Квест - Акунин Борис. Страница 105
В день передышки, когда Великая Армия наводила лоск перед триумфальным вступлением в павший город, Самсон размышлял над вроде бы несложной, а вместе с тем не такой простой задачей – как в Москве ускользнуть от Атона.
Охранник следовал за молодым человеком повсюду безгласной тенью. Ночью Фондорин проснётся – копт сидит над ним и курит трубку. Днём пойдёт прогуляться – Атон держится в пяти шагах. Видимо, такой приказ африканец получил от своего хозяина. Докучного надзора, конечно же, не удастся избежать и в Москве. Скрыться от могучего джинна невозможно, сражаться с ним бесполезно. Один такой конвоир стоит целого взвода.
Попробовал профессор завязать с Атоном разговор, но басурман упорно прикидывался глухим, хотя случай в лесу продемонстрировал, что он отлично всё слышит и даже говорит по-французски.
Несколько раз Самсон видел копта жующим, однако, никогда спящим. Но с физиологической точки зрения невозможно, чтобы живой человек совсем не спал. Изредка встречаются уникумы, которые могут обходиться четырьмя или даже двумя часами сна в сутки, но бодрствовать беспрерывно не дано никому. А между тем железный Египтянин, похоже, вовсе не смыкал глаз. Удивительное явление!
Фондорина заинтересовало, могут ли в принципе существовать сомноиммунные люди, органически не нуждающиеся в сонном отдохновении. Если могут, то их мозговая кора должна быть необычайно восприимчива ко всякого рода снотворным – как раз из-за своей девственной нетронутости.
От этого предположения до решения задачи оставался всего один шаг.
Что может быть невиннее собирания цветочков на лугу? Фондорин меланхолично прогуливался по траве, набирая скромный букетик. Копт невозмутимо топал вослед. Возможно, ему казалось странным, что пленник выбирает не самые красивые из растений, иные вовсе без соцветий. Хотя кто их знает, жителей Египта, каковы их представления о красивости?
Вот беленькие колокольчики Physalis alkekengi из семейства пасленовых. Собою неказисты, но это ведь дело вкуса, не правда ли? В народе их зовут «сонной травой».
К ним в тон отлично легли крохотные розовые гвоздички дрёмы-травы.
Вернувшись на бивуак, профессор небрежно воткнул чахлый бело-розовый султанчик в борт коляски – будто для украшения. Пускай подсушится.
Сам тоже разлёгся на солнышке, подложил руки под голову и стал думать о Кире Ивановне, печально напевая арию Орфея из оперы славного Глюка.
Ах… Ах…
Наутро войска, выстроенные для парадного входа в Москву, долго стояли без движения в батальонных, эскадронных и батарейных колоннах. Завоеватель смотрел с Поклонной горы на огромный город, сверкающий тысячью золотых колоколен, ждал депутации с ключами и всё не мог поверить, что торжественной сдачи не будет.
Обоз императорской квартиры находился чуть не в самом хвосте многоцветной змеи, сверкавшей своею медной чешуёю от Драгомиловской заставы до самых Филей.
Самсон Фондорин сидел в коляске рядом со своим стражем, искоса поглядывая на табачный кисет, лежавший между ними. Не так давно профессор незаметно подсыпал туда высушенную и измельчённую смесь сонной травы и дрёмной гвоздики.
Вот Атон величаво вытряс из трубки сожжённый табак, насыпал нового, выпустил струйку дыма.
Гипотеза о сугубой предрасположенности сомноиммунных субъектов к воздействию снотворного нашла самое блестящее подтверждение. Уже на второй затяжке Атон начал клевать носом. После пятой свесил голову на грудь и всхрапнул. Рука с курящейся трубкой опустилась. Дрёма-трава, смешанная с сонной травой, обеспечивала не двойной, а удесятерённый эффект.
– Поспи, дружок, поспи. Тебе понравится, – прошептал Фондорин.
Он пригнулся и очень тихо, чтоб не обернулся кучер, спустился на землю.
