Капитали$т: Часть 4. 1990 (СИ) - Росси Деметрио. Страница 27

— Ну и?.. — не выдержал я.

— Вот тебе и «ну и…» Коллеги говорят — самоубийство. И без вариантов. Говорят, что у них своего говна хватает, чтобы еще с нашим возиться…

— Понятно, — говорю я.

Николай Николаевич мрачно кивает.

— Чего ж непонятного…

А потом я спрашиваю:

— Кто?

Он с досадой машет рукой.

— Они свою визитную карточку на месте преступления не оставили, Алексей.

— Но вы же знаете? — не отстаю я.

— Предполагаю, — поправляет он. — Пред-по-ла-га-ю!

— Ваши?

Николай Николаевич сильно, со злостью лупит ладонями по рулю.

— Крысы. Не могут остановиться, жрут и жрут. С уголовниками связались, дальше уж ехать некуда! И деньги, деньги за все — за наперстки эти, за карманные кражи, с проституток тянут, с наркоманов. Знаешь, сколько стоит «входной билет» для бригады угонщиков?

— Сколько? — спрашиваю я с интересом. Николая Николаевича сегодня, кажется, прорвало.

— Двадцать пять тысяч. И с каждой угнанной машины — третюю часть цены.

— Нормально, — говорю я. — А что? Хозрасчет принимает и такие причудливые формы.

Николай Николаевич шепотом матерится.

— А какой пример для рядовых сотрудников? В день получки патрульные все в засадах сидят — во дворах вокруг вино-водочных. Бандитов не ловят — воруй, убивай! Ловят работяг. Работяга деньги в кассе получит, отстоит очередь за «бормотухой», и где-нибудь неподалеку во дворе сообразит на троих — а тут наши! Распитие в неположенном месте. Работяг в вытрезвитель, а деньги пополам с сотрудниками вытрезвителя ломают. Бизнес!

— Но вы ведь начальник, — говорю я. — Вы же можете…

Николай Николаевич смеется, но в смехе его нет ничего веселого.

— Твой отец горкомом партии руководил, — говорит он. — И неплохо руководил, к слову. Но что толку? Колбасы-то от этого больше не стало в магазинах. Так и у нас. Есть руководство — кабинет, телефон, бумаги. А есть реальные дела. Понимаешь?

Я киваю. В принципе, все логично.

— Николай Николаевич, — говорю я терпеливо, — мы с вами общаемся уже давно. Но все как-то очень неконкретно. Вы намеками говорите, каким-то рыбьим языком, так что я не понимаю всей картины. Сейчас погиб наш журналист. Мне, согласитесь, нужно немного больше контекста, чем обычно. Я так понимаю, что московский рейд больших результатов не принес?

Николай Николаевич не отвечает. Он берет с переднего сиденья бутылку минералки, отвинчивает крышку и жадно пьет. А я не вижу всемогущего начальника городской милиции. Я вижу очень уставшего немолодого человека, который реально задолбался.

— Москвичи — что… — говорит он напившись, и в голосе его слышится пренебрежение. — Москвичи — приехали, уехали. Из ментов всего двоих арестовали — начальника рыночной милиции и капитана, через которого деньги с наперстков шли. Мелочевка. А что касается жулья… Кабан и Зяблик уже на свободе. Гусар тоже нарисовался. Уже несколько дней в «Софии» заседают. Не знал? Трогать их строго-настрого запрещено. Почти официально.

Я отрицательно качаю головой.

— Не знал, не до того было. Но я возвращаюсь к исходному вопросу, Николай Николаевич. Кто убил Ярослава?

Николай Николаевич говорит:

— Заместитель начальника УВД Кузьмин. Геннадий Андреевич. Есть информация, что в узком кругу он обсуждал последние выпуски этой вашей газеты. И был очень недоволен. Те люди, с которыми он это обсуждал, вполне могли осуществить… — Николай Николаевич спотыкается. — Одним словом, могли сделать. Это для тебя достаточно конкретно?

— Вполне, — говорю я. — Значит, москвичи приезжали и доблестного заместителя управления не тронули…

— Кто ж его тронет… Область в пятерке лучших по раскрываемости. И я тебе объяснял — почему.

— Помню. И что будем делать, Николай Николаевич?

— Я бы советовал тебе уехать на время, — говорит он. — Игра пошла серьезная. По большим ставкам.

Я отвечаю быстро и уверенно:

— Не уеду.

