"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Божич Бранко. Страница 138

Глаголен стоял перед высоким лабораторным столом, коротко взглянул на Войту и тут же снова опустил глаза на рукопись, которую читал. Воевода кашлянул раз-другой, и хозяин не глядя махнул ему рукой в знак того, что можно идти. Дверь захлопнулась у Войты за спиной, и он подумал еще, что это они погорячились: старого мрачуна можно задушить голыми руками, несмотря на усталость, рану, потерю крови… Если бы не широкий лабораторный стол…

– Магистр славленской школы экстатических практик Войта Воен по прозвищу Белоглазый… – пробормотал Глаголен и снова поднял глаза. Именно потому, что в ответ очень хотелось опустить взгляд, Войта этого не сделал. – Подойди ближе.

Войта сделал несколько шагов к столу.

– Еще ближе.

Глаголен говорил так, будто каждое слово дается ему с трудом – или ему приходится преодолевать себя, обращаясь к невольнику.

Войта подошел к столу вплотную – стол был слишком широк, дотянуться до мрачуна возможности не было.

– Это твой труд? – Глаголен через стол подтолкнул к нему рукопись.

Войта, увидев чужой почерк, хотел ответить, что ничего подобного не писал, но, прочитав несколько слов, немедленно узнал собственный опус о движении магнитных камней. Вот как… Мрачуны добрались до Славленской библиотеки? Школы экстатических практик больше нет? Или сработали шпионы?

На этот раз Глаголен смотрел на Войту пристально, не мигая и не отводя глаз. И под этим взглядом хотелось поежиться.

– Откуда вы его взяли? – Ответ на вопрос вопросом в положении Войты сам по себе был вызывающим, а он еще постарался не опустить глаза.

– Он дошел ко мне в списках. Я не смог отследить его путь от Славленской библиотеки до моего замка. Это писал ты?

Наверное, отрицать столь очевидную вещь было бы глупо – на титульной странице стояло имя Войты. Без прозвища, правда.

– Да, это писал я. – Войта чуть приподнял подбородок, вспоминая, что кроме телесных ощущений есть в мире вещи поважней.

– Я не знал, что имею в собственности столь блестящего ученого. – Мрачун сказал это вполне серьезно, без улыбки, но и без презрения. Констатировал факт. – Насколько я понимаю, этот труд не освещает и десятой доли твоих знаний в области движения магнитных камней.

Войта промолчал.

– Что ж, думаю, моя лаборатория – более подходящее для тебя место, нежели пекарня.

В глубине души шевельнулось что-то: Войта старался не вспоминать Славлену, свои опыты, лабораторию – жар, который охватывал его во время работы, азарт, которому он привык отдаваться полностью, одержимость и упрямство в достижении результата.

Впрочем, он не думал над ответом.

– Нет.

– Что «нет»? – равнодушно спросил мрачун и придвинул рукопись обратно к себе.

– Я не буду работать в вашей лаборатории.

– А, то есть крутить жернов в пекарне ты находишь более интересным занятием? – И тени улыбки не мелькнуло на лице хозяина.

Войта пожал плечами. Можно принудить человека крутить жернов, но принудить его думать и делать открытия нельзя.

– Ты, наверное, считаешь, что я собираюсь выведывать у тебя тайны чудотворов… – На этот раз Глаголен покивал с иронией, но снова без улыбки. – Я не интересуюсь тайнами чудотворов. Во-первых, я не так мало знаю об опытах с магнитными камнями, а во-вторых, если понадобится, мне сделают списки со всех трудов Славленской библиотеки.

– Я знаю гораздо больше, чем записываю, – усмехнулся Войта.

– Ну да, конечно. – В словах мрачуна опять проскользнула ирония. – Я не умаляю ценности твоих знаний. Ценности для чудотворов, разумеется. Но меня более волнует умение думать и делать выводы, нежели те выводы, которые ты уже сделал. И замечу, что я не спрашивал тебя, будешь ты работать или нет, хочешь ты этого или не хочешь. Тебе отведут комнату в средних ярусах башни, и через три дня, подлечившись и набравшись сил, ты приступишь к своим новым обязанностям.

Отведут комнату? Набравшись сил? На глаза едва не навернулись слезы – так чисто было в лаборатории, так тепло и сухо, так хотелось этой комнаты – отдельной комнаты…

– Я не буду работать на мрачунов. – Войта снова приподнял подбородок, на этот раз – чтобы придать себе уверенности.

