Чебурашка - Ромов Дмитрий. Страница 7

– Смотри, твою мать! – выбрасывает руку вперёд лейтёха.

Хулиганы, как мартышки, начинают карабкаться на два низких гаража, наступая на висячие замки и крепкие петли.

– Вот суки! – шипит Хаблюк и добавляет несколько очень крепких словечек.

Он снова тормозит, теперь уже резко, и врубает заднюю, чтобы развернуться или просто ехать задом наперёд, не знаю. Должно быть, хочет их подловить с другой стороны.

В этот самый момент один из шакалят, а именно белобрысый, раньше других взобравшийся на крышу гаража, кидает булыжник. Хаблюк в это время смотрит назад, начиная маневрировать, поэтому глухой удар и треск стекла становятся для него полной неожиданностью.

– Хаблюк, твою мать!

Лейтенант выскакивает из машины и бросается к гаражу, да только пацаны уже бегут по крыше, перескакивают на гараж повыше и теряются из виду, спрыгивая с другой стороны.

Сержант тоже выскакивает, но лишь затем, чтобы осмотреть паутину, расползшуюся по стеклу. Можно подумать, снаружи она выглядит иначе, чем изнутри.

– Помчались, давай в машину скорей! – восклицает лейтёха, но сержант не двигается с места.

– Не догоним уже, – зло мотает головой он, достаёт из кармана смятую коричневую пачку «Опала» и с напором добавляет, – приехали, лейтенант!

Звучит это, как «ну что, достукался?»

Он говорит с недовольством и обидой, будто именно лейтенант их упустил. Я тоже выскакиваю из машины. Блин! Акупунктура! В одних носках стоять на гравии – то ещё удовольствие.

– Так, ну давай бумаги оформим, – кивает мне молодой мент. – Ты в какой школе учишься?

– В шестьдесят второй, – поморщившись, отвечаю я.

– Имя.

– Артём…

– Фамилия.

Я молчу некоторое время, соображая, а потом машу головой:

– Не скажу я вам, товарищ лейтенант.

– Почему? – искренне удивляется тот.

– Да, какой смысл? Время только терять будем. Вы их уже не найдёте. По горячим следам ещё можно было схватить, а так… Не хочу, в общем. Ладно, спасибо за американские горки. До свидания.

Сержант хмыкает, а лейтёха стоит с приоткрытым ртом и соображает. Я аккуратно схожу с гравия и ступаю на неширокую бетонную полосу, залитую вдоль ряда кирпичных гаражей.

– Эй, Артём! – бросает мне в спину лейтенант.

Я, не оборачиваясь, делаю прощальный жест и молча двигаю дальше. До дома недалеко, ничего, дойду и босиком.

Вернувшись домой, стягиваю джинсы, лопнувшие по шву на заднице, совершаю омовение своих избитых конечностей и переодеваюсь согласно статусу. Надеваю заношенные и блестящие на коленях школьные брюки, бросаю в стирку рубашку, а футболку оставляю. Натягиваю кеды и собираюсь снова выскочить из дома.

На этот раз я решаю немного прогуляться, посмотреть на город в его девственно-советском состоянии, а потом идти к бабушке. Купить бы ей гостинец какой-нибудь… Но где взять деньги?

Деньги… Да, деньги… Вообще-то у меня они есть… Ёлки! Конечно, я же коплю на проигрыватель! Я, не разуваясь, иду к себе в комнату, выдвигаю ящик стола и вытаскиваю из глубины небольшой серый ящичек для химических реактивов. Отец с завода принёс, или мама из универа. Откидываю крышку… Ого! Богатство какое. Тут рублёвки, трёшки, пятёрки и даже одна десятка. Это бабушка мне подкинула. Всего двадцать один рубль с мелочью из необходимых ста восьмидесяти, что ли…

Помню, в итоге я так и не накопил, сколько надо, и тогда взрослые скинулись на недостающую сумму и купили мне бердскую «Вегу». Серебристую, не очень красивую, но звучащую по тем временам вполне прилично. Счастья было… полные штаны, как дедушка говаривал.

