Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол. Страница 6

— Малелеил, — Лея тотчас же придумала ему имя, сама удивившись не слыханному прежде сочетанию звуков. Но она почему-то угадала, да, угадала — словно какой-то дух нашептал ей на ухо. (Позже, узнав, что оно библейское, Лея даже засомневалась, что это имя ему подходит. Лея была из тех Бельфлёров, кто гордился своим незнанием Библии.) — Малелеил, — прошептала она, — ну разве ты не красавец…

Кот с наслаждением прищурился, открыл глаза — прозрачные, точно схваченные морозом овалы, прорезанные черной вертикальной щелью, и вальяжно, одобрительно забулькал, словно узнав ее. Разумеется, он ее узнал.

— Малелеил!..

Потеряв голову от восхищения, Лея опустилась рядом с ним на колени. Она протянула руку, чтобы погладить его по голове, но кот насторожился — уши у него дернулись, и Лея решила повременить.

— Ну какой же ты красавец, — шепнула она, любуясь им. — А скоро и все остальные тебя увидят!

Она велела Эдне согреть ему молока — хотя нет, не молока, а сливок, Малелеил будет питаться сливками. Она сама поднесла ему щербатую чашку севрского фарфора. В конце концов кот позволил Лее погладить его; сперва он был насторожен, но затем проникся к ней доверием (ох, а вдруг это дикое существо набросится на нее, как однажды в детстве — она была шумливой девчонкой, — кинулся старый подслеповатый охотничий пес? Вдруг кот разъярится, и вопьется в нее когтями, и примется рвать ей кожу своими зубищами! Но Лея была с радостью готова рискнуть, и кровь в ее венах пульсировала от безумного предвкушения). Она гладила его по шелковистой спинке, даже почесала ему за ушами и под подбородком, вытащила из его шерсти семена крапивы — с полдюжины — и пришла в восторг от внезапно раздавшегося мурлыканья, гортанного, похожего на шорох, исходящего из самой глубины глотки. Какой красавец! Какое восхитительное существо! Когда все остальные увидят его, как они поразятся! Кот долакал сливки, и Лея вскочила, чтобы найти ему еще что-нибудь — холодный ростбиф, куриную ножку, — и кот проглотил предложенное с разборчивой жадностью, надо признать, очаровательной. Шерсть на его великолепном хвосте играла всевозможными цветами и оттенками — бронзовым, шафрановым, сизым, черным, белым, серебристым, — а сам хвост медленно поднимался, пока не вытянулся вертикально, подрагивая от удовольствия.

Лея уселась чуть поодаль и, подобрав юбку и обхватив руками колени, наблюдала. Весу в нем фунтов тридцать, думала она, и рыси среди его предков не имелось, он оказался чистопородным, таким же безупречным аристократом, как персидский кот, в которого Лея безоглядно влюбилась много лет назад. Тот кот принадлежал директрисе школы-пансионата Ла Тур, где воспитывалась Лея. Ученицам, которые благодаря послушанию, хорошим оценкам или хитроумным интригам становились любимицами мадам Муллейн, разрешалось по особым случаям гладить кота по голове. Впрочем, Лея, непокорная, строптивая и шумная, в любимицах не ходила. Ох, эта стерва Муллейн! В те времена Лея желала ей смерти; сейчас директриса уже умерла, а у Леи появился собственный кот — самое прекрасное животное, что она видела. (Разумеется, Лея, особенно в юности, обожала лошадей, а с двенадцати и почти до девятнадцати лет, до самой помолвки с Гидеоном Бельфлёром, у нее жил необычайный питомец — огромный паук с черным блестящим телом, к которому Лея была невероятно, даже болезненно привязана; она питала нежные чувства к бесчисленным гончим Бельфлёров и всем домашним кошкам и котятам, но Малелеилу предстояло стать для нее существом куда более важным, чем другие животные.)

