Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна. Страница 29

Патрик мгновенно вскидывается, словно дикое животное, учуявшее запах крови, и отрывисто осведомляется:

— Кто?

— А вот об этом тебе знать необязательно, — отвечаю я и сама тянусь к нему за поцелуем.

Этим вечером я долго не могу уснуть: все прокручиваю в голове события этого неожиданно насыщенного дня, смакуя каждое его мгновение, особенно если оно касается Патриковых губ, и наслаждаясь им вновь и вновь...

Сегодня я целовалась с Патриком!

Один, два... четыре... шесть раз. Целых шесть раз за один день — и мне все мало!

— Ева, — сказал он мне около наших дверей, — ты должна мне открыться... Я должен знать все.

Я потянулась к нему и поцеловала в тот самый шестой, заключительный за день раз, а потом просто скрылась за дверью. Спряталась... Отгородилась от Патрика деревом и железом, а ведь мне так хотелось не расставаться вовсе.

Чего я боюсь? Он уже знает все, просто хочет услышать признание из моих уст. Но смогу ли я разомкнуть губы и сказать ему простое (нет, не простое) «я Ева Мессинг, та самая девчонка, книжная полка для которой висит сейчас в моей комнате»? Не смогу, горло даже сейчас словно судорогой сводит, даже в любви признаться мне было легче...

— Ева, — голос Линуса в темноте почти оглушает меня.

— Я здесь. Что случилось, малыш?

Он трет сонные глаза и говорит:

— Мне мама приснилась... Я рассказывал ей про пони.

— Очень хороший сон, — глажу мальчика по тонкой руке, стараясь не показать, насколько разговоры о матери выбивают меня из колеи. — Спи, Линус, спи, малыш. Уверена, тебе приснится еще много-много пони шоколадного цвета...

— И белого тоже.

— И белого тоже, — соглашаюсь я, продолжая поглаживать его руку. Вскоре он снова засыпает, а я так и гляжу в потолок еще битых полтора часа, пока наконец тоже не засыпаю.

Грань между сном и реальностью постепенно истончается, и я открываю глаза.

Который час? Чувствую себя абсолютно отдохнувшей, а ведь уснула только под утро...

— Линус? — касаюсь рукой пустого места рядом с собой. Матрац и подушка холодные, словно он и не спал на них вовсе... — Линус?! — сажусь на кровати и осматриваюсь.

Его одежды, аккуратно сложенной на стуле, там больше нет, и я выскакиваю на лестничную площадку в паническом исступлении.

— Линус, Линус, ты дома?

Ответом мне — тишина. Звенящая, оглушающая, бьющая наотмашь... Линус.

Смотрю на часы в гостиной: десять утра. Что? Я проспала? Как такое возможно...

— Линус? — выскакиваю за порог. Линус... Как есть, в пижаме, несусь в сторону Патрикова дома... Наверное, он решил навестить фрау Штайн, так и есть, решил навестить фрау Штайн...

— Линус, ты здесь? — Старушка смотрит на меня с удивлением. Она все еще расхристанная, по-утреннему неопрятная... — Простите меня, я проспала, — шепчу я ей исступленно, помогая принять сидячее положение. — И Линус пропал. Вы его не видели?

Она отрицательно качает головой.

— Я должна его найти. Простите меня, простите... — Выскакиваю из комнаты и несусь обратно к себе в тщетной надежде найти его там. Напрасно... Одной рукой натягиваю одежду, а другой — набираю номер Патрикова телефона. — Патрик! Патрик, это ты? У меня Линус пропал. Его нигде нет... Что мне делать?

Он кидает краткое «сейчас буду», и я даже не обращаю внимание на тот факт, что вскоре он появляется вместе с Ингольфом Колем, белесые волосы которого торчат во все стороны, подобно иголкам.

— Линуса нигде нет! — кидаюсь я Патрику на грудь и наконец даю волю слезам, от которых едва ли получается изъясняться внятно, но я ничего не могу с собой поделать. Все реву и реву, пока мужчины обсуждают что-то между собой... А потом я слышу слово «полиция» и меня аж подбрасывает на стуле:

— Нет, не надо полицию... Вдруг они спросят про маму... — Вижу, как оба одаривают меня удивленными взглядами, но быстро отводят глаза: ясно, один знает про мою мать, а второй знает про Линуса (фрау Коль поделилась с супругом нашим с ней разговором), это и к лучшему. — Линус не мог уйти далеко, — добавляю я совсем тихо. — Просто хочет найти мама, я думаю. Вот и все.

