Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 56

– Он уже близко, – услышала я довольный шепот папочки. К моему удивлению, он обращался к Чезаре. – Я слышу приветственные крики. Наш возлюбленный Хуан дома!

Мне вдруг захотелось встать с подушки и горячо возразить отцу, но этот порыв смутил меня. Всю свою жизнь я готова была целовать землю, по которой он ходит. Но его нежелание видеть ту боль, что прячется за внешней безупречностью Чезаре, едва не заставило меня закричать на весь Рим: у папы Александра VI не один сын, и если он не умеет воздавать им должное в равной мере, то рискует обречь всех нас на…

Одобрительный рев отвлек меня: на площадь вступала процессия. В окружении множества придворных Хуан сидел на жеребце под чепраком из парчи с золотой нитью и звенящими колокольчиками. Его алая шапочка и бархатный дублет цвета темной охры были так густо усажены драгоценностями, что он сиял ярче солнца. Его окружала диковинная свита: мавры в тюрбанах, кувыркающиеся шуты, карлики, марширующие в бархате того же цвета, что и на нем. Следом за ним ехал облаченный в роскошные одежды (оплаченные, как всегда, нами) Джованни, который еще раньше, как было предусмотрено церемонией встречи, уехал к Порта Портезе.

Лицо Джованни привлекло мое внимание. Я никогда не видела его радостным, а теперь он, казалось, преобразился, посветлел, даже похорошел слегка, словно возвращение Хуана зарядило его новой энергией. Я не верила своим глазам, вспоминая с отвращением его совокупление в моем палаццо с Хуаном и Джулией. Я так увлеклась, что не почувствовала, как Санча щиплет меня за руку, пока она не прошипела:

– Лукреция, ты должна встать. Его святейшество поднялся на ноги!

Я встала, поправив свое великолепное, хотя уже и чуть помятое серебряное платье. Пропитавшись по́том, оно липло к телу.

Папочка шагнул к краю возвышения.

– Мой сын! Хуан, hijo mio! [64] – выкрикнул он.

Толпа, которую всегда трогала его отцовская любовь, обезумела.

– Гандия! Гандия! – разносилось по площади с такой силой, что я опасалась, как бы не рухнули хрупкие статуи базилики.

Хуан спрыгнул с коня и под звон колокольчиков поднялся на возвышение, где ждал папочка.

– Помилуй нас Господи, у него что, колокольчики и на одежде? – шепнула Санча мне на ухо.

Я с трудом сдержала смешок: театральным жестом Хуан снял мантию в мавританском стиле, с крохотными серебряными колокольчиками, и швырнул себе за спину. Она упала ворохом материи, издав нежный звон.

Толпа залилась смехом. Совершенно непреднамеренно Хуан свел свое триумфальное возвращение к комедии.

Я снова покосилась на Чезаре. Он стоял неподвижно рядом с пустым папским троном, его угловатый профиль выражал бесстрастие.

Папочка обнял Хуана, кардиналы зааплодировали, люди принялись кидать вверх цветы. Из замка выстрелила пушка. Только тогда на губах Чезаре появилась ледяная улыбка.

Глава 21

– Не кампания – сплошная катастрофа.

Услышав голос Чезаре, я остановилась перед полуоткрытой дверью в приватный кабинет отца. За стенами дворца бушевала буря, швыряла градины в окна, сотрясала стекла.

Я решила нанести папочке внезапный визит: он долгое время был занят подготовкой к крещенским праздникам и я его не видела. В сентябре он провожал Хуана, недавно назначенного гонфалоньером, в поход во главе армии. Я почти совсем не видела брата до его отъезда, но слышала о стычках между ним и Чезаре. После Рождества весь папский двор словно впал в спячку. Курия ушла на каникулы, кардиналы разъехались по своим палаццо. Папочке тоже нужно было бы насладиться давно заслуженным отдыхом, но после нескольких просьб об аудиенции, на которые он не ответил, я решила воспользоваться тайным ходом из палаццо Санта-Мария в Ватикан. А теперь вдруг поняла, что не могу заявить о своем присутствии. Отмахнувшись от стражников, стоявших с каменными лицами в коридоре, я прильнула к щели. В комнате я увидела Чезаре за столом, на котором лежали разные бумаги, в том числе похожие на карты. Папочка сидел в большом кресле, задумавшись и подперев щетинистый подбородок кулаком. Я понимала, что должна дать знать о себе, но вместо этого стояла, прячась за дверью и пытаясь разобрать, чем они заняты.