Я беру мелочь и пятёрку. Пусть лежат в кармане, лишними не будут. Натягиваю кеды и вылетаю в оживший социалистический заповедник. На сердце, конечно, уже не так радостно, как с самого утра, утраченные «адики» тяготят душу, но лёгкость, называемая молодостью, велит смотреть в будущее с оптимизмом. Именно к этому призывает и житейский опыт. Теперь-то уж всё будет иначе.

Я перебегаю «Весеньку» и останавливаюсь перед булочной. С детства знакомая витрина – хлеборобы, трактора, снопы пшеницы. Выцвевшая надпись гласит: «Хлеб – наше богатство». Согласен! Под витриной на цоколе нацарапано: «Секс Пиздолс», через букву «з». Ха, точно! Всю жизнь здесь это граффити. Или, учитывая технику исполнения, скорее, сграффито.

Песен их никто не слушал, поскольку они мало кому нравились, а вот название нравилось многим моим сверстникам. Я усмехаюсь и вхожу в магаз. Класс! Пахнет фантастически – свежей выпечкой. Возможно, всему виной юношеское восприятие. О, моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств, в общем. «Утраченная» зачеркнуть, вписать «обретённая».

Ну, что, разгуляемся? В магазине два отдела – хлебный и кондитерский. Народу никого. За кассой сидит крупная тётка с яркими фиолетовыми тенями и затейливо, в стиле «Стар трек», уложенными волосами.

Хны, как видно, она не жалеет и любит яркие цвета. И, надо же, я её помню! Точно. Она всегда здесь сидела. Даже имя всплывает… Люба что ли… Или Люда… Она бросает на меня мимолётный скучающий взгляд и отворачивается.

Я осматриваюсь и, подойдя к витрине кондитерского отдела, замираю. Так, что взять? Бабушка у меня сладенькое любит, ага. Правда, ей нельзя – сахар, давление и всё такое. Но сегодня мне очень хочется её побаловать. Ладно.

Иду к кассе и отбиваю всего по одному – «картошку», «бисквитное», «корзиночку» и «заварное», то есть эклер, всё по двадцать две копейки. У продавщицы в отделе выпрашиваю коробку и несу в руках перед собой.

Я зачарованно кручу головой, словно приезжий из глухих мест. Обалдеть! По дорогам несутся «Жигули» и «Москвичи» и «Волги», надсадно всхлипывают горчично-жёлтые «ЛиАЗы», чуть подвывают троллейбусы.

Пахнет бензином и асфальтом. Солнце жарит, приближаясь к зениту. Люди бегут, торопятся, выходят из автобусов. Несколько минут я просто стою на перекрёстке и наблюдаю за жизнью.

Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде – длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества – энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.

Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.

Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.

Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.

– Смотреть надо! – не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.

– Я на пешеходном переходе! – отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.

– А я на железном коне! – обрубает он.

– На козле! – бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.

– Ну-ка подойди! – требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.

Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.

– Ты в каком классе учишься? – спрашивает он.

– В девятом, – пожимаю я плечами, – уже в десятом.

– В «Б»?

– Возможно.

– Чтобы к Вике моей близко не подходил, ты понял?

– Чего? – хмурюсь я.

– Я два раза повторять не буду, – бросает он. – Свободен!

Всё-таки батя её. Блин, может, отчим? Вообще ведь не похож. Ну ни на граммулечку. При упоминании Вики в сердце ощущается маленький укольчик. Ма-а-а-ленький, почти незаметный, но укольчик…

Рядом с бабушкиным домом стоит головокружительный аромат. От кондитерской фабрики тянет шоколадом. Она вот, рядом, в ста метрах, и ветерок сейчас дует оттуда. А за фабрикой школа между прочим. Вот ведь бедные детишки, когда ветер в их сторону. Искушение.