Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич. Страница 78

А вот под «мировым еврейством» симпатизировавшие Гитлеру британские аристократы, скорее всего, имели в виду финансовый капитал, причём прежде всего самой Англии, весьма дальновидный и прагматичный. Опираясь на колоссальный исторический опыт, вне зависимости от драматичности текущего этапа осуществляемой им стратегической операции лондонский Сити никогда не упускал из виду всю её в целом.

Прежде всего, главный мотив объявления войны в тот же день с исчерпывающей ясностью назвал сам премьер-министр Чемберлен. Его обращение по радио к немецкому народу завершалось следующей претензией к Гитлеру: «Он годами клялся, что он – смертельный враг большевизма. Теперь он его союзник!..» Причиной, по которой все партии в Палате общин настояли на «помощи Польше» и объявлении войны Германии, явился именно советско-германский договор о ненападении [143], полностью разрушающий британскую стратегию. Объявление войны (пусть и «странной») указывало на недопустимость подобных действий самым решительным образом.

Кроме того, объявление войны Гитлеру, пусть и без её практического ведения, сохраняло крайне важную с точки зрения долгосрочной конкуренции репутацию Англии и, в частности, возможность занимать морализаторскую позицию (что само по себе всегда расширяет возможности нарушения моральных норм), а главное – выражало недовольство «старшего брата» отклонением подопечного от диктуемой ему последовательности действий.

При этом для нацистов создавалась потенциальная угроза, которая могла быть реализована в любой момент в случае дальнейшего непослушания – или по завершении исполнения ими своей миссии по уничтожению русской цивилизации (в форме разрушения Советского Союза) и собственного истощения. При этом подлежащее утилизации по выполнении своей функции орудие в лице гитлеровской Германии дискредитировалось и объявлялось агрессором заранее, впрок.

То, что эта воспитательная мера окажется совершенно контрпродуктивной и то, что Гитлер, осознав эту угрозу и ощутив себя в ловушке, внезапно развернется на Запад и разорвет Францию, став континентальным гегемоном и теперь уже реальной угрозой британскому доминированию на континенте, высоколобые английские снобы, деградировавшие к тому времени из-за неадекватности системы элитных частных школ требованиям новой эпохи и глубоко презиравшие его как мелкого буржуа (дискредитирующего своим плебейством высшие для них расистские и классовые ценности), не имели возможности даже вообразить.

Уже после объявления формальной войны Гитлеру британцы не скрывали своего настойчивого стремления сохранить Германию «в качестве пособника западных держав в действиях против России» [184].

Именно поэтому, в частности, Англия принципиально отказалась от бомбардировок немецких военных заводов под заведомо издевательским предлогом: мол, Германия в ходе военных действий не нанесла ударов ни по одному гражданскому объекту Польши. Официальная резолюция об этом была вынесена через три дня после получения правительством Британии исчерпывающей информации о бомбардировках Германией 26 польских городов, в результате которых погибло более тысячи мирных жителей [146].

Для немецких генералов соотношение сил на Западном фронте в то время являлось подлинным кошмаром: «У всех экспертов… волосы вставали дыбом, когда они думали о возможности французского наступления. Им было непонятно, почему оно не начинается. Если бы французская армия [тогда] всеми силами перешла в наступление, она бы могла недели за две дойти до Рейна. Немецкие силы на западе были поначалу слишком незначительны, чтобы остановить французов» [187]. Строительство немецких укреплений на границах Франции и Голландии в тот момент ещё не было закончено [139], а имевшихся у немцев не только бензина, но и боеприпасов хватило бы не более чем на три дня ведения боевых действий. Немецкие власти даже отдали распоряжение об «эвакуации угрожаемой пограничной зоны» [239].

Однако Гитлер четко понимал, что политические задачи, которые правительство Англии ставило перед собой, не позволят ему перейти от идеологической к военной логике и согласиться на победу [146].

Ещё 15 мая 1939 года британский посол Гендерсон уверил статс-секретаря МИДа Германии, что для западных держав война за Польшу «будет [исключительно] оборонительной». И уже 28 августа 1939 года гитлеровское посольство в Лондоне совершенно точно знало, что «неминуемое объявление войны» Англией не будет означать никакой «реальной борьбы» против Германии.

«30 августа 1939 года британский кабинет был извещен, что 46 союзным дивизиям на западной границе Германии противостоят только 15 немецких, 35 тыс… французских офицеров – менее 19 тыс. немецких, 3286 французским танкам – ни одного немецкого» [80, 239]. «На 1 сентября 1939 года у союзников на западе было 2200 самолетов против 1000 у Гитлера [158] (ещё 2600 он послал на Польшу). Союзники могли в короткое время выставить на западный фронт 4,5 млн [только] французских солдат против… 800 тыс. немецких. Превосходство в артиллерии также было на стороне французов» [80, 207]. Французский главнокомандующий Гамелен весьма аргументированно подтверждал, что на тот момент силы французов в 3–4 раза превосходили немецкие [269].

Однако британский Комитет имперской обороны ни разу даже не обсуждал вопрос, следует ли после нападения Гитлера на Польшу вынудить Третий рейх воевать на два фронта. При этом поляков, которым Англия дала гарантии, полностью игнорировали, сразу списав со счетов пятую по величине 300-тысячную армию Европы [154].

Это представляется исчерпывающим доказательством того, что Британия, разочарованная и возмущенная тем, что Гитлер не захотел договариваться с ней о новом Мюнхене по поводу Польши (а, напротив, заключил пакт о ненападении с СССР, временно подорвав её стратегию), тем не менее собиралась договориться с ним после уничтожения последней [271], так как продолжала нуждаться в нем [159].

Уже через десять дней после объявления войны личный секретарь Чемберлена отметил, что Англии не следует отказываться от возможности объединения с немецким правительством ради противостояния общей угрозе, то есть Советскому Союзу [160]. И действительно, в сентябре 1939 года британцы в ходе секретных договоров при посредничестве папы Римского заверили Гитлера (весьма встревоженного продвижением французов в ходе так называемого Саарского наступления 7–12 сентября), что не допустят никакого серьезного наступления на западном фронте [126].

Твердая расовая и классовая убежденность, что «коммунизм представляет собой наибольшую опасность… большую, чем нацистская Германия» [222], оставалась основным настроением британских элит.

А уже в декабре 1939 года правительственная (и, более того, с предисловием Министра иностранных дел) публикация «Дело Британии», открыто и последовательно восхваляя фашистские режимы Италии, Испании и Португалии, провозглашала, что линия фронта «проходит не между демократическими и недемократическими государствами – как было абсурдно предположено». Официальная позиция английских властей заключалась в то время (как и сегодня) в том, что «основная ответственность за волнения в Европе лежит на России», а Гитлер являлся вполне приемлемой фигурой, пока боролся против «кровавой мировой революции». Единственной серьезной претензией к нему была горькая жалоба в связи с советско-германским договором о ненападении на «отступничество и измену герра Гитлера», «предательство Европы, брошенной на алтарь коммунистических амбиций» [80].

Представления о необходимости сотрудничества с Гитлером доминировали в Англии даже после захвата им Дании и захвата основной части Норвегии [160] 9–10 апреля 1940 года – вплоть до начала его стремительного наступления против Франции через нейтральные Бельгию, Голландию и Люксембург 10 мая 1940 года [341]. В тот период британское руководство было убеждено в том, что противостояние Гитлеру и его агрессии совершенно недопустимо, так как «приведет лишь к гибели Запада, арийской расы – и к большевизации Европы, а значит, и Англии» [178].