"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Божич Бранко. Страница 106

– Я не хочу вступать в ваш круг, и тем более я никогда не стану твоим единомышленником. Ни жареные лебеди, ни роскошные покои не заставят меня думать по-другому.

– Мы поговорим после ужина, возле теплого камина, в котором потрескивают дрова, при свечах, с бокалами красного пьянящего вина… – Драго мечтательно закатил глаза. – И наедине.

– Да ты просто не привык. Ты не привык к легкости бытия. Ты продолжаешь считать себя человеком, чем-то обязанным другим людям, я же уверяю тебя: ты никому ничего не должен, ты свободен, ты выше всех. У тебя прекрасная девушка, у тебя хорошие друзья, ничуть не менее могущественные, чем ты сам. Давай жить сначала! Жить счастливо и свободно! Богато, весело, легкомысленно!

Дрова и вправду трещали в камине – еловые, смолистые. Свет быстро растворялся в темноте за спиной, лишь зарево в окнах бросало красные отсветы на блестящий паркет. И казалось, что в огромной зале кто-то есть, кто-то смотрит в спину, – слишком много было сзади темноты и пространства.

– Я не вижу легкомыслия в действиях чудотворов. Напротив, мне они кажутся чересчур рассудочными.

– Не без этого. Чтобы стать богами, надо приложить некоторые усилия.

– Солнечный мир Добра для некоторых отдельно взятых чудотворов?

– Да ну что ты! Не смеши меня. Солнечный мир Добра – это сказки для дурачков. Не мир Добра, а мир Света мы строим. Мир просвещенных, мир, где солнечные камни станут обыденностью, а не предметом суеверий. И тебе этот мир будет принадлежать так же, как и нам.

– Как ты себе это представляешь? Я не понимаю, какой жизнью ты меня соблазняешь. Как я буду читать книги? Любить женщин? Говорить с людьми? – Зимич осекся. Не в этом дело. Совсем не в этом. Все дело в сказках для дурачков.

– Глупый, тебе не потребуются ни женщины, ни книги. Из нас ты один будешь истинным богом, ты сможешь мыслью проникать в любую книгу, в любую голову. Ты будешь мудрее всех нас. Ты будешь диктовать людям откровения – и они тебя услышат. Ты будешь жить намного дольше каждого из нас, жить в двух мирах. Если бы ты знал, как я завидую тебе!

– Да ну? А почему тогда не ты, а я убил змея?

– Я бы не смог. Это доступно избранным.

Терпкое вино успокоило боль лучше горьких настоек, расслабило, спутало мысли. Равнодушие приходило на смену злости, чувству вины, безнадежности.

– Ты лжешь.

– Нет. Я дам тебе прочитать один древний трактат, написанный в нашем мире. Это редкий документ. В нем собраны откровения змея. Их записал отшельник, проживший возле логова много лет.

– Так может, это откровения отшельника?

– Сомневаюсь. Ты прочтешь и убедишься. Раньше мы думали, что Айда станет твоим «отшельником», а теперь я вижу: нет, рядом с тобой будет жить эта чудесная девушка.

– Да ты сошел с ума… – пролепетал Зимич. – Ты хочешь превратить ее жизнь в бесконечное страдание?

Равнодушие на минуту уступило место отвращению, мороз пробежал по коже, но его расплавил огонь, монотонный и бесстрастный. И даже резкий голос Драго Достославлена перестал раздражать.

– Наоборот, в бесконечное блаженство. Ведь блаженство не только в том, чтобы кувыркаться в постели, существуют и более совершенные его формы. Слияние сознаний может подарить гораздо большее наслаждение, нежели соитие тел. Вы станете одним целым, на долгие годы, а не на жалкие мгновения, которые достижимы обычными влюбленными.

– Ты мне лжешь.

Зимич хорошо видел конец этой сказки: наивный юноша соглашается стать богом и превращается в опасную безмозглую тварь, девушка умирает от отвращения в его… не объятьях, нет… В кольцах его упругого тела, покрытого чешуей…

– Почитай трактат. Разумеется, это копия.

– И что будет, если я не соглашусь?

