Братья - Градинаров Юрий Иванович. Страница 68

Сидельников перелистывал накладные, гонял мизинцем косточки на счетах и наконец подал голос:

– Да, Семен, цифры сошлись. Теперь удержим за табак, хлеб, сети, соль, дрова, бродни, бочонки домашние с рыбой. Лодки у вас свои. Еще за буксир ваших лодок.

Он снова играл костяшками, заглядывал в бумаги, прибавлял, отнимал.

– Ты, Алексей Митрофанович, не забудь прибавить, что обещал Петр Михайлович. Мы засол делали по уму Рыба получилась – пальцы оближешь.

– Я помню! Прибавлю, когда подобью, – пообещал Сидельников.

Петр Михайлович сидел со шкатулкой, из которой выглядывали ассигнации.

– Что-то ты, Алексей Митрофанович, долго считаешь, али косточки заедают, – засмеялся Петр Михайлович. – Считай как положено. За пуд осетра я даю им полтора рубля, за сига – тридцать копеек, за омуля – сорок копеек.

Сидельников поморщил лоб, еще раз кинул на счетах:

– Итак, Семен Дмитриевич, на руки причитается шестьсот девяносто рублей. Между артельщиками деньги раскинь сам, чтобы без обид.

– А ты принял у него невода, бродни, пробковые пояса, остаток соли, две ветки, посуду? – уточнил Петр Михайлович.

– У него чика в чику. Мужик дошлый, не подкопаешься. Даже рыбодел, балаган прибрали, подмели – все аккурат.

– А как же? Мое летовье как изба родная. Я порядок люблю, – ответил Семен Дмитриевич.

– Тогда вот здесь распишись, – подал ведомость Сотников и начал отсчитывать ассигнации. – Ты не против будешь, если я тебе дам половину серебром, а половину ассигнациями?

– Как знаешь, Петр Михайлович, мы – люди не гордые! Нас и серебро устроит! – рассмеялся Семен Дмитриевич.

Он получил расчет и в Толстом Носе перешел в свою лодку, где были его артельщики. Каждому раздал положенные деньги, спросил, есть ли недовольные жалованьем. Недовольных не оказалось. Другие артельщики получили меньше, чем Семеновы.

– Други мои! Спасибо вам за рыбалку и Богу за то, что отвел от нас беды. За путину никто не хворал, никто не утонул, никто не дул губы друг на друга. Артель была единой семьей. И даже наши детки, Тимоха и Данюша, с честью вынесли тяготы рыбацкой жизни. Если доживем до следующей путины, я бы хотел видеть вас на нашем Бреховском летовье.

И он трижды перекрестился. Осенили себя и артельщики. А Тимоха с Данюхой покраснели от старшинской похвалы и стали доставать из мешка вяленую осетрину хлеб, деревянные чашки под холодный чай. Первую чашку подали старшине, потом – остальным. Ели с аппетитом, радовались, что везут домой немалые деньги, что смогут самодостаточно прожить до следующей путины.

– А я бы сейчас вина выпил за всех за вас, за моих славных помощников, за то, что не подвели меня ни в холод, ни в дождь, ни в шторма. В Казанцевском возьму у шкипера Гаврилы вина и выпьем, мужики, красненького. А вас угощу, Тимофей и Дарья, крепким квасом. У Ивана Перфильевича Казанцева вкуснейший квас! Хозяйка у него на все руки!

Три судна с баржами и лодками тянутся друг за другом. Сиверко гнет в колено идущий из труб дым, шелестят гребные колеса, стучат без умолку паровики, перекликиваются гудками капитаны идущих по стрежню Енисея судов. Желтый ивняк покатым ковром лежит на высоком правом берегу, порезанном ярами с бегущими ручьями, выпирающими каменными уступами, с пористыми лысинами оползней, с буроватыми острыми спинами бесчисленных бугров. Проплывающие песчаные косы цветом почти сливаются с желтизной кустарников, собирают у воды готовящихся к отлету уток, гусей, куликов, черных казарок, белоклювых гагар и малых лебедей. Чайки висят над пароходами, извиваются у бурунов, ожидая мелкой рыбешки, ломтиков хлеба, кусочков вяленой рыбы, бросаемых артельщиками с барж, лодок, пароходов. Чайки верста за верстой провожают пароходы с самых Бреховских островов. На стоянках, у правобережных станков, они кормятся у рыбоделов, отдыхают на песчаной косе и, как только начинается шлепанье плицей, взлетают и летят за пароходами до следующего станка.

