Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна. Страница 14

Не знаю, с чем это связано, но я ощущаю себя на десяток лет старше и умудреннее, хотя едва ли между нами большая разница в возрасте... Так и хочется потискать его за щечки с ямочками, мол, не расстраивайся, малыш, все будет хорошо. Эти мысли вызывают у меня еще более озорную улыбку, и Килиан, заметив ее, улыбается в ответ.

— Хорошо, согласен. — И мы идем в парк, болтая о том о сем: я рассказываю ему о пролитом на клиента пепси, а он про свою учебу на анестезиолога... Потом я рассказываю о своем швейном хобби, а он зовет меня за клубникой...

— У меня сестра подрабатывает на клубничном поле: давай поедем и наедимся до отвала... Ты любишь клубнику? — Кто ж ее не любит, киваю я. — Может, в субботу? У тебя ведь в этот день выходной, не так ли? Только не говори, что нет.

— Да, выходной. — Он с облегчением выдыхает.

— Тогда решено: в субботу едем завтракать клубникой. Я заеду за тобой около десяти... Пойдет?

И в этот момент Килиан машет кому-то рукой... Я оглядываюсь. Бабетта. Узнаю ее неприветливое лицо еще издалека: губы поджаты, улыбка утрированно приветливая...

— Ты знаком с ней? — интересуюсь я у парня, продолжая следить за быстрым приближением девушки.

Тот продолжает улыбаться.

— С Бабеттой? — уточняет он. — Так мы с ней в одну школу ходили, так что, да, знаком. Ты разве не видела нас вместе? Мы как-то сидели за столиком у окна, и ты четырежды приносила нам заказанное мороженое...

— Карамельное? — уточняю я в свою очередь.

— Значит, ты помнишь? — расплывается Килиан в довольной улыбке. — А я думал, ты так меня и не заметила...

На самом деле, я совсем не помню Килиана Нортхоффа, зато четыре порции карамельного мороженого хорошо отложились в моей памяти — четыре порции мороженого и приторная улыбка Бабетты, которая в компании другой молодежи оккупировала половину нашего кафе. Я тогда едва поспевала обслуживать их компанию, мечтая, чтобы они поскорее убрались восвояси...

— Привет, Килиан... Привет, Ева, — Бабетта чмокает парня в щеку, а меня награждает воздушным поцелуем. — Что вы тут делаете? Прогуливаетесь? — а сама косит на мою перебинтованную ногу.

— Просто болтаем, — отвечает ей Килиан, не замечая натянутости между нами. — И я, так сказать, заглаживаю перед Евой вину за неудачное знакомство...Едва не сбил ее на мотоцикле.

По лицу Бабетты явственно проносится мысль о том, что лучше бы он меня и вовсе задавил насмерть, но вслух она говорит обратное:

— Как хорошо, что все так хорошо закончилось. — А потом уже Килиану: — Заглянешь сегодня? У меня снова стартер барахлит.

В этот момент я понимаю причину ее недовольства мной: да она ведь влюблена в этого парня с ямочками на щеках и банально ревнует... Я даже рада, что дело не в личной антипатии.

Мы еще немного болтаем, пока Бабетта не уходит, одаривая меня убийственными взглядами, а потом Килиан, в свою очередь, отвозит меня домой.

И уже на следующий день, едва я успеваю накормить фрау Штайн обедом, за окном тормозит все тот же черный байк, а следом раздается звонок в дверь... Старушка смотрит на меня с затаенным любопытством.

— Это Килиан, мой новый знакомый, — решаюсь пояснить я и иду открывать дверь.

— Что ты здесь делаешь? Сегодня даже не суббота...

— Я знаю, — он заразительно мне улыбается и выхватывает из-за спины огромный букет цветов. — Тебе нравятся гортензии? Я подумал, они выглядят достаточно симпатично, чтобы покорить твое сердце. — И протягивает их мне.

Я принимаю подношение с благодарностью, хотя и не без внутреннего напряжения: он что же, влюбился в меня? Быть такого не может.

— Прекрасные цветы. Спасибо!

— Это тебе спасибо... — И чмокает меня в щеку.

У меня потом полдня горело лицо: надеюсь, после клубничного подношения он не станет целовать меня в губы?! Даже не знаю, что мне со всем этим делать.

