа загорелась, и Самсон увидел своего охранника. Тот сидел на корточках над канавой и ощупывал трупы. Оба мужика лежали недвижные, из середины горла у каждого торчало по кинжалу. Атон выдернул из раны клинок, потом второй. Неспешно вытер сталь об одежду мертвецов, спрятал кинжалы обратно за пояс и выпрямился.
– Vas! Vas! [146] – прикрикнул он на возницу странным гортанным голосом.
Вот тебе и немой – разговаривает!
И не глухой – услышал, что в чаще кто-то прячется, да пораньше, чем Самсон.
Зачем же Анкр обманывал? Если он солгал про слугу, то, скорее всего, остальное – тоже ложь?
Профессор перестал что-либо понимать.
Пристяжная больше не дурила. Видно, ей хотелось поскорей выбраться из зловещего леса. Экипаж покатился быстро и вскоре выехал на поле, где расположились на ночлег повозки обоза.
Барон поджидал их у разожжённого костра.
– Вы отстали? Я начал тревожиться, – сказал он, внимательно оглядывая Фондорина.
Тот не без язвительности ответил:
– С таким охранителем можно не страшиться опасностей. Стреляет без промаху, мечет ножи и для глухого очень недурно слышит.
– Да-да, – кивнул Анкр, кажется, не расслышав сарказма или не придав ему значения. – Я беру в помощники только самых лучших. Однако мне не терпится продолжить наш учёный разговор. Я очень давно не получал такого удовольствия. На чём мы остановились, когда прозвучал сигнал трубы?