Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 39

В моей комнате Никола и Пантализея проветривали платья.

– Оставьте меня.

Скинув туфли, я, полностью одетая, улеглась на кровать. Закрыла глаза. Слезы жгли их под веками. Мне было четырнадцать.

Как я могла знать, что этот час станет последним спокойным часом в моей жизни?

Разбудили меня вопли.

Еще не отойдя от сна, я, как пьяная, помотала головой на подушке. В моей комнате было темно. Вероятно, я совсем выбилась из сил. Уже наступили сумерки, и я проспала весь день.

Крик повторился. Я встала и направилась к окну, выходящему на внутренний дворик, но тут вбежала Пантализея, а следом за ней Мурилла и Никола. Бросив на них взгляд, я остановилась как вкопанная:

– Что? Что это за жуткие вопли?

Мой не вполне проснувшийся мозг подсказал мне одну мысль: французы. Они уже здесь. Прошли по Италии и перебрались через Апеннинский хребет, отделявший нас от Рима.

– Цакапо, – сказала Пантализея. – Синьор Джованни обыскал его кабинет. Господи, спаси нас и помилуй, моя госпожа, он знает все!

От ужаса кровь застыла у меня в жилах. Я повернулась к окну.

– Нет, моя госпожа, пожалуйста, не смотрите! – воскликнула Пантализея.

Но я откинула занавеси и уставилась через роговое стекло [47] на сцену внизу.

Вместе с сумерками с моря натянуло туман. В свете факелов на стенах cortile я увидела стражников, которые держали небольшого худого человека. Пленник сопротивлялся, а они сорвали с него блузу, обнажив его по пояс, и поставили на колени.

Перед ним стоял деревянный чурбан.

Он издал еще один отчаянный вопль. От рядов стражи отделилась фигура Джованни. Человек возле него держал боевой топор.

Ужас и недоумение закипели во мне. Тяжело дыша, я как безумная дергала защелку, пытаясь открыть ее. Пальцы срывались. Мне едва удалось сдвинуть ее, и в это время мой муж подал знак. Стражники, державшие Цакапо, положили его руки на чурбан. Крик зрел у меня в горле, отчаянная мольба остановить происходящее, и тут Цакапо вскрикнул, а стражник взмахнул топором и отсек секретарю кисти рук.

Кровь хлынула такими ручьями, что я отшатнулась. Последний вопль ужаса и боли продолжал звучать в моих ушах. Мне пришлось ухватиться за боковину окна, чтобы не упасть: стражники, державшие Цакапо, отпрыгнули, и он рухнул на брусчатку. Его отсеченные руки все еще подергивались. Вокруг него собралась красная лужа, густая и темная.

Я стояла, окаменев от ужаса, и вдруг Джованни поднял взгляд на меня.

Я отскочила назад, у меня подгибались ноги. Я повернулась к своим женщинам. Пантализея плакала, Мурилла сжимала в кулаках свои юбки, а лицо Николы посерело.

Я сказала себе, что не упаду в обморок. Не упаду. Не упаду…

Молчание тянулось целую вечность. Потом я услышала собственный голос:

– Цакапо сказал им про меня?

Пантализея кивнула:

– Синьоры Джулия и Адриана собирают вещи. Господин разрешил им уехать в Каподимонте и…

Я не стала ждать продолжения. Не обращая внимания на ее призыв остановиться, я бросилась в коридор. Когда я вбежала в комнату Джулии, сердце мое колотилось как бешеное.

В передней был кавардак: женщины укладывали вещи в два больших дорожных сундука. У очага, словно часовой, стоял незнакомый францисканский монах в плаще. Лицо его окаменело, когда он увидел меня на пороге. Личная горничная Джулии, складывавшая одежду, подняла голову. Она уронила вещи и подошла ко мне:

– Донна Лукреция, прошу вас, сейчас не время. Моя госпожа в ярости и…

Я оттолкнула ее. Не обращая внимания на монаха, не сводившего с меня глаз, я двинулась к ее спальне. И в этот момент я увидела Джулию – она бросала притирания и драгоценности в шкатулку на кровати.

– Как она могла так поступить со мной? – услышала я ее голос. – Мой брат умер, а я так и не увидела его. Мы бы так и не узнали, если бы брат Тадео не привез это известие. И все из-за нее.

– Может быть, секретарь солгал, – дрожащим голосом сказала Адриана. – Может быть, он хотел прикрыть свое предательство, свалив вину на Лукрецию.

