Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 55

Только сейчас я заметила кого-то в дверях – щегольскую фигуру в кожаном костюме, в шляпе с пером и с черной маской на лице, из-под которой виднелись только блестящие глаза и зубы. Но я сразу же поняла: это Микелотто.

– Моя госпожа, вам пора возвращаться в палаццо Санта-Мария.

Он подошел с моим плащом в руках и накинул его мне на плечи, потом вытащил из кармана еще одну маску и надел мне на лицо. Я пыталась воспротивиться, но он пробормотал:

– Рим ночью небезопасен – вас не должны узнать. Не хотелось бы, чтобы с вами случилось несчастье.

Через отверстия в маске я попыталась разглядеть Чезаре. Он был почти невидим – сидел недвижимо на корточках у буфета.

– Не делай себе хуже, чем уже есть, – сказала я.

Мой брат не ответил, а Микелотто повел меня из комнаты.

По пути в палаццо Пантализея сжимала мою руку, а в ушах у меня звучали слова Чезаре, услышанные в Пезаро. Теперь казалось, с тех пор миновала тысяча лет.

Наступила новая эпоха – эпоха Борджиа. И я буду ее бичом.

Санча появилась у меня несколько недель спустя. Она явно пришла в себя и отринула мое объяснение, что Чезаре и в самом деле болен, но выздоравливает. Я решила, что ее маска безразличия – единственный известный ей способ защититься от той боли, которую причинил ей Чезаре. По правде говоря, я с тех пор не имела от него никаких сведений, мои послания в палаццо оставались без ответа. Но я полагала, что ему стало лучше, – иначе бы меня известили.

Санча хотела поговорить не о Чезаре, а о моем муже: верны ли слухи?

– Мне сказали, что он вернулся, не добившись никаких особых успехов. Лишь вел наблюдения издалека, облаченный, конечно, в соответствующие доспехи, а наши солдаты тем временем изгоняли этих ужасных наемников из Романьи. Это правда? Он теперь здесь?

Я кивнула и невольно поморщилась. Джованни и в самом деле вернулся и, обосновавшись в своем крыле моего палаццо, тут же превратился в предмет насмешек. Все знали, что он не снискал славы в стычках, которые пробивали путь для нашей грядущей кампании против Орсини. А потому просто прятался. Я едва выносила его вид, когда он попадался мне на пути. К счастью, это случалось редко. Так я ей и сказала.

– Я почти с ним не говорила. Он меня избегает.

– Что еще он может сделать? Он унижен. – Она помолчала, глядя на меня. – Но не настолько, чтобы воздержаться от просьбы к его святейшеству позволить ему осуществить свои права супруга. Ты мне не говорила, моя скрытная Лукреция, что в вашем брачном договоре есть некая статья.

В ее голосе звучал упрек. Я пожала плечами, будучи не в настроении посвящать ее в грязные подробности:

– Да это никакая не тайна. И теперь тот пункт не имеет значения, поскольку я достигла зрелости.

– Безусловно. Многие женщины моложе тебя считаются зрелыми. Но его святейшество не собирается объявлять об этом. И к тому же он сказал Джованни, что после его недавней постыдной военной неудачи он не хочет, чтобы тот повторил ее в твоей постели. – Подозрение закралось в ее голос. – Джованни, конечно, стал возражать, утверждал, что никто не может бесконечно отказывать ему в законных правах мужа, но его святейшество предупредил, что если он осмелится прикоснуться к волоску на твоей голове, то он упечет его в замок Святого Ангела – пусть там спит с крысами.

Меня почти не удивило, что Санча знает о встрече моего отца с Джованни. Если где происходили скандалы, то Санче непременно становилось о них известно. И я, услышав новости от нее, успокоилась: воля папочки будет держать Джованни на расстоянии от меня. Мне не хотелось говорить о нем, а потому я наконец решилась спросить, не общалась ли она с Чезаре.