– Да ничего не будет, – фыркнул Драго. – Просто ничего не будет. Проживешь свою глупую жизнь, будешь сочинять простенькие доморощенные сказочки и пописывать стишата любовницам, пока на любовь будет хватать сил. А потом состаришься и умрешь. Не оставив после себя ничего, кроме бастрюков. Если, конечно, когда-нибудь не превратишься в скудоумное чудовище и не начнешь пожирать детей.

15–16 мая 427 года от н.э.с.

Инда не появился ни вечером во вторник, ни в среду, ни в четверг. Йока ходил завтракать, обедать и ужинать вместе с профессором, неизменно улыбавшимся в присутствии чудотворов, и некоторые метеорологи в коричневых форменных куртках подсаживались за их столик, а иногда и забирали Йоку с собой – рассказать о станции, показать приборы для измерения силы ветра, подземных толчков, давления и температуры. Это Йоке нравилось гораздо больше уроков Мечена: они тяготили его, вызывали странное, давящее чувство, от которого хотелось поскорей отделаться.

Каждую ночь к нему приходила танцующая девочка. И теперь он уже не обманывал себя, зная, что все это происходит наяву. Но то, что она призрак, почему-то его не задевало. Наоборот, сделало ее образ еще более таинственным и притягательным. Он не видел в ней ничего страшного и никогда бы не поверил, что она может желать кому-то зла и тем более – причинять кому-то зло. Она была беззащитна и трогательна. И однажды Йоке вдруг подумалось, что она умрет, если он не даст ей той силы, за которой она к нему пришла. Ее танец был мольбой. Она не выпрашивала и не требовала платы, она умоляла. Йоке казалось, что он видит на ее глазах слезы, хотя ничего подобного разглядеть, конечно, не мог. Он чувствовал себя ее защитником и покровителем и, засыпая, грезил о ней-настоящей.

Мечен относился к этому странно: словно в этом было что-то постыдное, грязное. Он редко говорил об этом и всегда прятал глаза. Как будто хотел, чтобы Йоке тоже стало стыдно. Расспрашивать об этом Йока не стал: ему не нравилось расспрашивать Мечена, тот всегда сползал на какие-то скользкие гнусности, вроде «опасных животных» и «осознания своего места».

В эти дни Йока словно раздваивался: будто и не с ним все это происходило, будто он попал в какую-то игру, из которой может выйти в любую минуту, стоит только сказать: «Я больше не играю». Может быть, потому, что был далеко от дома, от привычной обстановки, окруженный незнакомыми людьми. Может быть, потому, что все его существо восставало против слов Мечена. Уроки профессора оставались для него чем-то несерьезным, ненужным, а то, что происходило за пределами свода, манило и продолжало вызывать восторг. Йока редко путался в мыслях, но тут ему не составляло труда отодвигать неудобные мысли в сторону, забывать о них, словно их вовсе не существовало. Он не желал делать никаких выводов, не выстраивал столь любимых им логических цепочек и – что самое удивительное – не проявлял любопытства, не старался узнать больше, чем знал. И если бы кто-нибудь сказал ему тогда, что он попросту боится думать, Йока бы в это не поверил.

Его жизнь рушилась, как нависший над водой берег, каждый шаг был новым обвалом, и он чувствовал это, но упорно цеплялся за старую жизнь, за прежние мечты и иллюзии, хотя почвы под ними уже не осталось. Если бы вычеркнуть из происходящего Мечена и его слова, то все было бы не так парадоксально и безнадежно. И Йока вычеркивал. Он отказывался принимать существование профессора, заранее объявив и его науку, и его самого абсолютной ложью. И вместе с тем понимал, что это не ложь. Но делать выводы не спешил.

Он очень хотел поговорить с Индой и не сомневался, что Инда все расставит по своим местам и объяснит так, что в это можно и нужно будет поверить.

А еще Йока хотел бы поговорить с Важаном. Вот кто не стал бы ни перед кем пресмыкаться! Йока всерьез начал подозревать, что Важан мрачун. И, возможно, тоже мрачун на службе чудотворов: ведь его не отправляют на виселицу или в тюрьму, а, напротив, разрешают преподавать в школе и в университете, как и Мечену. И чем чаще Йока сравнивал Мечена с Важаном, тем больше ему нравился Важан и тем меньше – Мечен. Да, Важан тоже иногда раздражал. Но сражаться с Важаном было опасно и интересно, а с Меченом – противно.