А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 22
– А у меня туфли турецкие, – встреваю я. – Мы лечиться будем или дальше дурака валять?
– Как вы разговариваете, молодой человек?!
– Мы поедем, а? – это Офелия. – Я вижу, ваши ковры вам интереснее собственного здоровья.
– Нет-нет, что вы! – мгновенно убавила гонор дама. – Бэлла, принеси доктору стул, я вот не в состоянии, как видишь.
Она снова переключилась на ведущую роль страдалицы. Упомянутая «потрепанная» Бэлла, звучно сглотнув остатки «Хольстена», поболтала бутылку перед глазами, после чего ушла, шаркая ногами. Я принялся оформлять карту вызова, пока Офелия измеряла давление. Больная громко постанывала и просила быть с ней аккуратнее, у нее раскалывается голова, все тело ломит, а мозг близок к тому, чтобы потечь из ушей. И испачкать дорогие ангорские ковры. Согласно представленному паспорту, звали нашу даму Верейской Стефанией Аркадьевной, было ей истинно шестьдесят два года. Она ныне не работала, а молодость, как она поведала сквозь страдания, посвятила театру. Правда, в качестве кого, не указала, уклончиво сказав, что ее работа была очень уважаемой и почетной. Хотя, думаю, она вполне могла рассуждать так и о работе уборщицы в гримерках. Для актрисы на пенсии играла в больную она довольно бездарно.
По окончанию обследования выяснилось, что уважаемая Стефания Аркадьевна страдает гипертонической болезнью уже три года, врачам не доверяет принципиально, а лечится только самостоятельно и симптоматически, что и обуславливает огромное количество лекарственных препаратов на столике. АД у нее было на двадцать единиц выше рабочего [27]. Узнав об этом, дама испустила такой стон, что я испугался за ее глотку.
– О-ооо, доктор! Я так и знала! Вся голова как топором расколота! Скажите, что со мной будет? Нет… нет, не говорите этого!
Офелия испепеляет ее взглядом из-под опущенных очков. Безрезультатно.
– Бэлла! – больная протянула трясущуюся руку к дочке, вплывавшей в комнату со стулом. – У меня давление, представляешь! Бэлла, если что случится, позаботься о Рамзесе!
– Послушайте…
– Я чувствовала, доктор, сердце женщины – вы, как женщина, меня поймете – мне все подсказало! Я уже неделю как сама не своя хожу! А вчера свою покойную бабушку во сне видела, она меня звала куда-то. Теперь-то понимаю, куда… О, Боже всемилостивый…
– Антон, – дернула меня за рукав доктор. Да, я и сам понимаю, что неприлично с полуоткрытым ртом глазеть на бьющуюся на диване в судорогах истеричку. – Феназепам набирай давай.
– Чистым? – риторически спрашиваю я, открывая сумку. Мыть руки нет ни малейшего желания – я щедро плескаю на них спиртом, надпиливаю шейку поданной мне врачом ампулы и набираю пенящийся препарат в шприц.
– Что это? – трагично вскрикивает Стефания Аркадьевна, увидев шприц. – Скажите мне… это поможет?
– Это не помешает, – бормочу я, примериваясь. – Э-ээ… Бэлла, кажется? Помогите мне.
Посредством подоспевшей дочери мы задрали на даме халат, я быстренько протер спиртом верхний наружный квадрант правой ягодицы и, коротко размахнувшись, всадил иглу. Стефания Аркадьевна, до этого не перестававшая причитать, звучно ойкнула и дернулась вперед.
– Тихо, – придержал я ее, толчком поршня вгоняя «феникс» в мышцу.
– Что вы мне укололи, доктор?
– Феназепам, – отвечает Офелия. – Успокаивающее, если не в курсе.
– Я спокойна, доктор, – всхлипывая, отвечает больная. – Я только об одном вас прошу, как служителя клятвы Гиппократа… Уверена, вы не останетесь глухи…
– Ну?
– Я не хочу жить! – пронзительно вскрикивает дама. – Не хочу! Я вас прошу – уколите мне что-нибудь, чтобы я смогла навеки покинуть этот мир и избавиться от мучений. Мне так все опротивело, я устала от всего этого! Это же просто непереносимо…
Вот-вот, и эту песню мы тоже не раз слушали. А потом сами же и распространяются про «врачей-убийц». На одном похожем вызове такая вот умирающая, в ответ на довольно резкий отказ Михайловны, кинулась на нее с кулаками. Я ее еле оттащил. К счастью, за годы работы я уже выработал четкий алгоритм общения с этой категорией мучеников, имеющий терапевтический эффект почти со стопроцентной гарантией. Поэтому я быстренько пихаю локтем доктора, уже приоткрывшую рот.