На секунду становится так тихо, что я слышу бешеные удары своего сердца... А потом Патрик спрашивает:

— Ты что-нибудь знаешь о ней?

Я отрицательно мотаю головой.

— А Линус, он может знать, где она?

— Не думаю, — сиплю я через силу, а потом мои нервы не выдерживают, и я громко восклицаю: — Ему только шесть. Даже знай он, где она сейчас, как бы он стал до нее добираться?

— Ну-ну, — Ингольф похлопывает меня по спине, — успокойся, девочка. Мы его найдем! — И деловито добавляет: — Давайте я поколешу по району, а вы поезжайте на вокзал. Вдруг мальчонка, действительно, туда отправился...

Мы с Патриком послушно киваем и молча идем к автомобилю, он садится за руль, и мы едем в сторону железнодорожного вокзала.

Мне сложно даже представить, куда мог податься Линус, но одно я знаю точно: он пошел искать маму... И от одной мысли, что шестилетний ребенок решился на такое, мне уже хочется кричать. Громко и исступленно... Именно поэтому я молчу — мне нельзя раскрывать рта, чтобы этот таящийся в глубине меня крик не вырвался наружу, подобно торнадо. И Патрик, как бы догадываясь об этом, молча выруливает на парковку и выходит из автомобиля.

— Встретимся здесь минут через двадцать, — бросает он мне, и мы расходимся в разные стороны.

«Мне мама приснилась... Я рассказывал ей про пони», вспоминаю я слова брата в темноте прошлой ночи и с запоздалым сожалением понимаю, что мне бы следовало, пожалуй, быть повнимательнее к нему, чутче, нужно было дать ему возможность выговориться, рассказывая мне о маме, а я, наоборот, пресекала каждое его упоминание о ней, считала, что так будет лучше, как для самого Линуса, так и... для меня тоже. И вот к чему это привело...

Я полна такого горького раскаяния, что едва не прохожу мимо сгорбленной фигурки на бордюре у лавочки... Линус? Ребенок полулежит, облокотившись на деревянную лавку и, кажется, спит.

— Линус! — трясу я мальчонку за плечо, не веря в собственную удачу. — Линус... Малыш.

Слезы облегчения заволакивают мне глаза, и одна из капель падает ему прямо на нос — братишка открывает осоловевшие глаза и кидается меня обнимать.

— Ева, я потерялся, — говорит он с легким придыханием в голосе, и я понимаю, что он тоже ревел да так и уснул, выплакав все слезы. Бедный мой мальчик!

— Я знаю, — все никак не могу поверить, что нашла его живым и невредимым. — Никогда так больше не делай, ладно? Я очень испугалась, малыш. Как же я перепугалась, если бы только знал...

Он виновато опускает голову и совсем тихо произносит:

— Я маму хотел найти, вот и все.

— Малыш, — я крепко прижимаю его к себе, — мама сама нас найдет, когда придет время... Мы все равно не знаем, где ее искать.

— Я знаю.

— Что? — перестук моего сердца настолько силен, что я думаю было, что ослышалась, но Линус снова повторяет:

— Я знаю, где мама.

Теперь мое сердце стучит еще громче и при этом явно не в положенном ему месте: прямо у горла, в гландах — вся моя кожа, кажется, так и вибрирует в такт его ударам, и голос предательски дрожит, когда я опасливо интересуюсь:

— И где же она?

— В домике на колесах. Мы приехали на таком с дядей Виктором...

— Дом на колесах?

Линус кивает.

— Да, первую ночь мы ночевали где-то на озере с белыми корабликами... Мама сказала, что мы тоже на таком покатаемся, а потом отвезла меня к тебе... и не покатала.

Дом на колесах... Белые кораблики... Неужели Ясмин все это время была так близко? Я-то полагала, что они с Линусом приехали на поезде или на автобусе в крайнем случае, а они, выходит, приехали на трейлере с неким «дядей Виктором» и все это время могли находиться на трейлерной стоянке у озера. Там таких туристов тысячи, если не больше... Сама эта мысль

почти оглушает меня: «я должна это проверить, я должна это проверить», набатом звучит в моей голове.