— Тогда готовься, — говорит он. — Со дня на день за вашу лавку примутся.

Я молод и беспечен, и поэтому отвечаю:

— Поглядим! — и тут же задаю следующий вопрос: — Николай Николаевич, а генерал? Начальник управления? Он тоже замазан?

— Генерал-то? — усмехается он. — Товарищ генерал у нас в ссылке. В почетной. Он же в Москве раньше служил, в главке, но подзалетел и был катапультирован в провинцию. Ему нужны, во-первых, показатели. Их обеспечивает Кузьмин. А во-вторых, деньги. Их тоже обеспечивает Кузьмин. Получается, незаменимый человек.

— И у вас противостояние? — спрашиваю я. — Холодная война идет?

— Они бы меня давно сожрали, — очень серьезно говорит Николай Николаевич. Но, опасаются. Гласность, мать наша! А вдруг я в «Огонек» побегу, интервью давать? И потом, работать тоже кому-то нужно. Ты что думаешь, только у вас группировки? Я тебе так скажу — у вас даже лучше, потому что честнее. А у нас… на собраниях сидим, речи друг перед другом произносим про честь мундира и все такое… А потом…

Мы молчим.

— Ничего, — говорю я. — Осталось продержаться совсем немного. Как-то продержимся.

Николай Николаевич вопросительно смотрит на меня, он не понимает. Я объясняю.

На похороны журналиста Ярослава собралось много людей. Я даже удивился, насколько много. Пришел весь поток филфака, какие-то школьные друзья, коллеги-журналисты, не только из «Вечерки», но и из всех городских газет — корпоративная солидарность.

— Журналистов убивать нельзя! — гневно заявил какой-то бородатый дядька в очках с толстенными стеклами. На него зашикали — осторожнее, тише! Бородач (кажется, он был слегка выпивши) громко матерился в ответ.

Был, конечно, и Борис Борисович — важный, торжественно-мрачный, слегка напуганный. Он произнес небольшую речь, почти полностью состоящую из пафоса и пошлых положенных выражений: «Никогда не забудем, будет жить вечно в наших сердцах!»

В сторону родителей Ярослава я смотреть избегал. Его мать — женщина средних лет с остатками былой красоты, выглядела ошеломленной и прибитой. А отец, кажется, вообще не понимал, что случилось и где он находится.

Всю материальную сторону похорон взял на себя, конечно же, кооператив «Астра».

Ко мне подошел Борис Борисович, которого волновал весьма актуальный вопрос — не станет ли он следующим?

— Ну что вы… — честно сказал я. — Вы, Борис Борисович, слишком заметная фигура в наших уездных политических кругах. Убрать вас — слишком большой резонанс.

Кажется, мои аргументы не очень убедили Бориса Борисовича.

— Это же из-за тех статей?.. — спросил он.

— А вы сами как думаете? — холодно спросил я. Успокаивать Бориса Борисовича у меня не было абсолютно никакого желания.

— Это же очевидно! — воскликнул он громким и трагическим шепотом. — Это же мафия! — трагические нотки в голосе достигли пика. — Теперь я не чувствую себя в безопасности! Может быть мне уехать? Или нанять охрану? Как вы считаете?

— Решим! — кивнул я. — Но не сейчас, простите…

— Вот жил парень, — сказал Борис Борисович с замечательно сыгранным отчаянием, — учился, работал, надежды подавал! Зачем, спрашивается, это все было нужно⁈

Я ничего не ответил, просто посмотрел на Бориса Борисовича. Похоже, что как-то очень нехорошо посмотрел, так что тот шарахнулся в сторону.

Между тем, коллеги покойного Ярослава произносили речи, одна другой пламеннее. Что интересно, в версию о самоубийстве не верил вообще никто, для всех собравшихся было совершенно ясно — убийство. Разделялись журналисты только во мнении — кто именно убил.

— Это бандиты его, — уверенно говорил какой-то подвыпивший джентльмен в финском плаще. — Он про наперстки писал, про мафию… Вот и…

— Ты, Сеня, двадцать лет про колхозы пишешь — вот и пиши дальше, — оппонировал ему другой знаток, одетый в модные «варенки». — Наши лучшие в Евразии доярки надоили двадцать тонн чугуна с коровы — вот это твое. А в такие дела лучше не суйся, чушь городишь!

— А ты что, знаешь — кто его?.. — Сеня в финском плаще скептически посмотрел на оппонента.