А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 21
– А никак. Вы музыку слушайте, а не песню.
– Это ты музыкой называешь? Вы, молодые, совсем очумели, если это называете…
– А мы продолжаем наш музыкальный марафон! – радостным голосом перебивает ее ди-джей. – Следующая наша заявка от Михаила для его сестры Нади, у которой сегодня родился сын, с поздравлениями и пожеланием доброго здоровья. А также – и для врачей бригады «Скорой помощи» номер четырнадцать, Милявиной и Вертинского, которые помогли этой новой жизни появится на свет. Цитирую: «Спасибо вам, ребята, за ваш профессионализм и смелость, пусть у вас будет поменьше вызовов и побольше денег. Простите, если что не так». Присоединяюсь к этим словам, от всей души поздравляю Надю со светлым чувством радости материнства, врачей Милявину и Вертинского – с успешным исполнением их профессионального долга, и для вас всех сейчас в эфире звучит эта песня! Оставайтесь на нашей волне!
Гена крутит руль, приоткрыв рот.
– Это… чего? Это про вас, что ли?
– Ага, – признаться, я ошарашен не меньше его. Ай да Михаил, брат Нади! – Офелия Михайловна, вы слы… Офелия Михайловна!
Господи! Офелия плачет, отвернувшись к окну.
– Гена, останови!
«ГАЗель» притормаживает у обочины. Я торопливо выскакиваю из салона и открываю дверь в кабину.
– Офелия Михайловна!
– Ничего, ничего, не ори так, – отмахивается она, вытирая слезы, текущие по морщинистым щекам. – Сейчас…
– Вы что, расстроились?
– Обалдела я, а не расстроилась. Сколько лет уже работаю… и чтобы так вот… всегда ведь только в говне мажут…
Я залезаю в кабину и неловко обнимаю ее за трясущиеся плечи. Гена, посоображав с минуту, достает из кармана платок.
– Это… доктор. Возьмите, он чистый.
– Спасибо, Геночка, – всхлипывает Михайловна.
Геночка!!! Зашибись! Впрочем, трудно ее не понять. Когда человека за постоянно совершаемое добро в благодарность только поливают грязью (в лучшем случае – провожают сухим «Спасибо, доктор»), он ожесточается и перестает от жизни ждать чего-то хорошего в ответ. А так, я думаю, на весь город, ее еще никто не благодарил.
Михайловна шумно сморкается и вытирает уголком платка остатки слез.
– Ладно, ребятки… Хватит рассиживаться, вызов, все-таки…
– Да, а то, не дай Бог, там все пройдет, что болит, – усмехаюсь я.
Забираюсь обратно в салон, просовываю голову в переборку.
– Генка.
– Чего тебе еще?
– Включи мигалку, а?
– Да на кой хрен? Дорога пустая!
– Ну и что? Попугаем местных аборигенов. Давай, давай, не жмоться, аккумулятор не сядет.
– Вот же задолбал! – в сердцах выкрикивает Гена. – Да на, на, подав…
Его голос исчезает в жутком вое сирены и скрежете ожившей мигалки. Водитель беззвучно орет мне еще что-то оскорбительное и рывком вышвыривает машину на полосу движения – так, что меня по инерции бросает спиной в кресло.
Дурак ты, Гена. И не лечишься. Как я говорил раньше, тебе только руль крутить. А Михайловне сейчас смотреть проблемного больного, решать сложнейшие вопросы догоспитальной дифференциальной диагностики и выбора тактики оказания медицинской помощи. Что никак не получится в расстроенных чувствах.
А так – от воя сирены Офелия очень скоро осатанеет и снова станет сама собой. И пусть уж лучше такой и остается. Мне так комфортнее.
Бабушки, бабушки, бабушки-старушки… Вы – золотой фонд нашего здравоохранения, не дающий нам забыться в праздном безделии. Что бы мы без вас делали, без любительниц яростно накручивать по утрам и вечерам «03», без устали измерять свое АД и температуру, трепетно прислушиваться к ритму колотящегося сердца и выискивать в бурчании живота первые симптомы начинающейся дизентерии и кишечной непроходимости? По сути, около половины всех взрослых вызовов бригад «Скорой помощи» приходится на ипохондрических старушенций, по уши погрязших в битве за собственное здоровье и долголетие. И дай Бог, чтобы хоть треть из них была обоснована!
