Методотдел - Хилимов Юрий Викторович. Страница 23

Если честно, что-то подобное я предчувствовал в отношениях Пети и Вари, но мне казалось, это наступит намного позже. Конечно, первым делом, что меня обеспокоило, стал вопрос о поиске нового методиста, и это посреди лета… «А может, и к лучшему все, — думал я, — кто-то придет со свежими силами». Грозящий уход Вари не означал катастрофы. Она была ответственной, исполнительной, но все же еще не созрела и не раскрылась в профессии. Мне нравилась идея выращивания кадров, и Петя и Варя прекрасно подходили под это, обещая в будущем вознаградить мои ожидания. Но тут возникло это «но».

Действительно, дня через три Верескова положила на мой стол заявление об увольнении. Она казалась очень взволнованной, но в целом держалась хорошо.

— Почему? — я обязан был задать этот вопрос, хотя и так все знал.

Кабинет замер в ожидании ответа. Отсутствие отдельного кабинета у начальника в таких деликатных случаях является очень неудобным обстоятельством, но, к счастью, у нас был балкон.

Варя принялась врать, что называется, по мотивам:

— Я должна уехать в Москву к родственникам. Там нужна моя помощь. За маминой старшей сестрой необходим уход, а она одинока, и вот семья решила…

Я не люблю, когда врут. Зачем? Тем более в этом случае. Ну, встретила другого, увлеклась… С кем не бывает? Что за шифровки?

— А Петя?

Это вопрос не застал Варю врасплох. Она подготовилась к нему заранее.

— Он остается. Да я собираюсь вернуться через какое-то время. Если вы меня не возьмете обратно, устроюсь куда-нибудь в другое место. Мне нравится здесь. А ему сейчас нет смысла ехать в Москву. Там все равно мы не сможем жить вместе.

Я ничего на это не ответил — подписал заявление и пожелал удачи.

Начались поиски нового методиста. Я разместил объявление, где только можно, да вот только наши условия были очень скромными, чтобы возник серьезный конкурс. Разумеется, откликались, но все не то. Ну не хотел я брать уральских и сибирских теток предпенсионного возраста, которые мечтали встретить старость на берегу Черного моря.

Однажды меня вызвала к себе Капралова.

— Слушайте, я нашла вам методиста, — забарабанила она, едва заметив меня на пороге своего кабинета. — И не благодарите меня, но знайте, что вы мой должник. Женщина, слегка за сорок, из Питера, очень опытная.

— В чем? — вырвалось у меня.

Ванда немного замешкалась, как бы соображая, в чем действительна та была опытна.

— В чем?.. В реализации различных проектов, но самое главное, она работала в издательстве, так что писать умеет. Эмма прилетает завтра и сразу же сможет приступить к работе.

Я был раздосадован, что меня поставили перед фактом в этом важном вопросе, к которому я относился крайне щепетильно, не дав самому сделать выбор.

— Да, но я бы хотел побеседовать сначала с человеком. Вдруг она не подойдет нам?

— Ну так завтра она будет здесь, вот и побеседуете. И не волнуйтесь, мой дорогой, я абсолютно уверена, что Эмма — то, что нужно методотделу.

Больше всего меня как раз смущала убежденность Ванды, что Эмма — это то, что нам нужно. Ведь, исходя из опыта общения с ней, это следовало понимать совсем наоборот.

На следующий день Капралова привела в кабинет нашу новую сотрудницу. Высокая, поджарая женщина с короткой стрижкой была похожая на юношу. У нее был низкий голос, она носила брюки и немного сутулилась. Такой штучки во Дворце еще не было. Ее образ определенно заключал некоторый шарм, который пленял своей неформатностью, нежеланием быть как все, и даже, пожалуй, презрением к суждениям большинства.

