Душа. Никто, кроме тебя - Селезнёва Алиса. Страница 6

Собакой в квартире не пахло, а её хозяин держал своё слово крепко. Ухаживать за Псом мне не приходилось. Кормил он его сам, гулял тоже сам, по-видимому, прибегая к помощи соседского мальчика только, если плохо себя чувствовал.

С работой я решила повременить до следующего понедельника, но Вера уже изо всех сил искала для меня первокурсников, не справляющихся с домашними контрольными по матанализу. Пару дней назад у раздевалки я нос к носу столкнулась с Машей. Отпрыгнув от меня, как от прокажённой, она прижалась к стайке своих подружек, которые тут же весело захихикали. От одной послышалось что-то похожее на: «Вот ведь волк в овечьей шкуре». Я промолчала и, сжав крепко зубы, прошла мимо.

Порой я ловила себя на мысли, что хочу отомстить Маше и сделать какую-нибудь гадость, от которой ей будет так же плохо, как мне. Да хотя бы дать кому-нибудь послушать парочку голосовых сообщений, в которых она не слишком-то лестно отзывалась о тех, с кем сейчас хихикает. Но всякий раз я старалась гнать от себя эти мысли и переключалась на что-нибудь хорошее. Не дождётся! Жизнь её и без меня накажет, а я просто буду жить дальше.

В воскресенье я не поехала домой и решила устроить уборку. У Николая Андреевича оказался очень мощный пылесос, который почему-то напоминал мне огромного африканского слона. Чистил он хорошо и быстро, но, на мой взгляд, производил слишком много шума.

– Поставь его, пожалуйста, в кладовку, когда закончишь, – попросил он, устроившись на диване с газетой. – Она у меня самодельная, слева на лоджии.

– Да, я помню.

– Помнишь? – Хозяин квартиры с интересом посмотрел на меня. От такого взгляда я почему-то покрылась мурашками. Даже Пёс, дремавший на ковре возле дивана, вдруг поднял левое ухо и, зевнув, показал мне длинный бледно-розовый язык.

– Я хотела сказать: знаю.

– Знаешь? Я разве тебе её показывал?

Не показывал. Но на лоджии я была. Может, тогда и приметила? Как же по-другому я могла догадаться, что пылесос хранится именно там? Кладовка на лоджии казалась мне совершенно обыденной вещью.

Пожав плечами, я принялась дышать на стеклянные дверцы серванта, протёрла ручки и уже собиралась проделать то же самое с книжным шкафом, как вдруг заметила на одной из полок фотографию без рамки. На скамейке сидела девушка с длинными светлыми волосами. Худенькая, миловидная и широко улыбающаяся миру вокруг.

– Её звали Наташа.

– Что?

Николай Андреевич встал с дивана и, достав фотографию с полки, вручил мне.

– Это моя дочь.

Приглядевшись, я узнала её. Без косметики, без пышного платья, но это, конечно, была она ‒ та самая девушка со свадебного портрета в квартире Романа Алексеевича.

– Сколько ей тут? Двадцать?

– Девятнадцать.

– А как она сейчас выглядит? Есть свежие фотографии?

Николай Андреевич снял очки и тщательно протёр их полой рубахи. К мелким коричневатым пятнам на его щеках добавилось несколько крупных и красных.

– Эта самая последняя её фотография. Июнь, две тысячи десятого. А третьего июля Наташи не стало.

Тряпка выскользнула из моих рук и упала на пол.

– Как не стало? – Я продолжала рассматривать фото, силясь понять, что могло случиться с такой молодой, пышущей здоровьем девушкой. – Рак?

– Её сбила машина. В последний день сессии. За рулём сидел совсем молодой мальчик, только-только окончивший школу. Ему ещё даже восемнадцати не было. Она умерла на пешеходном переходе.

В груди кольнуло, и я поспешила избавиться от фотографии, убрав её на место и закрыв дверцу шкафа.

– Они с Романом поженились рано. На втором курсе. В середине апреля, а третьего июля её не стало, – как заведённая пластинка, снова и снова продолжал повторять Николай Андреевич.

Я помотала головой. Третьего июля. Третьего июля… В тот самый день, когда меня сбила его машина. Неужели он тогда на кладбище торопился и все те розы вёз на могилу покойнице?

Брр.

От осознания происходящего меня передёрнуло. По коже опять побежали мурашки, и я заторопилась к дивану, ведя за собой совсем расклеившегося Николая Андреевича.