– Dio mio, как вы можете все еще защищать ее?! Вы слышали, что сказал брат Тадео. Он приехал сюда, потому что мы не прибыли, как ожидалось, в Каподимонте. Ваш собственный сын Орсино и мой брат Алессандро прислали письмо о болезни Анджело. Секретарь получил письмо, но не передал его по назначению, потому что отдал ей. Он говорил правду под пыткой. Он сказал, что передал ей письмо, так как она платила ему, дабы он шпионил за нами.

– Но Лукреция еще ребенок. Она не смогла бы…

– Ребенок?! – Джулия рассмеялась резким смехом. – Разве кто-то из Борджиа когда-нибудь был ребенком? Эти дьяволы выпрыгивали из чрева Ваноццы с когтями и рогами!

Я переступила порог спальни, и Адриана охнула. Джулия посмотрела на меня; ее волосы торчали вокруг перекошенного от злобы лица.

– Если мы дьяволы, то ты прислужница дьявола. – Мой голос звучал тихо, уверенно, хотя внутри у меня все дрожало: я понимала, что разоблачена. – Вряд ли ты можешь изображать невинную овечку после того, что сделала.

Джулия швырнула склянку, что держала в руке, о стену. Та разбилась, в воздухе разлился запах духов.

– Я доверяла тебе. Доверяла и заботилась о тебе. Любила тебя как сестру – и вот как ты мне отплатила.

Она двинулась на меня, занеся для удара руку.

– Не трогай ее! – в ужасе вскрикнула Адриана.

Я подняла подбородок, подставляя лицо под удар. Она остановилась в дюймах от меня.

– Осторожнее, – сказала я ей. – А то ведь я могу и еще кое-что. Могу рассказать папочке все, что знаю, – о тебе, Хуане и моем муже.

Я произнесла эти слова неожиданно для себя самой. Как только я заговорила, Джулия остановилась. Ярость отхлынула с ее лица, кожа так побледнела, что я почти не видела голубую жилку на виске.

– Ты глупая, невежественная девчонка! – выдохнула она. – Ты не знаешь ничего. Ты для них всего лишь еще одна пешка, клинок, заточенный для того, чтобы осуществлять их грязные делишки. Это все Чезаре затеял, да? Он дал тебе задание, убедил тебя в том, что меня нужно уничтожить, но ты никогда не представляла для меня опасности. Ты повредила только этому глупцу, твоему мужу, чьи письма перехватывала, и этой крысе-секретарю, который потерял жизнь из-за горстки порченых рубинов.

– Не смей говорить о моем брате! Речь идет о тебе. И я о тебе все знаю. Я была там в ту ночь в апартаментах Джованни в палаццо Санта-Мария. Я видела, как ты предала папочку.

Она замерла. А потом, к моему смятению, на ее губах заиграла ехидная улыбка.

– Ты так думаешь? Дай-ка я тебе объясню, как обстоят дела между твоим любимым папочкой и мной.

Адриана застонала. Внезапный страх тисками сжал мою грудь.

– Все, что я делала, я делала по его приказу, – сказала Джулия. – Это Родриго послал меня в ту ночь к Джованни. Да, его святейшество, твой отец, наш благословенный папа, приказал мне развлечь твоего мужа. Он уже знал, в каких отношениях состоят Хуан и Джем и чего желает Джованни. Родриго использовал меня, хотел заманить Сфорца в ловушку… и все для того, чтобы защитить тебя.

Я не могла пошевелиться. Да я и дышать едва могла. Ее грязные откровения терзали меня изнутри, словно змея, клыкастая и ядовитая.

– Ты… ты лжешь, – прошептала я. – Папочка любит меня. Он бы никогда…

Она пресекла мои слова, тряхнув головой:

– О да. Он любит тебя. На самом деле он любит одно – la famiglia [48]. Я была его игрушкой. Он взял меня, когда я была не старше, чем ты. Даже до того, как я легла в постель к мужу. И он научил меня быть его шлюхой. Делать все необходимое, чтобы его Лукреции ничто не грозило, – так он мне говорил.

Она замолчала, а я стояла, словно потеряв дар речи, в ужасе от чудовищного смысла ее слов.

– Или ты считала, что той статьи в брачном договоре достаточно? – язвительно спросила она. – Ты думаешь, Джованни согласился бы дожидаться твоего совершеннолетия, не имея никакой замены? Шантаж, дорогая моя Лукреция, – самое сильное средство воздействия на людей. Джованни никогда бы и пальцем к тебе не притронулся, пока Родриго хранил его грязные тайны. Но ты все испортила. Пытаясь доказать превосходство Борджиа, открыла мужу дверь твоей спальни. Надеюсь, ты найдешь, что твои труды стоили того. Теперь тебе от него не уйти. Рим обречен на неудачу, а ты принадлежишь семье Сфорца.