Она вскинула брови:

– Хотя для меня это и мучительно, но нет – не общалась. Он ни разу меня не позвал и даже извинения не прислал, а ты еще заверяла меня в его скором и униженном раскаянии. Могу только сказать: по моему мнению, он заслужил свою участь.

– Почему ты так говоришь? – У меня внезапно перехватило дыхание.

Неужели его болезнь усугубилась? А я-то думала, что он выздоравливает!

– Ты ведь его видела, да? – Она пожала плечами. – Когда гордыня человека переносит такой удар, он не способен думать ни о чем другом.

Ее слова воскресили мои страхи того вечера. Французская болезнь тут ни при чем, просто разочарование обострило обычную горячку Чезаре. Стало понятно, почему он прячется в палаццо: сначала ему нужно взять себя в руки. Те ужасные слова, что он говорил мне, жестокие чувства, которые я видела в его глазах, – все это способы, которыми он облегчает свое бремя, как Санча свое – с помощью внешнего безразличия. Таким образом он борется с мыслью, что пока он закован в кандалы своей службы Церкви, Хуан свободен пожинать славу мечом. И все же беспокойство не покидало меня, пока Санча не вытащила из складок своей юбки кусок пергамента и не бросила мне на колени.

– От Альфонсо, – сказала она, не обращая внимания на Пантализею, которая сидела поблизости и при этих словах устремила на нас пристальный взгляд. Моя Пантализея после нашего посещения Чезаре стала еще больше дрожать надо мной. – Он ждет твоего ответа.

– С каких пор замужние дамы отвечают на письма мужчины, если он им не отец и не муж? – спросила Пантализея.

– А с каких это пор служанки учат своих господ? – сердито спросила Санча.

– Да, с каких пор? – повторила я, в волнении глядя на письмо.

Движением руки я выпроводила Пантализею, пока она не сказала чего-нибудь еще, потом повернулась к окну и сломала печать.

Письмо от Альфонсо. Я увидела почерк и стиль человека, не только много пишущего, но и знающего толк в литературе.

Его письмо не было подписано на тот случай, если попадет в чужие руки. И все же я слышала его голос за этими словами и поражалась тому, что принц, которого я едва знала, может питать ко мне такие чувства. Я тоже ощущала притяжение между нами, помнила тот безмятежный час, который мы провели вместе, забывшись в мире наших общих интересов. Но тот час уже терялся в прошлом, заслоненный моей встречей с Чезаре и возвращением Джованни. Теперь его письмо вернуло мне воспоминания. Я никогда не получала таких посланий, написанных от сердца и искренних. Прочтя его еще раз, я сказала Санче:

– Я должна тщательно продумать ответ.

– Не думай слишком долго, – предупредила она. – Он умрет от горя, если ты будешь медлить.

Но написать ответ у меня не нашлось времени, потому что вскоре нас захватили приготовления к приезду Хуана. Несколько недель жаркого лета папочка отдавал все свое свободное время и деньги на организацию грядущей встречи. Даже брусчатка площади Святого Петра была отмыта от грязи, бродяги и нищие упрятаны в тюрьму, чтобы не испачкали позолоченные арки, построенные на дороге, по которой должен был проехать Хуан.

И вот уже мы жарились на безжалостном августовском солнце, облаченные в лучшие наряды, на обтянутом бархатом помосте, чтобы встретить моего брата, возвращающегося из Испании.

Вдалеке зазвучали трубы. Мы с Санчей сидели на подушках, и я посматривала на другую сторону помоста, пытаясь поймать взгляд Чезаре. Я видела его впервые после моего визита в его палаццо, и к тому же это было его первое официальное появление. Я с облегчением отметила, что он не кажется больным. Он все еще был слишком бледен, под глазами синели тени, но он выглядел таким изящным в своих алых одеждах, шапочка облегала его коротко стриженную голову, руки без перстней были сложены перед широким поясом.