Братья - Градинаров Юрий Иванович. Страница 22

– Ладно. Ложитесь, досыпайте. Я сторожить буду! – успокоил Хвостов.

Он подбросил сушняка, сверху покрыл мхом, снял бродни и вытянул ноги к костру. От сырых пимов шел пар. В небе загоралось раннее утро.

На третий день пути вошли в широкую пологую долину, окаймленную с западной стороны горами, и двинулись вдоль реки Ергалак. Олени брели медленно. Путешественники, кроме Хвостова, идут каждый у своей нарты, держа в руках поводки. Дают передохнуть животным. Даже Мунси соскочила с иряка и бежала в хвосте аргиша, принюхиваясь к оленьим следам. И в долине, и на склонах сопок густые заросли леса. Красивые места вдохновляют и прибавляют сил. Александр Петрович снова в изумлении:

– Мы, Киприян Михайлович, на юг идем? Тайга ведь начинается! Так недалеко и до Енисейска, – пошутил судовладелец. – Не заплутал ли Мотюмяку? Он же говорил, что залежи северо-восточнее Дудинского.

Кытманов говорил шепотом, чтобы не обидеть Хвостова. Сотников отрицательно мотал головой.

– Ты на проводника не гневись. Он тундровик от Бога. А тайга здесь не от юга. Лес закрыт с севера горами. Долина – как оазис. Вот и растут здесь буйно: и ель, и сосна, и лиственница, и береза. Только, может, чуть пожиже, чем тайга енисейская.

– До тайги нашей далеко, как Енисейску до Петербурга. У нас лесина так лесина, а тут ветки, а не стволы. О колено переломишь, – возразил Кытманов. – Что ж ты дом рубил в Енисейске, а не с этих веток?

– Это для времянок пойдет, для балков. А настоящая изба только с твоей тайги, – согласился Сотников. – И для штолен нужен лес строевой, а не эти карандаши. Плоты будем буксировать огромные.

К вечеру подошли к большому озеру. Оно, будто огромная чаша, блестело среди ровной, как столешница, тундры.

– Озеро Дорожное! – объявил Хвостов. – Еще денек, и будем на месте!

За Дорожным снова пошли невысокие гряды и сопки.

– Начинается предгорье Норильских гор. Реку Амбарную пройдем и выйдем в долину, – пояснил Сотников Кытманову. – Узнаю знакомые места. Терпи. Немного осталось.

– Уже сидеть на иряке надоело, – с непривычки ерзал на санках Кытманов, то подгибая, то вытягивая длинные ноги. – Задницу отсидел, пройтись охота. На шкуре сижу, а кости ломит.

– Это тебе не карета! Привычка во всем нужна. Зимой почти не трясет. Снег ровный, как стекло. Олени раза в три быстрее бегут, чем по ягелю. Бывало, путь дальний – верст сорок – пятьдесят, привяжешь себя к санке и спишь, когда с каюром едешь. Лицо спрячешь в сокуй и кемаришь верст двадцать. На станке передохнешь, чайку попьешь, оленей сменишь – и дальше. Только сильная пурга и останавливала.

Шли пологим берегом Амбарной, выискивая широкое место, где течение слабее и глубина меньше. Вешняя вода еще не спала, но даже она не скрыла огромные валуны, усеявшие дно реки.

– Здесь будем пробовать! – сказал Хвостов, спускаясь с хореем к воде. Он подтянул голенища бродней почти до паха и осторожно вошел в воду. Пройдя половину реки, Мотюмяку зашатался под напором воды, но хорей помог устоять на ногах.

– С ног валит! – крикнул он, черпнув голенищами порцию ледяной воды. Поежился, вздрогнул от холода и, ощупывая хореем дно, пошел дальше. Ближе к левому берегу дно стало чище, вода ниже, и он без приключений добрался до суши. Три спутника с берега криками подбадривали своего проводника, принявшего ледяную купель.

– Терпи, сын Божий, скоро ромом согреем, чтобы никакая лихоманка не привязалась, – кричал Сотников.

– Дабы вода не сбила с ног, идите цепочкой, страхуя друг друга! – советовал вымокший Хвостов. – Вы-то оба тяжелые, устоите, а Тубяку может свалить. У вас и голяшки почти в мой рост. Я к вам.

И он снова перешел Амбарную.

Хвостов и Тубяку распрягли оленей, развязали веревки на иряках и, став цепочкой поперек реки, стали передавать друг другу пожитки. Последними поодиночке переносили нарты. Освобожденные от упряжи олени сами переплыли реку за хозяевами.