Сначала Самсон ступал медленным шагом, будто вышел размять ноги. Никто не обращал на военного лекаря внимания. Он свернул в придорожные кусты. Сделал вид, что мочится. Оглянулся через плечо. На него по-прежнему не смотрели.
Отбежать на десяток саженей, повернуть за угол дома.
Всё! Свобода!
Профессор быстро пошёл через ямскую слободу в сторону Москвы. Пересечь реку он намеревался вдали от французской переправы, у Пресни.
Вокруг не было ни души, во дворах даже не лаяли собаки.
Неудивительно, что вблизи от неприятельского войска все жители попрятались. Но и когда Самсон оказался в самом городе, даже в центральной его части, окрест по-прежнему было тихо и безлюдно. Словно некий злой чародей мановением рукава выдул из Москвы весь людской род, оставив одни пустые дома. Идя по длинной-предлинной Никитской улице, всегда такой оживлённой, профессор не встретил ни единого человека. Это среди белого-то дня! Несколько раз мелькали какие-то вороватые тени, но исчезали ещё до того, как Фондорин успевал их окликнуть. Верно, пугались синего мундира.
Мысленно произнося слово «Москва», Самсон всегда видел пред собой нечто шумное, растрёпанное, бурлящее жизнью. И вдруг мёртвая недвижность, кладбищенское молчание, лишь ветер гонит над мостовой облачка пыли. Невообразимо!
Невероятней всего было видеть тихим и опустевшим Университетский квартал, вечно наполненный гомоном студенческой братии. Повсюду виднелись следы сумбурных сборов и спешного отъезда: рассыпавшиеся бумаги, осколки разбитого стекла, обронённая профессорская треуголка.
Тесть давно готовился к эвакуации, намереваясь увезти из обречённого города всех наличных преподавателей и казённокоштных студентов. С отцом, конечно же, уехала и Кира. Поэтому в дом, где были проведены счастливейшие месяцы жизни, Фондорин вошёл хоть и печально, но без сердечного трепета.
Профессора сюда привела не сентиментальность, а насущная надобность. Он сразу прошёл в свою лабораторию, открыл шкаф, где хранились реактивы, – и вскрикнул. Банки и коробки с самыми ценными материалами исчезли!
Ну, разумеется, сказал он себе. Их увезла с собою Кира. Не могла же она допустить, чтобы коллекция, собранная мужем по всему миру, пропала.
Кира Ивановна поступила осмотрительно и мудро, но теперь весь план похищения бонапартова чародея нарушился. Профессор схватился за голову.
Сзади послышался шорох. Повернувшись, Самсон увидел Ерошку-дворника. Тот хлопал красными глазами и покачивался – был крепко навеселе.
– Эге, – сказал он. – Никак молодой барин.
– Где все? Уехали?
– Эге, уехали.
– А ты что же?
– Спал я.
Ерошка спустил с плеч какой-то мешок, ногой задвинул его за створку двери, но неловко – мешок скособочился, из него со звоном высунулся серебряный канделябр.
– Хожу вот… Прибираю… Чтоб супостату не досталось, – мямлил дворник, опустив глаза.
– Молодец. Правильно, – рассеянно пробормотал Фондорин.
Ах, Кира, Кира, что же ты натворила! Конечно, трудно было предположить, что муж появится в брошенном доме и что ему зачем-то понадобятся химикаты, но ты же всегда отличалась прозорливостью и предусмотрительностью!
Сразила, погубила…
Он уныло побрёл через анфиладу. В библиотеке, где половина полок стояла пустая, взглянул на барельеф Ломоносова. Кира обещала оставить весточку. Но успела ли?
Профессор встрепенулся, даже вскрикнул от радости.
Один глаз Михайлы Васильевича смотрел вверх!
Меж Самсоном Даниловичем и его супругой существовало что-то вроде игры, которой оба предавались с изобретательностью и удовольствием. Супруги обожали устраивать тайники, о существовании которых знали только они двое. К этой забаве мужа приохотила Кира Ивановна, которая, как уже говорилось, с детства любила потаённые укрытия и секретные хранилища. Иные из них она придумывала и обустраивала сама, проявляя недюжинные способности к слесарному и ключарному мастерству.