– Ты уже давно работаешь на мрачунов. И если ты надеешься, что я буду тебя бить, морить голодом, сажать на цепь, то твои надежды напрасны. Я расспросил своих людей и понял, что принуждать тебя бессмысленно. Но пока ты в моей собственности, я решаю, где тебе ночевать – на цепи под дождем, в вонючем бараке или в отдельной комнате. Сбежать в барак из комнаты в башне – это, согласись, выставить себя на посмешище.

Глаголен трижды повернул рычаг, заделанный в столешницу (откуда-то снизу раздался тихий мелодичный звон), и опустил взгляд на рукопись, давая понять, что разговор окончен.

Комната? Это были покои из четырех помещений: спальни, кабинета-библиотеки, столовой и ванной. Два очага, восемь окон (правда, слишком узких), отхожее место с сиденьем и бездонной дырой. Чистая одежда – без изыска, но добротная, удобная и дорогая. Нижнее белье! Ночной колпак и рубаха до полу. Шерстяные чулки. Домашние туфли. Слуга! Добрый, заботливый старикан по имени Лепа; в иерархии замка он стоял неизмеримо выше пленных чудотворов, потому никогда в их сторону не смотрел – но принял распоряжение хозяина со всей серьезностью и прилежанием.

Он очень скоро объявил, что ванна готова, и Войта зашел в жаркую чистую комнату с парившей купальней в центре. Начал стаскивать с себя засаленную, вонючую одежу, забыл о повязке из рушника поверх рукава – и слуга немедленно кинулся развязывать крепкие узелки, помогая себе зубами. Ком встал поперек горла, плечи тряхнуло, и слезы побежали по щекам – Войта стоял и плакал, глядя на горячую прозрачную воду, пахшую травами, и изредка неловко вытирал нос левой рукой. Лепа истолковал его слезы по-своему и принялся уговаривать его, как маленького:

– Не бойтесь, господин Воен. От горячей воды больно лишь в первую минуту, потом только хорошо – раны очистятся. Я добавил в ванну чистотела, шалфея и череды, как велел лекарь.

– Я не господин, – проворчал Войта сквозь слезы. – Называй меня просто по имени.

У него никогда не было слуг.

Ступать грязными пятками на белоснежный мрамор спуска в купальню казалось глумлением над святыней, но Лепа и тут понял замешательство Войты не так: услужливо поддержал его под локоть.

Горячая вода обожгла ссадины, впилась в рану будто острыми зубами, но слуга оказался прав – через минуту боль отпустила, блаженно закружилась голова, тепло полилось в каждую клеточку тела, опьянило, одурманило запахом трав; Войта вытирал лицо мокрой рукой и не чувствовал слез, бегущих на щеки, – вода была горяче́й. Он клялся самому себе, что через три дня повторит отказ, что Глаголен не заставит его выдать тайны чудотворов мрачунам, не принудит работать против Славлены, – и не верил своим клятвам. Сутки назад он, раненый, избитый, прикованный цепью к стене, валялся в грязной луже под ледяным дождем и принимал это как данность. Если бы ему и довелось подремать сегодня, то в холодном погребке при пекарне, где Рыба никогда не появлялся, на каменном полу, по-собачьи свернувшись в клубок, – и он бы счел это удачей, блаженством.

В купальне с мягким, выстланным мочалом подголовником Войта быстро задремал, согревшись. Слышал сквозь сон, как Лепа добавляет в купальню кипяток – осторожно, по стенке. И как с этого места к телу идет волшебный, усыпляющий жар…

Он провалялся в купальне часа три, убеждая себя в том, что это в последний раз. Что он готов прямо отсюда вернуться в ледяную лужу на заднем дворе или в погребок при пекарне.

Ночная рубаха с мягоньким легким ворсом и три перины на кровати поколебали его решимость, равно как и богатый ужин, поданный в постель. Приходил лекарь и вместо хлебного вина и уксуса использовал жирную, дурно пахшую мазь, которая быстро успокоила боль в потревоженной ране.

Войта спал долго, до следующего утра (не раннего вовсе), и, проснувшись, долго не мог понять, где находится. Потом думал о побеге (понимая, какую выдумывает ерунду: из башни не убежишь), потом хотел встать, но Лепа (будто дежуривший под дверью) принес завтрак. Пушистый белый хлеб из пекарни был еще теплым…