Братья - Градинаров Юрий Иванович. Страница 21

– Кажись, прибыли, – сказал он.

Пологий участок берега будто обидела природа. Серый песок казался мрачным среди буйствующего вокруг разнотравья. Видно, что этой переправой ходили не один десяток лет, проложив оленьими копытами и нартами песчаную дорогу до самой воды. Мотюмяку с Тубяку быстро распрягли оленей, подтянули повыше голенища бродней и вошли в воду. Оленей вели за собой на поводке. Те на ходу пили воду, фыркали, трясли ушами. Хвостов их не понукал. Они понимали его по легким подергиваниям поводка.

– Ты смотри, воды не боятся. Лошади – и то трусливей! – удивился Кытманов.

– Это таежные олени. Для них что снег, что вода. Все нипочем. Это же ручеек. Они тысячами Енисей переплывают. И переправы – в несколько верст, а глубина – копытами не достанешь. Да еще течение! – пояснил Сотников.

Тубяку остался на левом берегу с оленями, а Мотюмяку вернулся назад.

– Воды набрал в сапоги? – поинтересовался Сотников.

Хвостов лег на землю, поднял вверх одну ногу, потом вторую.

Вода из бродней не лилась.

– Значит не успел, коль сухо, – сказал Александр Петрович. – А у нас голяшки еще длинней. Главное, не оступиться.

Они перенесли ружья, спальные мешки, бутыли. Остались иряки с привязанной поклажей. Нарты несли над водой, чтобы не замочить провизию, хотя она и была в кожаных мешках.

– Киприян Михайлович, не пора ли червячка заморить? Александр Петрович протрясся на нартах. Еда вниз ушла, – пошутил Мотюмяку, глядя на Кытманова.

– Можно и заморить. Доставай припасы. Будем обедать.

Тубяку увел оленей от берега, нашел обдуваемое ягельное место и посадил их на длинный поводок, для отдыха.

Потом собрал и поджег кучу ерника и мха. Густой дым завис над землей.

На одном из иряков разложили съестное. Ели быстро, опасаясь летящего прямо в рот гнуса. Даже дымокур был бессилен перед нахальными насекомыми.

Пока чаевничали да говорили о том о сем, мало кто прислушивался к пронзительным крикам гагар, долетающим с неба и со спрятавшихся в ивняке озер.

– Гагара шибко стонет. Погода плохая идет! – посмотрел в небо Мотюмяку. – Надо успеть пройти еще верст десять. Скоро горы, там ветер меньше.

И опять поскрипывают санки, слышится приглушенный голос Хвостова, понятный лишь оленям да пастуху Тубяку. Собака спит на оленьей шкуре, положив голову на передние лапы, вздрагивает и просыпается, когда нарта почти ложится набок или вспорхнет куропатка, будто выстрел. Мунси в такие минуты открывает глаза и с надеждой смотрит на своего хозяина Хвостова, будто верит, что тот не даст ее в обиду, не позволит опрокинуться нарте.

Тубяку на иряке клюет носом, спит с поводком на руке. С нарт слетит – олени не убегут. Он не выпустит веревку из рук до тех пор, пока не остановятся олени, даже если они поволокут по земле.

Небо хмурится. Задул холодный север, и сразу летняя тундра превратилась в осеннюю. Встревожились птицы, прячась в кустарниках и в высокой траве от наседающего сверху ветра. Пошел редкий снежок, потом гуще и гуще. Побелели вершины сопок, зелень листвы.

– Вот тебе и лето! – крикнул Кытманов съежившемуся Сотникову. – Июль, а снег, как в октябре!

– Удивляйся, Александр Петрович, но это не зима. Это север проказничает. Такое у нас бывает. Ветер переменится, юг подует и эту белую пелену как собака языком слижет.

А у Александра Петровича в голове сомнения. Не возьмет в толк, как ориентируется в этом бездорожье Хвостов, когда тундра, куда ни кинь, везде кажется одинаковой? По озерам? Дак их сотни, больших и малых! Одни пересыхают, другие рождаются после дождей и таяния, третьи – родниками живут. Речки быстрые да коварные: то широки, под стать Енисею, то суживаются до какого-нибудь безымянного ручья. Кытманову все надо знать да осмыслить. Будущие затраты, хоть и не подсчитанные, уже пугают. Все-таки не ближний свет этот Север! Каждая верста, будь то по воде или по тундре, в большую копейку выльется. Его никто не неволит, но азарт берет свое. Привык он везде быть первым.