– Нынче девятнадцать лет исполнилось со дня её смерти. – Посмотрев невидящим взглядом в окно, он потёр висок и свесил руку с колена. Грузно поднявшись с пола, Пёс тут же принялся лизать его пальцы. – На этом свете я давно один. Жена умерла, дочь умерла, была сестра старшая, так и та десять лет назад ушла на тот свет… Один только родной человек остался. Зять. Сначала я за ним присматривал. Теперь он за мной. Главное, чтобы она там была спокойна.

От его слов внутри будто что-то оборвалось, но я выбросила из головы мысли о собственной боли и, сходив на кухню, принесла старику воды.

– А Роман Алексеевич, выходит, так и не женился?

– Не женился. Мать, конечно, его пилит. Каждый месяц новых невест показывает. Хочет женить, но он ни в какую.

– А Вы?

– Что я?

– Хотите, чтобы он женился?

– Я хочу, чтобы он был счастлив, а женатым или нет, пускай сам решает.

Вздохнув, я встала с дивана. Николай Андреевич продолжил пить воду и гладить Пса. Он сидел, опустив плечи, и казался маленьким и хрупким, точно ребёнок. Подняв тряпку с пола, я решила, что самое лучшее будет оставить его одного, и ушла прибирать свою комнату.

В ту ночь уснуть мне так и не удалось. Ворочаясь с боку на бок, я неожиданно поняла, почему Роман так вёл себя со мной. Много лет назад его жену насмерть сбила машина, а я бросилась ему под колёса сама да ещё и в годовщину её смерти. Наверное, это сильно растревожило его раны. Отчего-то мне стало жаль его, жаль настолько сильно, что я сама не заметила, как убрала от его имени отчество. Теперь в моих мыслях он был просто Романом.

Глава четвёртая

– Ты бы пошла, погуляла, а, Света? – мягко проговорил Николай Андреевич, придерживая дверь в мою комнату. – Посмотри, как солнце светит. Наверное, последний тёплый день в этом году выдался.

Проследив за его рукой, я выглянула в окно. Солнце и правда светило ярко, а на деревьях кое-где ещё висели тёмно-красные и коричневато-жёлтые листья. Лёгкий ветер срывал их по одному, а затем пускал наперегонки, изредка подбрасывая вверх вмсте с облаком пыли. Большинство птиц уже давно покинуло родные гнёзда, и только одна старая, потрёпанная временем ворона сидела на берёзе возле нашего дома и громко каркала на собак и прохожих, то ли пытаясь проклясть весь мир, то ли жалуясь на свою непростую судьбу. Вздохнув, я опустила взгляд, перевернула страницу тетради и записала новую функцию для дифференцирования. Выйти на улицу сегодня мне было не по карману. Вчера исполнился ровно месяц с тех пор, как я переселилась на проспект Декабристов, а это означало только одно. Мне нужно было где-то срочно найти три с половиной тысячи рублей, чтобы оплатить съём комнаты за ноябрь.

Деньги у бабушки я брать не хотела, а потому крутилась как могла, пытаясь заработать нужную сумму. Делала нерадивым первокурсникам контрольные по геометрии и математическому анализу, а по выходным помогала с высшей математикой однокласснице Веры, которая училась в институте культуры. Той никак не давались интегралы и производные, и я терпеливо объясняла ей правила работы с ними.

Что же до Николая Андреевича, то жили мы с ним вполне хорошо и за предыдущий месяц ни разу не поссорились. Он достаточно спокойно относился к моему частому мытью в ванной, а я закрывала глаза на его громко работающий телевизор. Мы уживались, и это, без сомнения, радовало нас обоих.

Каждую субботу я делала в квартире уборку, тщательно пылесосила ковры и протирала пыль. Что-то готовить он пока не просил, да и в магазин за хлебом и молоком я ходила всего два раза. Николай Андреевич со многим справлялся сам и лишний раз старался меня не беспокоить.

Роман исправно приезжал к нам раз в неделю, чаще всего по воскресеньям, и всегда привозил с собой целую сумку продуктов. Я больше не испытывала перед ним ни страха, ни трепета, но в часы, когда он находился в квартире, из комнаты лишний раз не высовывалась. Обычно они с Николаем Андреевичем сидели на кухне либо, если стояла сухая и тёплая погода, уходили гулять в сквер, находящийся по соседству с проспектом Декабристов, и порой я ловила себя на мысли, что хочу приоткрыть дверь и послушать их разговоры: вдруг Роман спрашивает обо мне, но никогда не решалась довести задуманное до конца, а потому сидела у себя тихо словно мышка.