— Где мои цветы? — недоумеваю я вечером, когда собираюсь было отбыть домой. Патрик как раз взбивает яйца для омлета... и выглядит абсолютно невозмутимым, когда преспокойно пожимает плечами, мол, ничего об этом не знаю. Врет — вижу по глазам, которые упорно избегают меня. — Отойди! — оттесняю его в сторону и заглядываю в мусорное ведро. Так и есть: мои гортензии, поникшие и несчастные, лежат прямо посреди скорлупы от разбитых яиц... — И что все это значит? — только и осведомляюсь я, упирая руки в бока. — Зачем ты выкинул их в ведро?

Патрик наконец поднимает на меня глаза и говорит:

— Ты ведь сама намедни говорила, что терпеть не можешь гортензий...

— Ничего подобного я не говорила!

— Правда? — весьма правдоподобно удивляется он. — Наверное кто-то другой говорил... Прости.

Я вынимаю букет из ведра и расправляю измятые листья.

— Тебя сегодня опять подвезут? — как бы между прочим интересуется он.

— Не думаю... А что?

Он откладывает вилку в сторону и произносит:

— Слушай, Ева, я тут подумал, зачем тебе каждый день мотаться на другой конец города, когда у меня есть квартирка над гаражом, — мужчина смущенно потирает покрытые щетиной щеки. — Я раньше сам в ней жил, но после того, как мама... сама понимаешь... теперь она пустует, и ты могла бы...

— Квартира над гаражом? — переспрашиваю я, ощущая глухие удары крови в ушах. Он сказал, квартира над гаражом... Та самая! Как же мне хотелось ее увидеть... и вот, могу.

— Да, она небольшая, но уютная. Для тебя в самый раз... Хочешь посмотреть?

Цветы забыты... Кладу их на столешницу и утвердительно киваю. Патрик выуживает из шкафчика нужный нам ключ и ведет меня в то самое место, с которым у меня связаны самые болезненные и приятные воспоминания одновременно.

… Вспоминаю, как меня тащили прочь от дверей этого дома, захлебывающуюся слезами и своим детским, непреходящим горем, изливаемом в них, вспоминаю, как блестели глаза Патрика и как смотрела на меня фрау Штайн, холодно и с опаской, словно я была диким животным, готовым вот-вот наброситься на них с сыном. Вспоминаю ее пальцы на его руке, упреждающие беду пальцы...

Мы входим в гостиную, в ту самую, в которой мы с Патриком беседовали той ночью после моего побега, а вот и тот самый диван... Это словно удесятеренное в сотню раз чувство дежавю, от которого щемит сердце. Тот самый диван...

— Тут все немного устаревшее, я знаю: надо бы выбросить уже и этот диван, и старые запыленные кресла... даже эти паласы на полу выглядят пережитками далекого прошлого, — с поспешностью говорит мне Патрик, но я лишь впитываю глазами каждый осколок своего далекого прошлого и перебиваю его такими словами:

— Нет, мне все нравится. Не надо ничего менять ради меня...

— Так ты согласна переехать?

— Мне здесь нравится.

Мы поднимаемся по лестнице на, так называемый, второй этаж, на котором, как я помню, расположены только три комнаты: две спальни и ванная — спальня по правую руку от меня (наша с мамой бывшая комната) закрыта плотно прикрытой дверью... Больше всего я хочу увидеть именно ее, но сдерживаюсь и направляюсь в комнату противоположную ей — спальню Патрика. Мама нечасто в ней ночевала: у нее вечно болела голова... Думаю, Патрик был неспособен вызывать ответный отклик в ее душе — не ее типаж!

— Ты могла бы занять эту комнату...

— А другая комната... Я могу ее посмотреть?

Патрик мнется, словно не хочет, чтобы я даже входила в нее, и это меня интригует...

— Да, конечно, это ведь будет твой дом, если ты сюда переедешь, — наконец произносит он, словно сдаваясь под натиском собственного благоразумия.

И я надавливаю на ручку желанной двери...

Здесь, как и во всем доме, ничего не изменилось: такое чувство, словно мое прошлое законсервировали в этих стенах, подобно соленьям в погребке домовитой старушки, или плотно задраили, подобно отсеку подводной лодки — в любом случае, здесь даже запах, как мне кажется, тот же самый... Я почти ощущаю аромат маминых духов.

А потом вижу ее... книжную полку на стене. Не может быть! У меня стискивает горло, и я хриплю, старательно маскируя нахлынувшие эмоции мнимым приступом кашля.