– Вы серьезно?
– Я серьезно, молодой человек. Вы даже представить себе не можете, как серьезно. Проживите мою жизнь, претерпите те терзания и лишения…
С радостью, моя дорогая. Особенное если результатом лишений и терзаний будет такая вот квартирка с египетским диваном и домашним кинотеатром. Но я не спорю.
– … уже не говорю о том, какие я испытываю боли. Это адские муки, у меня внутри как будто жидкий огонь переливается! Я вас умоляю, хотите – на колени перед вами…
– Ладно, – прерываю я. – Но вы, я надеюсь, понимаете, что такого рода услуга…
– О-о, берите все, что хотите! – громко восклицает Стефания Аркадьевна, заламывая руки. – Мне в этом бренном мире уже чуждо все материальное! Там мне уже будет все равно!
Офелия хранит зловещее молчание, наблюдая за нами. Судя по тоскующему выражению лица Бэллы, все это она уже видела и слышала не единожды. Ничего, сейчас внесем разнообразие в рутину.
– Ладно, – я выуживаю из укладки ампулу с физраствором и подбрасываю ее в руке. – У нас есть то, что вы хотите. Это вам обойдется в пять тысяч долларов.
– Да просите все, что… СКОЛЬКО?!
– Пять тысяч американских рублей, – повторяю я. – Что-то вас смущает?
– Но… почему так дорого?
– А какая вам, собственно, разница? – включается в игру Офелия. – Там вам будет все равно – что пять, что пятьдесят тысяч.
– Э-ээ, да… но… просто я…. как бы вам сказать… не ожидала… такая сумма…
– А вы как думаете? – пожимаю плечами я. – Мы же не только о себе хлопочем. Часть надо отдать старшему врачу, часть – судмедэксперту, следователя не забыть, своему адвокату заплатить и судье часть. Нам почти ничего не останется. Не сомневайтесь, это очень дешево. Киллера нанять будет намного дороже.
– А грех велик, – назидательно добавляет Офелия. – Мы ведь клятву Гиппократа давали.
Дама в смятении и неподдельном испуге смотрит на нас, потом на дочку – та лишь пожимает плечами. Мол, твои здоровье и жизнь, тебе и решать.
– Знаете… э-ээ… я, наверное…
– Потом? – насмешливо спрашивает Михайловна. – Ну и ладушки. Как надумаете – звоните, мы до восьми утра работаем. Собирайся, Антон.
Я, деланно вздохнув, бросаю ампулу обратно, быстренько закрываю сумку.
Мы выходим в прихожую, когда нас догоняет Бэлла.
– Ребята, одну секунду.
Нам в нагрудные карманы с шелестением запихивается по бумажке.
– Не пять штук баксов, конечно, но на хлеб хватит.
– Благодарим, – высокомерно отвечает Офелия и выходит за дверь. Дочка ловит меня за рукав. Улыбается.
– Спасибо, что припугнули ее. Я сама медсестра. Была когда-то. Она из меня всю кровь выпила своими капризами. Вы, надеюсь, не серьезно, насчет эвтаназии [28]?
– Нет, конечно, – улыбаюсь в ответ. – Такое черное дело и пятью миллионами не отстираешь. А совесть свою – и подавно.
– Бригада четырнадцать, вы где находитесь?
– Все там же. Улица Черешневая, 18, у гаражей, как и передали. Мы уже все обыскали, все вокруг два раза обошли.
– Вас никто не встретил?
– Никто нас не встретил. Да и нет тут никого, ни живых, ни мертвых.
– Подождите, уточню у Галины, она принимала вызов.
– Ждем.
Офелия, не стесняясь, широко зевнула и устало откинулась на спинку сидения. Я, протирая слипающиеся глаза, рассматривал сбегающие капельки моросящего дождя по стеклу окна. Спать в холодной машине невозможно, кресло настолько жесткое, что зад через пять минут начинает отекать в любом положении. Подозреваю, что поганец Гена вместо поролона набил кресло речной галькой. Или еще чем похуже.