Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич. Страница 48

В Германии, как было показано выше, подъем капитализма был в решающей степени обусловлен усилиями государства, что привело к консолидации национального капитала именно вокруг него, – однако не с его приватизацией и превращением в своё орудие, как в Англии, а с его использованием как самостоятельной, отделенной от бизнеса и во многом властвующей над ним (в том числе и благодаря глубокому проникновению немецкий аристократии в немецкий крупный капитал в процессе его формирования) его несущей структуры [95].

В результате в Германии второй раз в истории и впервые на национальном уровне (первыми это сделали англичане – на уровне наднациональном, всемирном) сложилась наиболее эффективная, двухконтурная система власти, объединяющая официальную институционализированную бюрократию и непубличные структуры, сильные своей гибкостью, адаптивностью и способностью к созданию и реализации стратегических проектов, ориентированных на будущее.

При этом в 1870-е годы Англия завязла в многочисленных и отнимающих её силы кризисах на Балканах, Ближнем Востоке и в Центральной Азии, в общем связанных с ослаблением Османской империи и укреплением Российской. В условиях Большой игры с Россией ресурсов для подавления Германии попросту не оставалось, – и та уверенно крепла, создавая смертельную для британцев угрозу союза с Россией. Германская и русская проблемы стали для Англии в повестку дня в период максимального расцвета Британской империи и её самоосознания – в 1880-е годы, причём решить их можно было только одновременно, стравив Германию с Россией.

Решение этой задачи облегчили экономические противоречия России, обеспечивавшей благодаря применению в 1891–1904 годах разработанного под руководством Д. И. Менделеева (и на основе созданного им межотраслевого баланса) разумного протекционизма стремительный всеобъемлющий прогресс, с Германией, со времен Александра II привыкшей рассматривать российские рынки как свою законную добычу, а саму Россию – как источник спекулятивных сверхприбылей.

Эти противоречия «заставили Россию пойти на политическое и экономическое сближение с Францией, чей финансовый капитал пошел в Россию… Франция была тесно связана с Англией. Отсюда вхождение России в “экономико-политический концерн Антанту” (А. Богданов) и жесткая экономическая зависимость от противников Германии. К 1914 г. иностранному капиталу (главным образом французскому, бельгийскому и английскому) принадлежало в России почти 100 % нефтяной промышленности, 90 % добычи полезных ископаемых, 50 % химической промышленности, 40 % металлургической и около 30 % текстильной. В начале XX в. Россия имела самую крупную внешнюю задолженность» [96].

Одновременные утрата масонством как инструментом непубличного наднационального управления своего значения (в силу формирования его национального элемента в Германии и конфликта с ним) и уверенное возвышение США направило энергию английских элит на формирование принципиально новой системы непубличного наднационального управления на основе союза с американскими элитами, – тем более что основу финансовой системы США создавали дочерние структуры лондонского Сити (и в первую очередь Ротшильдов) прежде всего Морганы.

Создание финансово-экономического и политического англосаксонского единства должно было увенчаться формированием единого (пусть и тайного, оформленного в непубличные клубы вроде создававшихся лордом Милнером) англо-американского истеблишмента, призванного решить четырехсоставную задачу Англии:

1. Поставить под контроль лондонского Сити финансы (а значит, а всю экономику) США, создав тем самым на базе единой финансовой системы прочную хозяйственную основу англо-американского единства под контролем и с безусловным верховенством Британской империи (кстати, это явилось бы и историческим реваншем за обретение США независимости).

2. Организовать максимальную по масштабам и разрушительности войну для уничтожения (как минимум изматывания и ослабления) конкурентов – как минимум Германии и других континентальных европейских держав (после Германии в первую очередь Франции и Австро-Венгрии).

3. Захватить ресурсы России, как минимум существенно и надолго ослабив, а в идеале полностью уничтожив и раздробив её.

4. Установить мировое господство англосаксов как высшей расы при помощи создания ими мирового правительства. При этом расовое господство англосаксов должно было управляться именно британским правящим классом и служить средством реализации его социально-политических, культурных и идейно-интеллектуальных традиций.

Стоит отметить, что «доктринарасизма была детально разработана во второй половине XIX [причём в основном именно в конце века – М.Д.] – начале XX веков» именно для полноценного осознания и достижения четвертой цели – именно в Великобритании, а не в Германии, позднее реализовавшей британские наработки на практике» [95].

Благодаря изложенному немецкое государство, порожденное Англией в качестве её в тактическом плане антифранцузского, а в стратегическом плане – антироссийского проекта, относилось к ней с точно подмеченной современниками «любовью-ненавистью», – в то самое время, когда английская элита цинично и холодно воспринимала Германию как созданный ею эффективный и полезный инструмент, вышедший из полного повиновения и потому в стратегической перспективе (после, а лучше прямо в ходе использования против России) подлежащий уничтожению.

В силу изложенного политика Вильгельма II исходила из всемерного старательного подражания Британии во всём, что только возможно [124], а популярная в Германии того времени книга «Англия как воспитатель» безыскусно констатировала: «Ни один народ столь непрерывно не преуспевал, как английский. Нам бы поучиться у него» [189; s. 327]. В целом Британская империя пользовалась настолько высоким авторитетом, что одна лишь ссылка на её пример оказывалась достаточной для изменения немецкого общественного мнения [80].

Впрочем, аксиома об априорном превосходстве англичан стала после 1871 года нормой не только немецкого, но и в целом западноевропейского сознания. В частности, во Франции (формально потерпевшей поражение от Германии, а отнюдь не от Британии) не было никакой потребности в доказывании этого превосходства – оно подразумевалось по умолчанию, так что его сразу описывали, обосновывали и объясняли как нечто самоочевидное и всем известное [138].

В этом отношении Гитлер, относившийся к Британии «как отвергнутый поклонник» (по живому свидетельству английского посла в Берлине) [80] являлся не только немцем, но и вполне типичным западным европейцем [230]. Поразительно, но он «до самой смерти (!!) сохранил расположенность к англичанам за их силу и находчивость» (в оригинале использован термин, дословно означающий «способность изыскивать ресурсы», «изобретательность» [161]).

«Англосаксонская элита активно вмешивалась в германскую политику, имея осознанное намерение создать мракобесное движение, каковое можно было бы… использовать как пешку в большой геополитической интриге. Когда… после окончания Первой мировой войны такое движение возникло в форме религиозной антисемитской секты, замаскированной под политическую партию (то есть НСДАП), элитные британские политические клубы начали пристально наблюдать за ней: они поддержали эту партию полуофициально в 1931 году, когда Веймарская республика трещала по швам под бременем кризиса, и… лживо приняли нацистов в свои объятия, помогая им в течение тридцатых годов. Хотя не Англия создала гитлеризм, именно она создала условия, в которых только и мог появиться этот феномен, потратила массу усилий на оказание финансовой помощи нацистам и вооружила их до зубов, с тем чтобы впоследствии манипулировать ими. Без этого методичного и беспощадного “прикрытия”… не было бы никакого фюрера и никакого нацизма. Политический динамизм нацистского движения имел успех только… благодаря… нестабильности в Германии, а нестабильность эта была на 100 % искусственной, то было бедствие, спланированное, разработанное и исполненное самими англо-американскими клубами» [75].