Нет, есть, конечно, категория пожилых женщин, которая действительно нуждается в наших услугах, и нуждается довольно часто. Но – что самое парадоксальное – эти-то, как раз, терпят до последнего, и вызывают уже тогда, когда приходится в прямом смысле бороться за их жизнь.
А в большинстве своем бабули у бригад «Скорой помощи» не пользуются уважением. В принципе, их тоже можно понять. Человеку на пенсии, после того, как он оттянул все мыслимые отсрочки ухода с работы по возрасту, становится скучно. Отдых не радует, безделие только раздражает, сплетни на лавочке теряют свою актуальность, телевизор ввергает в депрессию, дети, если таковые есть, давно выросли и живут своими интересами. Ты больше не нужен, ты выброшен из шумного потока жизни, чтобы тихо гнить на ее обочине. Но тут появляется увлекательнейшее занятие – борьба за собственное здоровье. Эта борьба не прекращается ни на секунду и дает массу возможностей убить опротивевшее свободное время в поиске лекарств, диалогах в очередях к участковому специалисту, обсуждении обоюдных заболеваний и гадкой организации здравоохранения у нас и вообще. Скучать уже некогда.
Только вот эти игры в «больничку» для бригад «Скорой помощи» становятся сущим мучением. Ведь, если разобраться, настоящих – «скоропомощных» – вызовов никто не отменял, они поступали, и будут поступать. И время, угроханное очередной бригадой на очередную бабулю с «гипертермическим кризом» или «кажется, инфарктом», фактически украдено у того, кто сейчас задыхается от приступа бронхиальной астмы, воет от боли в сердце с настоящим инфарктом миокарда или колотится на земле в эпилептическом припадке. Только тем, кто действительно ждет помощи от нас, этого никогда не объяснить. И бабушкам – тоже. Не они же после будет объясняться с мамой, у которой утонул ребенок, с отцом, у которого на глазах сбило машиной сына, с братьями и сестрами, на руках которых испускает дух любимый дедушка – которые не дождались нас, потому что мы снимали очередную кардиограмму очередной заскучавшей бабуле.
С такими Офелия, как правило, не миндальничает, за что я ее и ценю. Иногда, конечно, ее заносит, но в большинстве случаев она всех противных бабок ставит на место.
Концерт по заявкам начался при нашем входе в квартиру – дверь открыла довольно потрепанного вида женщина лет сорока, присовокупив к скрипу дверных петель привычное нам «Наконец-то!». Впрочем, возглас был скорее облегченным, нежели гневным, поэтому я оставил его без комментариев.
– Бэлла, кто там? – донесся пожилой голос из комнаты. Довольно сильный голос, отнюдь не вибрирующий от боли и даже без обычной старческой хрипотцы.
– «Скорая», мама, – гаркнула в ответ женщина, пропуская нас.
В ответ до нас донесся протяжный стон, полный глубокой муки и страдания.
Все понятно.
В комнате на диване вальяжно раскинулась объемистая дородная дама в возрасте, с болезненно закатанными куда-то к своду черепа глазами, запахнутая в пушистый халат. Комната сама неплоха – домашний кинотеатр, плазменный телевизор на стене, шелкография на обоях, натяжной потолок, на полу мягкий палас. Сам диван стилизован под древнеегипетский и обит явно не дерматином. В ногах у «больной» пристроился здоровенный персидский котище, поглядывающий на нас – пыхтящих и сопящих после подъема на пятый этаж – с откровенным кошачьим презрением. Резной журнальный столик у дивана завален упаковками с лекарственными средствами. М-да… проще сказать, чего тут нет.
«Потрепанная» дочка входит следом, в руках имея полупустую бутылку «Хольстена». Этим, думаю, и объясняется ее потрепанность. Судя по пробивающемуся сквозь тонкий аромат духов запаху застарелого перегара, потребляет спиртное она довольно регулярно.
– Вы что, разуваться не будете? – подозрительно спрашивает дама, на миг утратив страдающий вид.
– Может, еще до трусов раздеться? – угрожающе спрашивает Офелия. – Стул принесите.
– У меня же ковры ангорские! – в священном ужасе восклицает дама.