Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол. Страница 3

От соседей в долине Бельфлёры всегда отличались не только относительным богатством и скандальным поведением, но и выдающейся историей невзгод. Умеренно одаривая их везением, судьба не скупилась на удары. «Жизнь нашего рода невозможно определить одним словом, — думал Вёрнон Бельфлёр. — Трагедия? Или всего лишь фарс? А может, мелодрама? Или это проказы судьбы, череда случайностей, не подлежащих толкованию?» Даже бесчисленные враги Бельфлёров полагали их исключительным родом. Считалось, будто в крови Бельфлёров меланхолия причудливо сочетается со стремлением к действию и пылкостью, которая вдруг вступает в противоборство с жесточайшим унынием, своеобразным отсутствием воли. Пытаясь описать это явление, двоюродный дед Хайрам сравнил его с хлещущей из трубы струей воды, которая внезапно истончается и, бурля, уходит в сток… Покорная силе земного притяжения, она впитывается в почву. «Сейчас ты — такой, — говорил он, — а затем, вдруг, совершенно иной. Ты чувствуешь, будто тебя словно кто-то высасывает… Высасывает из тебя все рвение… И ты ничего, ничего не можешь с этим поделать».

Женщины рода Бельфлёр, хотя тоже страдали от этого загадочного явления, порой наполняющего их силой, а порой — опустошающего, склонны были умалять его значение, называя просто «настроением», расположением духа или самочувствием. «О, ты снова не в настроении, да?» — словно между прочим бросала Лея Гидеону, когда тот, полностью одетый, лежал в кровати, не сняв даже грязных сапог для верховой езды, повернув голову набок, и лицо его было темным от прилившей крови, а взгляд устремлен в пространство. Он не отвечал и мог пролежать так несколько часов подряд — и однако, по мнению Леи, это было всего лишь «настроение». «Где Гидеон?» — спрашивала Корнелия, свекровь Леи, когда семейство собиралось на ужин в малой столовой. Большую столовую, которая располагалась в главном крыле — с ее массивными немецкими столами и стульями, с мрачными голландскими картинами, покрытым сажей расписным потолком, с хрустальными подсвечниками, в которых крошечные пауки соткали целую вселенную, и с исполинскими каминами, что за десятилетия своим видом, да и запахом стали напоминать вскрытые гробницы, — не использовали уже много лет. Безразлично пожав роскошными плечами, Лея отвечала: «Он сегодня не в настроении, матушка». На это ее свекровь понимающе кивала, и расспросы прекращались. Ведь как ни крути, а от этого отвратительного расположения духа мучился когда-то и ее старший сын Рауль. Да и ее деверь Жан-Пьер, сейчас отбывающий заключение в Похатасси — его обвиняют в преступлении или даже преступлениях настолько жутких и непостижимых, что если он и виновен (а это, разумеется, исключено: настроенные против Бельфлёров судья и присяжные просто-напросто осудили его огульно), то наверняка действовал, повинуясь такому вот «настроению». А когда прапрапрадед Иедидия удалился на Маунт-Блан в поисках Господа и Его ныне живущего воплощения, то, вероятнее всего, поступил так из любопытства, вызванного коварным «настроением» — тем самым, что когда-то давно чуть не уничтожило род Бельфлёров на корню. Кузен дедушки Ноэля, разгневанный тем, как родные собирались распорядиться его судьбой, отправился на семейную лесопилку в Форт-Ханне и бросился прямо на крутящиеся диски 36-дюймовой пилы. Впоследствии о нем с пренебрежением говорили, что он поддался настроению… Сама же Лея, которую ближайшие родственники ее мужа считали слишком уж невозмутимой, в девичестве отличалась удивительными странностями. (Она заводила прелюбопытных питомцев. Да и причуды у нее были престранные.)

Видно, именно «настроение» побудило ее в ту на удивление теплую сентябрьскую ночь устроить ссору с мужем. И, повинуясь настроению, Лея сбежала вниз по лестнице и позволила Малелеилу обрести приют в усадьбе. Никто не сомневался: она отлично знала, что присутствие в доме Малелеила выведет бедного Гидеона из себя…

Так оно и вышло.

Небо над Лейк-Нуар весь день было мрачным, с бледными рыжевато-зелеными прорезями света, какой бывает во время заката, а солнце садилось всего в пятидесяти милях от усадьбы, прямо за Маунт-Чаттарой. Горы на севере сделались невидимы. В воздухе повисло нечто зловещее. Когда уже начало смеркаться, заморосил теплый дождь. Сперва робкий, вскоре он уже с нарастающей яростью хлестал по озеру. Затем поднялся ветер. Неестественно темные воды озера потемнели еще сильнее, вздымавшиеся волны, глянцевые, свинцово-серые, в яростном нетерпении набрасывались на берег. Казалось, будто слышишь их голоса да ты и впрямь их слышал.