В Дудинском суда встали на два дня. Загрузили полностью баржи рыбой, взяли на борт загулявших сезонников, простились простуженными гудками с дудинцами и пошли до Енисейска, высаживая одних и забирая по пути других, отмаявшихся на путине. Раз за разом ощупывают карманы с деньгами, исподтишка следят друг за другом, боятся, чтобы никто чужой не позарился на их копейки. Достают на станках вино и в меру бражничают. Кто на своих шитиках под брезентом, кто на баржах. Шкипер Гаврила угостил Семена и его артельщиков вином, а сам больше кружки не стал:

– Не обижайтесь, братцы-инбатцы. У меня служба! Вы теперь вольные казаки – свое отбухали, а мне надо людей и грузы доставить по назначению. Вас развести по домам живых и здоровых. Если в лодках тесновато, могу двоих приютить в кубрике.

– Спасибо, Гаврила Петрович! – сказал Семен. – Мы можем отправить к тебе ночевать наших молодят: Тимошку и Данюшку. Примешь?

– Отчего, Семен Дмитриевич, не принять! Вы ведь принимали меня не раз на летовье, а я за добро добром плачу.

И он подал Семену полведра вина.

– Детей отправите сюда, а сами посудачьте, по-взрослому, по-житейски. Только без свары.

Семен с обидой:

– Гаврила Петрович, как ты так думаешь? Ты ж знаешь моих мужиков, как свою баржу. Среди нас нет сварливых. Никто не носит камень за пазухой. Что не понравилось, высказывают сразу, без обид.

– Ну, дай бог! А про свару, так сказать, к слову пришлось. Знаю, что переборы зелья к добру не приведут. Идти до Верхне-Инбатска неделю. Вот и раскиньте винишко по дням. Глядишь, на дорогу хватит!

– Спасибо, Гаврила! В Инбатске я дам тебе мешок кедровых орехов. Коль осенью женишься, будешь вечера с женушкой коротать, да с орешками.

Теперь пароходы шли в тепло. Тайга, вставшая стеной вдоль Енисея, закрывала реку от холодных ветров, тенью лежала на воде у обрывистых берегов, раньше обычного прятала заходящее солнце, опуская сумрак на русло. Ночью пароходы отстаивались у станков, а рано утром, если не мешал туман, двигались дальше. Помаленьку уменьшался караван идущих на буксире лодок с артельщиками. На подходе к Верхне-Инбатску остались лишь два шитика Семена Яркова. У станка простояли недолго. Тимоха сбегал к дяде Семену домой и принес с его сыном мешок кедровых орехов. Как ни отнекивался Гаврила, Семен настоял. Прямо с шитика закинули мешок на баржу, и Семен дал прощальный выстрел из ружья. Каждый пароход, отчаливая, давал по очереди гудки, прощался с людьми на косе до следующего лета.

В Енисейск с рыбой отправили Димку Сотникова. Он же заключит контракты на поставку товаров в навигацию будущего года. Степан Буторин со своей артелью успел принять после лагоды енисейцами церковь. Придирчиво осмотрел, что было сделано от завалин до крыши, помог установить новую церковную утварь, а бывшую – отправить пароходом в Толстый Нос для Введенской приписной церкви. Степан даже выбил по одному кирпичику из трех печей, чтобы проверить, очищены ли дымоходы. Растрогался:

– Не зря о вас слава идет как о хороших артельщиках, строящих и лагодящих своими руками церкви, часовни, храмы по всей Енисейской губернии. Сделано на совесть, а посему примите поклон от прихожан села Дудинского.

И поклонился им в пояс Степан Варфоломеевич. Старшина артельщиков Михаил Меняйлов ответил:

– Пусть стоит эта церковь многие лета на благо верующих. Мы греха на душу не берем. Божье место не терпит халтуры. Пора уж вам думать об колокольне. Просите деньги у Енисейской епархии. Приедем и построим!

Священник Даниил Петрович Яковиненков сам обошел закутки и возвратился довольным:

– Ну давайте я подпишу бумаги, коль Буторин все оглядел. Ему доверяю! Он дока в ваших делах. Бумагу отдадите в епархию для оплаты.

Отец Даниил перекрестил каждого артельщика и сказал:

– Помоги им, Боже, благополучно добраться домой к семьям. Здоровья вам, мужички, и веры в Бога. На пароходе у Дмитрия Сотникова получите четыре маленьких бочонка осетрины для вас. Увезите женам и детям. А пятый – архиепископу Никодиму.