Признаться, меня заинтересовала ее самобытность. Я предполагал, что за всеми этим есть ум, а значит, ее появление пойдет на пользу отделу. И действительно, в рассказе Эммы о себе я услышал много разумного. Она транслировала прогрессивные идеи: была ярой сторонницей неформального образования, выступала категорически против любых репрессивных методов педагогики и принуждения ребенка к обучению. Уже из первого разговора с ней стало понятно, что Эмма была очень бескомпромиссным человеком в отстаивании своих идеалов. Ей оказались близкими эмпатия и сострадание. Буквально на второй день ее работы в отделе мы все узнали, что Эмму очень волнует проблема выживания морских млекопитающих. Выяснилось, что она участвовала в нескольких волонтерских акциях по спасению касаток и дельфинов от охотничьих рук. Свой переезд в Крым она связывала с возможностью продолжать это благородное дело. В общем, все было неплохо поначалу. По образованию Эмма была филологом, и я отдал ей часы Вари по английскому языку.

Неприятные сюрпризы посыпались после первой недели работы нашей новой сотрудницы. Как-то вечером ко мне на разговор пришла мама одного мальчика, который занимался у нас английским. Молча выложила на мой стол ученическую тетрадь, открыв ее на странице, где в центре детским почерком было старательно выведено: «Словарь английских нецензурных выражений». Дальше в столбик шли, собственно, те самые слова с переводом на русский язык.

— Что это? — спросил я.

— Нет, это я у вас хочу спросить: что это? Почему на ваших занятиях этому учат?

Как мог, я постарался успокоить мамашу, пообещав во всем разобраться и дав слово, что этого больше никогда не повторится.

— Здесь, верно, нужно знать какой-то контекст, объясняющий, почему появился этот словарь, — рассуждал я. — Понимаете, я не оправдываю такое. Разумеется, это недопустимо, но сейчас я не хочу спешить обвинять педагога. Надо во всем внимательно разобраться.

На следующий день я потребовал от Эммы объяснений.

— У меня полгруппы подростков любят фильмы Гая Ричи и братьев Коэн, а там, знаете, это часто встречается, — сказала Эмма. — И что такого, если дети узнают, как правильно пишутся и произносятся такие слова? Ведь я им одновременно объясняю, что ругаться нельзя.

— А что, современные подростки знают, кто такие братья Коэн? — не верилось мне.

— Какая разница, если не знают этих, значит, знают тех, кто еще хуже, — пожала она плечами.

Следующие четверть часа она потратила на препирательства со мной, указывая, что моя позиция ретроградна.

— Хорошо, давайте будем снова говорить детям, что их находят в капусте.

— Да при чем здесь капуста? — начинал я терять терпение.

— При том, что это, как и жизнь без бранных слов, неправда. Я думаю, что важно не замалчивать о чем-то, а говорить об этих явлениях.

— Но не таким же образом.

— А почему не таким? А каким?

— Когда будете начальником, тогда и будете решать каким. Я запрещаю делать подобные вещи.

— Не разговаривайте так со мной, — кричала Эмма. — Я взрослый человек! Мне сорок лет! Я не девочка, меня не надо отчитывать.

— Выйдите вон из кабинета, — выпалил я, указывая рукой на выход.

Аргументы были исчерпаны, а самое главное, я утратил понимание полезности диалога. Кабинет у нас был общий, и получилось, что я выгнал Эмму, как преподаватель студентку, на глазах у притихшей аудитории.

Вскоре стало известно, что Эмма знает не только английские нецензурные выражения, но прекрасно ориентируется и в их русском варианте. Ко мне начали поступать жалобы от коллег. Первой подошла Агнесса Карловна, сообщив о том, что Эмма кого-то громко обматерила по телефону, находясь в читальном зале вместе с детьми. После этого Кирилл Завадский стал свидетелем похожей истории. Затем начались ссоры между Эммой и Максимом Петровичем. Она огрызалась на его замечания не сидеть на столе и не хлопать дверью. Эмму раздражали разговоры методистов в отделе, а назвав Агарева сплетником, она окончательно и бесповоротно обрела себе кровного врага.

Любимым словом Эммы было «отдуплиться». Никогда и нигде прежде я не слышал его. «Сейчас, я отдуплюсь немного», — часто говорила она по утрам, когда я просил ее выполнить какое-нибудь задание.

Что это за мерзкое слово «отдуплиться»? Зачем оно? Всякий раз, когда я слышал его, то наполнялся каким-то глубоким отвращением, какой-то необъяснимой брезгливостью на подобное убогое словотворчество.