– Не рановато ли для таких мрачных прогнозов? – проворчал отец. – Война еще не закончилась.

– Можно считать, что закончилась. – В голосе Чезаре не было и намека на возражение, хотя он хмурился. – Никто не верит, что у нас есть какие-то варианты, кроме как искать соглашения с Орсини и их союзниками.

– Соглашения?! – воскликнул папочка. – Я скорее заложу собственный трон. Твой брат, может быть, пока и не добился успехов, но ему удалось захватить двенадцать крепостей, принадлежащих Орсини, включая Скрофано и Формелло. Тебе что – мало?

В ожидании ответа Чезаре я затаила дыхание. Я помнила его слова в ту страшную ночь о дьяволе, которым он одержим, помнила его ледяную улыбку во время встречи Хуана. Я знала, что поступаю нехорошо, подслушивая, но сцена в кабинете приковывала мое внимание. Впервые я видела отца и брата наедине за разговором, который не предназначался для чужих ушей.

– Мы оба знаем, что Хуан не занимал никаких крепостей, – наконец сказал Чезаре. – Он может сколько угодно заявлять о своих успехах, но на самом деле это сделал его командующий, синьор Урбино, который руководил осадами. К несчастью, Урбино был ранен во время последнего штурма, и ему пришлось оставить армию, а потому Хуан сам руководил захватом Браччано – главной крепости Орсини.

– Да-да, – заворчал папочка. – Мы всё это знаем.

Его слова заставили меня пожалеть о том, что я не уделяла должного внимания военной деятельности Хуана: Санча постоянно отвлекала меня, побуждая написать Альфонсо ответ на его послание, с чем я и так уже затянула.

Донесся звон графина. У меня перед глазами появился любимый слуга папочки Перотто, чтобы наполнить кубок. Присутствие красавца-мажордома придало мне уверенности. Разговор отца с Чезаре явно не был тайной, если его мог слышать Перотто.

Чезаре хранил молчание.

– Ну? – гаркнул отец.

Но в голосе его не было гнева: он словно хотел разбудить в себе нетерпение, которого не чувствовал.

– Ну хорошо, – произнес Чезаре, и я услышала шуршание бумаги. – Здесь говорится, что, пока Урбино выздоравливал, Хуан не сумел захватить замок. Дожди превратили землю в болото, а потому он не мог использовать кавалерию. А еще он решительно недооценил донну Бартоломеа, жену Вирджинио Орсини, которая из рода Браччано и которая отказалась сдаться по приказу Хуана. Ее упрямство и погода остановили нашу армию. Она отправила послание Хуана обратно в его лагерь, привязанное к хвосту осла. Хочешь услышать, что там было написано?

Мой брат сделал паузу.

– А у меня есть выбор? – спросил папочка.

– Послание было таким, – тихо сказал Чезаре, так хорошо владея собой, что лишь близко знакомый с ним человек мог бы расслышать презрение в его голосе. – Я цитирую: «Дайте мне пройти, я посланник к герцогу Гандия».

Я подавила смешок, а папочка со злостью проговорил:

– Эта сучка Орсини еще пожалеет, что посмела издеваться над нами.

– Возможно, – ответил Чезаре, – но пока, боюсь, жалеть приходится нам, потому что после ее выходки мы ничего не можем сделать. Слух об этом плевке распространился среди солдат, и наши люди потеряли веру в Хуана. Но пока он призывал их соблюдать хоть какое-то подобие порядка, бароны Романьи прислали подкрепление для защиты донны Бартоломеа, и они прогнали всю нашу армию в Сориано, где мы и потерпели поражение. Последнее сообщение пришло от самого Урбино. Он пишет, что пытался сражаться даже раненный, но его взяли в плен. Просит заплатить за него выкуп согласно обычаю. Хуан, кажется, тоже получил рану в лицо. Когда он оправится настолько, что сможет сесть в седло, то будет просить у тебя позволения вернуться в Рим.

– Это невозможно! – Я увидела, как папочка поднялся из кресла и направился прямо ко мне, застывшей за дверью. Но он подошел к Чезаре, выхватил у него письмо, прочел. Голос его охрип от ярости. – Не может быть! Хуан не должен покидать поле боя. Мы еще не нанесли удара по Орсини. Если он отступит, тогда и вправду все будет потеряно. Мне придется искать мира. Вся Италия станет смеяться над нами.