— Ну какой же ты красавец, какое сокровище! — ворковала Лея, не в силах оторвать глаз от Малелеила, который теперь, напрочь забыв о Лее, вылизывал лапы быстрыми, точными движениями розового язычка. Его шерсть завораживала — с розовым отливом, блестящая, шелковистая и воздушная, точно сахарная вата, она была удивительно густой. А в какой бесконечно прекрасный, завораживающий узор — впрочем, остававшийся для Леи непостижимым — складывались тысячи ворсинок, каждая — особенного, нежного оттенка. С расстояния в несколько шагов Малелеил казался дымчатым, розовато-серым, а на более близком расстоянии окрас его менялся, приобретая бронзовый оттенок. Под одним углом шерсть его была воздушно прозрачной, а лучи утреннего солнца просвечивали сквозь тоненькую кожу его трепетных, нежных, довольно больших ушей. А под другим, со стороны длинного пушистого хвоста и крупноватых для кота лап с серо-розовыми подушечками, Малелеил выглядел внушительно — зверем, под кожей которого угадывались мышцы, пусть и спрятанные под обманчиво тонкой, даже просвечивающей шерстью, легкой, словно птичий пух. Ну какой же роскошный! Лея не могла оторвать от него взгляда.

Обхватив руками колени, с переброшенной через правое плечо растрепанной косой, Лея рассматривала существо, которому дала имя Малелеил. Он был, без сомнения, предвестием — предвестием грядущего подарка судьбы. И как томно он умывался, напрочь позабыв о ней… Почти неосознанно она дотронулась до своих царапин, последствий ужаса, испытанного им ночью. Они саднили и чесались. Ее пальцы медленно, будто отстраненно бродили по этим тонким, твердым, похожим на волосинки полоскам запекшейся крови на локтях и плечах, на правой щеке и на правой груди. О, какое странное удовольствие, трогать эти ранки, почесывать их — слегка, поддразнивая, — какое это странное удовольствие, исследовать непривычную фактуру собственной плоти там, где еще вчера была лишь гладкая кожа. Это прекрасное существо поранило ее, но кот же не осознавал, что творит, поэтому невиновен.

— Малелеил? Почему ты пришел к нам? — прошептала она.

Кот по-прежнему вылизывал подушечки, потом тер лапами уши, а потом потянулся и зевнул, показав великолепные, цвета слоновой кости зубы, такие острые и крепкие, что Лея ахнула. А вдруг ему вздумалось бы наброситься на нее?.. Вдруг он вонзил бы в нее свои зубы, почти такие же грозные, как у оцелота? Лея снова наклонилась вперед, желая погладить его, но была настороже. С надменностью истинного аристократа кот слегка подался в сторону и лишь потом позволил ей провести рукой по голове.

— Ты мой красавец, ты мой Малелеил, — проговорила она.

Увидав Малелеила, остальные домочадцы, разумеется, были поражены. Тощее крысоподобное существо, ворвавшееся ночью к ним в дом, маленький несчастный уродец — как он преобразился!

Всеобщее изумление высказал дедушка Ноэль.

— Но это… Этого просто не может быть… — запинаясь, проговорил он.

Малелеил же потянулся и свернулся у камина внушительным калачиком, не обращая ни на кого внимания.

С того дня Малелеил, это загадочное создание, жил у Бельфлёров. На самом деле, в его распоряжении был весь замок, и все домочадцы испытывали перед ним благоговение — все, кроме Гидеона. Временами его одолевала досада, что он все-таки не свернул зверю шею в ту грозовую ночь. Потому что складывалось впечатление (хотя почему так, никто не знал), будто именно с той ночи все и началось. И, начавшись, неудержимо покатилось к финалу.

Пруд

Норочий пруд, что в полумиле к северу от кладбища Бельфлёров. В зарослях болиголова, клена и ясеня. В укромном уголке, где живут солнечные зайчики.

Норочий пруд, где Рафаэль Бельфлёр, двенадцатилетний сын Юэна и Лили, играл, плескался и плавал, где он долгими часами глядел в воду, лежа на самодельном плотике, который смастерил из березовых веток и проволоки. Как правило, вода была прозрачной, и Рафаэль видел илистое дно на глубине не более семи-восьми футов.

Норочий пруд, место новое и такое потайное, что старшие Бельфлёры о нем и не знали. Когда Рафаэля спрашивали, где он был все утро, в ответ он, по своему обыкновению, невнятно бормотал:

— Так, нигде, на пруд ходил.

Его дед Ноэль полагал, что речь идет о пруде за старым грушевым садом.

— Там полным-полно окуней, — говорил дед, — а неподалеку целые стада оленей пасутся, однажды я их тридцать пять насчитал, и у самого крупного рога были фута в три, клянусь! Но знаешь, малыш, в этом пруду еще и каймановые черепахи водятся, а это твари опасные. — Он ткнул Рафаэля пальцем и хихикнул. — Знаешь, что такая черепаха может сделать с мальчиком, который вошел в воду или даже по глупости решил поплавать?