Хвостов резко ставит оленей поперек санки и останавливается. Седоки сходят с нарт попыхтеть трубками. Начинается узкая безветренная долина. Кытманову хочется разузнать, как Хвостов находит дорогу.

– Слышь, Мотюмяку, как ты тундру видишь?

– Не знаю, Александр Петрович! Небо, солнце, ветер, реки, сопки вижу, слушаю. Головой что-то кумекаю. Олешки умные. Бредут, куда хозяину надо.

– Не понял! Олени умные, что ли? Я тебя спрашиваю. Ты в тундре плутал когда-нибудь?

– Плутал? В пургу, по-моему, плутал. В «куропачьем чуме» ночевал. Буря утихла. Сам дорогу нашел.

– Киприян Михайлович, может, ты какие секреты знаешь?

– Не знаю! Я по тундре много езжу, но всегда с опытными каюрами. У каждого тунгуса нюх особый. У них есть то, чего у нас с тобой нет. И сколько лет в тундре ни живи, такими не станем. У них свое видение, свой дар. Проведи Хвостова по улицам Енисейска, и он заплутает, а здесь как рыба в воде. Видишь, даже он, грамотный и умный, не может объяснить. Это, вероятно, то, что зовут интуицией.

– Значит, для перевозки грузов и людей пригодны только тунгусы?

– Почему? Плотники, грузители могут быть пришлые. Нарт понадобится не меньше тысячи да на поломки – запас. Сбрую оленью они режут сами из оленьих шкур и шьют. Ну и оленей тысячи полторы саночных. Это на первый случай. А потом много чего понадобится. Ты, наверное, понял, что Хвостов в дороге придерживается общего направления, а именно к Норильским горам. Зная местность, он ведет нас по низинам, по почти ровным местам, где есть моховой покров, где оленям легче тянуть поклажу. Ведет по только ему известным приметам.

– Вон большие озера! – показал на север Мотюмяку. – Их пройдем, и потом на восток, к горам. Однако прямо идти нельзя. Острый камень протрет полозы наших санок. Олень копыта побьет. Слабый станет. Дорога длинней будет. Надо свежую долину искать, чтобы к горам попасть.

– Давай выйдем к Дудинке, перейдем вброд! – предложил до сих пор молчавший Тубяку.

Сотников с Кытмановым переглянулись. В такую погоду не хотелось лезть в воду.

Через час они пересекли реку, бегущую с гор на запад. Хвостов пояснил: эта речка впадает в Енисей у села Дудинского и Киприян Михайлович даже рыбачил удочкой на ее берегу.

– А я и не узнал. У нас она раза в четыре шире, да и не такая быстрая. Там глубина сажени три. А здесь пешком перешли.

На левом берегу Дудинки разожгли костер, поужинали и легли отдыхать прямо на санках. Хвостов с Тубяку по очереди поддерживали костер и караулили оленей. Где-то за полночь Тубяку увидел, как олени сбились в кучу, настороженно подняли уши и приблизились к костру, ища защиты у человека. Тубяку взял ружье и пошел в сторону жидкого леса. Мунси останавливалась, принюхивалась и потом резко кинулась в лесок.

– Мунси, назад! – крикнул Тубяку. – Стой!

Мунси нехотя вернулась к пастуху, тревожно водила головой, словно чувствовала недалеко затаившегося врага. Послышался волчий вой. Тубяку вскинул ружье и выстрелил на звук. Спящие проснулись, схватились за ружья.

– Где они? – спросил Хвостов.

– К той сосне ушли, видишь?

– Вижу! Трое. Небось, не голодные, коль восвояси ушли.

Сотников с Кытмановым достали бинокли и увидели у подножия сопки три серых силуэта.

– Волк, волчица и волчонок. На охоту вышли, – сказал Киприян Михайлович.

– Хорошо, что Тубяку не спал! – обрадовался Кытманов.

– В тундре, как в тайге, свои законы, – поправил Сотников. – Надо каждый шаг осторожничать. Тут много бед затаилось. Это на первый взгляд здесь тишина. Как говорит Хвостов, здесь за человеком наблюдают десятки глаз. И человек для них – враг. Канюк в небе завис, видишь? Он не мышь-полевку выглядывает, нас стережет и криками сородичей предупреждает. А волки вроде отошли, но еще долго от нас не отстанут. Будут кругами по нашему следу идти не одну версту. Их даже выстрел не отпугнул. А песцы, облинявшие, в пушице спрятались. Нас караулят и мышей ловят. Если бы не Тубяку, могли остаться без оленей. Волки б разогнали их, а некоторых и задрали.