Сотников помог Тубяку нарубить сухого ивняка и березы-сухостоя. Благо их вокруг было вдосталь. Правда, у костра остался только Кытманов, остальные занимались каждый своим делом. Мотюмяку и Тубяку сняли бродни, вылили из них воду, отжали пимы, вывернули голяшками наружу и аккуратно разложили у костра. На себя надели летние парки и бумазейные кальсоны, предусмотрительно положенные Катериной.

День прохладный, не комарный. Олени на длинном поводке паслись на опушке, выискивая сытный ягель. В лес не заходили, боясь спрятавшихся в листве комаров. Сотников с Кытмановым собирали на берегу разноцветные камешки и складывали в сумку. Тубяку поставил пущальню и вскоре принес пару жирных задыхающихся чиров. Решили посагудать. Ели трепещущуюся рыбу, ловко отрезая ножами куски свеженины у самых губ. Киприян Михайлович – с солью, а нганасаны по привычке – пресно.

– Вон за той грядой видите вершину? – спросил Хвостов, прожевывая очередной кусок, и показал ножом на восток. – Это Медвежий Камень. Там есть уголь и руда. Кажется, рядом. Еще два перехода – и мы у горы.

Чиры шли за милую душу. И Сотников, и Мотюмяку, и Тубяку только причмокивали губами, наслаждаясь едой. Головы отдали Мунси, и она захрустела, уминая мягкую рыбью кость. Александр Петрович укоризненно качал головой.

– Ну людоеды, ну африканцы!

– А ты строганину пробовал? – поинтересовался Сотников. – Нет? А зря! Если б не строганина, цинга свалила бы всю тундру. От нее нет спасу, кроме строганины. Она и еда, и снадобье. Картошки не надо, а строганину дай. Это ж Север. А сагудай! Мягче его нет закуски из живности.

– Верю, глядя на вас. Глазами хочется, а душу воротит. Не могу побороть себя. Пока. Может, позже и пойдет, а сейчас – нет!

– Тогда ешь гуся копченого, коль свеженины не хочешь.

Выпили рому, закусили гусем да вяленой рыбой. Долго пили чай, как и положено при аргише. Курили Тубяку и Кытманов.

– Лучше строганину есть, чем дым глотать! – упрекнул шутливо Киприян Михайлович Кытманова. – Твоя привычка губительна, а моя – полезна для здоровья.

– Каждому – свое! – ответил судовладелец. – Но с трубкой легче думается.

– Не знаю. Не курю, а думаю постоянно. Считаю, голова без дыма светлее и нутро чище. Да и характер люблю держать. Брат Петр курит табачок черкасский, полжизни меня окуривает, а дым глотать не приневолил. Люблю стоять на своем.

Мотюмяку ощупывал сушившуюся одежду, влажные места подставлял огню, встряхивал и опять раскладывал ее на горячие от костра камни. Тубяку, в сухих запасных бокарях, караулил стадо, попыхивая трубкой. Потом поочередно поставил иряки торцом, осмотрел полозья и сказал:

– Сильно камень дерет дерево. Назад может не хватить.

– Заменим. Я взял четыре полоза и шесть копыльев. Они на свободной санке в парусине, – успокоил Мотюмяку молодого Тубяку.

Кытманов достал карманные часы:

– Без четверти двенадцать, а ночи не видать. Может, двинемся дальше? Как олешки, Мотюмяку?

– Отдохнули. Можно аргишить.

Олени бодро пересекли невысокую цепь холмов «Шею» и вскоре подошли к северному уступу горы Медвежий Камень. Обогнув ее, вышли на ровную площадку Норильских гор. Здесь лето было в полном разгаре. У подножия горы настоящий лес. Лиственницы распустились, наполнив воздух своим ароматом. Рядом белоствольные невзрачные березы, кое-где северная ель. А на склонах – пышные кустарники ольхи, ивы, между ними – целые луга сочной травы. Округа наполнена птичьими голосами. Предвкушая конец нелегкого пути, все идут рядом с нартами, откинув сетки накомарников и вдыхая теплый летний воздух. В распадках гор пятна потемневшего снега напоминают о недавней зиме.

– Шабаш! – по-плотницки крикнул Хвостов. – Здесь будет наш станок. Медь рядом, а вон Угольный ручей. Там горючий камень.

Он резко остановил оленей.

– Тубяку, оленей выпрячь – и в горы. Там прохладней и ягеля полно. А тут – гнус. Бери провизию, ружье, одну иряку – и в путь. Я думаю, два дня нам хватит? – Хвостов смотрел на Сотникова.

– Как бегать будем! Надо горы обойти, осмотреть, камни собрать. Покумекать кое над чем вместе. Кытманов должен посмотреть. Он дока в золоте. Может, и в меди будет.