Юный Вёрнон Бельфлёр, гуляя по сосновому бору, раздумывал, как ему поступить — пересидеть непогоду в старых бараках для рабочих или поспешить домой. Ему, трусу по натуре, грозы внушали жуткий страх. В порывах ветра ему чудились голоса, с плачем умоляющие о помощи или просто зовущие к себе; время от времени, о ужас, они казались знакомыми. Или он, мучимый малодушием, поддается воображению? Голос его деда Иеремии, девятнадцать лет назад унесенного во время такой же бури наводнением, его маленького братца Эсава, прожившего всего несколько месяцев, его матери Элизы, исчезнувшей после того, как она уложила его спать и поцеловала на ночь. «Спокойной ночи, радость моя, спокойной ночь, малыш, мышонок ты мой, маленький славный мышонок». И он, потрясенный, слушал, боясь шевельнуться.

Маленький Рафаэль наблюдал за приближением бури, сидя в дальней комнате на третьем этаже восточного крыла. Когда небо прорезала молния, он прикрывал глаза ладонью и громко вскрикивал от неожиданности. В ее вспышке силуэт Маунт-Блан высвечивался, четкий и плоский, будто вырезанный из бумаги, пульсируя изнутри ярким светом. До Рафаэля тоже доносились голоса, подобные принесенной ветром листве. Духи Мертвых. В ночи, как эта, они искали приюта, но, незрячие, не могли понять, далеко ли до жилья.

Позже этим же вечером, перед тем как раздеться, Гидеон Бельфлёр проверил, заперты ли окна и двери. Он переходил из комнаты в комнату, с возмущением и отчаянием глядя на протекающий потолок и рассохшиеся оконные рамы — вот только возмущайся не возмущайся, что толку? Бельфлёры богаты — разумеется, они богаты, но денег у них нет, денег недостаточно — на то, чтобы восстановить усадьбу с требуемым размахом, а если кое-где подлатать, какой в этом смысл? Стараясь ухватить раскачивающийся ставень, Гидеон вытянул руку вперед. Лицо его исказила гримаса, он наклонил голову и плотно сжал губы, чтобы нечаянно не выругаться. (Лея не выносила, когда он бранился. И вообще, когда мужчины бранятся.

— Оскорбляя источники жизни, — восклицала она, — ты оскорбляешь саму жизнь. Я запрещаю тебе сквернословить в моем присутствии.

Однако сама она крепких выражений не стеснялась. Раздосадованная или огорченная, она чертыхалась, совсем как школьница:

— Проклятье! Черт побери! Вот дьявол!

Матушку Гидеона подобное расстраивало, сам же он находил в этом неотразимое очарование. Но его юная жена, такая прекрасная, такая дивная — что бы ни сорвалось с ее уст, ее очарование ничуть не меркло.) В этот момент Гидеон заметил, или решил, будто заметил, как что-то движется по краю лужайки двумя этажами ниже. Против ветра с удивительной прытью и изяществом по траве скользило существо, напоминающее гигантского водяного паука.

— О Боже, — тихо пробормотал Гидеон. Тем временем странное создание, наткнувшись на высокую садовую стену, на секунду замешкалось, после чего уже с меньшим изяществом и словно вслепую двинулось вдоль стены.

Гидеон высунулся из окна, и его лицо, плечи и длинные густые волосы тотчас же промокли. Он хотел было крикнуть — крикнуть хоть что-нибудь, — но у него перехватило горло, да и ветер выл так громко, что слова отбросило бы обратно в комнату. Молния вновь сверкнула, и Гидеон увидел, как ветви высокой развесистой глицинии, раскинувшейся у самой стены, разметались на ветру, так что казалось, будто дерево движется к дому. Но больше не увидел ничего: похоже, зрение сыграло с ним злую шутку.

Спустя некоторое время буря стихла и все разошлись спать, однако чуть позже ветер вновь набрал силу и всем стало ясно, что в такую ночь долго спать не придется. Лея и Гидеон лежали, обнявшись, в кровати и встревоженно обсуждали темы, которые договорились не поднимать: состояние дома, мать Леи, мать Гидеона, желание Леи завести еще одного ребенка и ее досадную неспособность забеременеть вновь (хотя она родила близнецов — на тот момент уже пятилетних Кристабель и Бромвела, сестры и брата Джермейн). А потом они поссорились, и Лея, всхлипывая, умудрилась ударить Гидеона кулаком — и увесистым — в левую щеку. Гидеон, сперва опешив, разозлился и, схватив ее за плечи, принялся трясти: