Измена. Отбор для предателя (СИ) - Лаврова Алиса. Страница 4

Старуха буквально выдирает меня со скамьи, хватая огромными сильными ручищами и швыряет в конец повозки, а потом выкидывает на в дорожную грязь. Я едва успеваю подставить руки, чтобы не удариться лицом, но больно бьюсь коленками.

Слышу, как она спрыгивает вслед за мной, и тяжело дыша, приближает свое лицо к моему.

— Абсолютно никому нет дела до того, кто ты такая, ты поняла меня? — шипит она мне в лицо, прижимая мою голову ручищей к земле, отчего я вскрикиваю. — Заткнись! Если ты хочешь болтать, хныкать и рассказывать всем небылицы, я буду учить тебя до тех пор, пока ты не усвоишь урок. Теперь ты принадлежишь нашему всеблагому огнедышащему богу, да благословенно будет пекло из которого он вышел, и если я еще раз услышу, что ты болтаешь о своей прошлой жизни, я выбью все твои беленькие зубки. Ты никто, и пока у тебя даже нет имени. Так что поднимай свою тощую задницу, залезай в повозку и сиди как мышь, пока я не разрешу тебе открыть рот. Ты поняла меня?

Она знает, наверняка знает, кто я. Не может не знать.

— Поняла, — сдавленно говорю я, содрогаясь от боли, и чувствую как дорожная грязь затекает мне в ухо.

Неужели это мучение будет продолжаться вечно, неужели не будет никакого просвета?

— Повторяй! — злобно шипит она, брызгая на меня своей слюной. — Да, мать Плантина, слушаюсь! Повтори!

— Да, мать Плантина, слушаюсь… — произношу я, трясясь от боли и обиды.

— Как тебя зовут?

— Никак, меня никак не зовут.

— Откуда ты родом?

— Ниоткуда.

— Так-то лучше.

Наконец, ее хватка ослабевает, она отпускает меня.

Лежа на холодной земле, я слышу, как она отходит, и скрип досок повозки, подсказывает мне, что она залезает внутрь. Я осторожно поворачиваю голову, выплевывая грязь, попавшую мне в рот.

— Так и будешь валяться в грязи, словно животное, грешница? — спрашивает она, возвышая голос. — Будь моя воля, я бы бросила тебя здесь подыхать, но я обещала очистить твою душу от скверны, и я исполню свой долг.

Я собираю все оставшиеся силы и поднимаюсь на ноги.

Как могу отряхиваю свой скромный наряд и прихрамывая подхожу к повозке, глотая немые слезы, смешанные с грязью.

Поднимаю взгляд и вижу руку протянутую в мою сторону.

— Хватайся, сестричка, — говорит Клементина, быстрей!

Я тут же цепляюсь за ее руку, и не обращая внимания на боль в коленях, поднимаюсь в повозку.

— Если еще хоть кто-то из вас, паршивок, откроет рот — я буду учить еще жестче, — говорит мать Плантина и усаживается в свое кресло в углу. — Если кто-то посмеет меня разбудить, вы увидите, что такое, когда я по-настоящему гневаюсь, да простит мне пылающий бог мой вспыльчивый нрав.

Она снова бьет кулаком по стенке три раза, и спустя мгновение повозка трогается дальше.

— Спите, пока можете, скверные, — говорит она зевая, — скоро вам предстоит пройти посвещение, и далеко не каждая его выдержит. В отличие от обычных послушниц, с вами, преступницами, никто церемониться не будет. С такими, как вы, пока вы не обрели новые имена, будут обращаться так, как подобает обращаться с преступницами, коими вы ии являетесь. Пока ваши души не начнут очищаться от скверны, которой вы напитывали свои души всю свою грешную жизнь, вы не люди, а лишь бесправные насекомые.

Она подкладывает под голову свою подушку и закрывает глаза.

Я дрожу всем телом, чувствуя, как холод пронизывает меня со всех сторон. Вся моя одежда вымокла и теперь прилипла к телу, словно вторая кожа.

Надо терпеть, надо вынести все это. Как бы ни было ужасно сейчас, однажды все это закончится.

Я подтягиваю ноги и обнимаю их руками, чтобы хоть так согреться.

Ивар, как же он мог так поступить со мной? Ведь я любила его, он был моей жизнью, я жила ради него, дышала ради него, ловила каждый его взгляд и каждое его слово. Неужели можно быть настолько жестоким? Неужели все прожитые годы ничего не значат? Он даже не дал мне попрощаться с дочерью, даже не дал подержать новорожденную малышку на руках. Выбросил, как ненужную вещь, словно я не его жена, которой он клялся в вечной верности, словно не было всех этих лет, прожитых вместе…

Как же мне жить после этого? Как мне вынести весь этот ужас, в котором яоказалась?

Может разбежаться и выпрыгнуть из повозки? Никто не держит меня, никто не найдет меня, если я буду бежать быстро.

Но далеко ли я убегу, если мои ноги подкашиваются? Далеко ли убегу, когда несколько дней назад пережила роды, которые чуть не убили меня?

Да и куда мне бежать?

Никому не будет дела. если я сверну шею и умру. Может быть такой выход будет лучшим?

Черная пелена отчаяния начинает заволакивать меня.

Я больше никогда не увижу дочек, не увижу улыбку Лили, не слышу ее смех, никогда не буду счастлива, никогда не верну то, что было, то, чего меня лишил он…

Упираюсь лбом в колени, чувствуя, что больше незачем жить, незачем дышать, сердцу незачем биться… Все кончено. Теперь меня ждет только тьма и боль без конца.

— Держись, — шепчет Клементина мне на ухо, и пододвигаясь ближе ко мне, обнимает меня за плечи, — самая темная ночь бывает перед рассветом.

Я поднимаю голову и с удивлением смотрю на Клементину. Я уже слышала эти слова.

— Странно, так говорила моя мама, перед тем, как умереть, — шепчу я в ответ.

— Так говорил один старичок, который частенько меня навещал. Хороший был дедок, опрятный, вежливый, всегда платил двойную цену и ни разу не сказал грубого слова. Похоже, твоя мать была мудрой женщиной, подруга. Жаль слышать, что она умерла.

— Да… Куда умнее меня.

— Повезло тебе. Моя вот только и делала, что выпивала и колотила меня, если я приносила недостаточно денег ей на выпивку. Скверная была женщина, и рука тяжелая, почти как у нашей надсмотрщицы.

«Найди наследие, которым пренебрегла» — словно вспышка возникают в голове слова, что я слышала в ту ночь.

— Наследие, — шепчу я и поднимаю голову.

— Что?

— Я должна найти его. Должна найти то, что оставила мне мама.

— Где? О чем ты?

— Она велела найти его, перед тем, как умереть. А я забыла, не стала искать, понимаешь? ПОдумала, что она бредит.

— О чем ты? Какое наследие? Золото?

Но я уже не слышу ничего, я погружаюсь в воспоминания, пытаясь вспомнить тот день, день ее смерти.

Элис

5 лет назад

— Я могу найти тебе лучших докторов. Я же просила тебя тысячу раз, поехать со мной в город, там для тебя все готово. Ты можешь жить в замке, или в отдельном доме. Зачем ты упрямишься?

Я смотрю на маму, которая лежит на кровати, и сердце мое сжимается. Ее седые локоны блестят в тусклом свете свечей, а лицо измученное и похудевшее. За прошедший две недели, что я не видела ее, ей явно стало хуже. А я то надеялась, что она идет на поправку…

Ивар стоит рядом с непроницаемым лицом. Сжимаю его руку, но не чувствую ответного пожатия, отчего мне становится не по себе, словно его здесь нет.

Я знаю, что ему неприятно нахоидиться здесь, в старом темном жилище моей матери, но я настояла, чтобы он пришел со мной. Мама передала мне, чтобы сегодня без него я не приходила и я испугалась, что она не пустит меня на порог, если я ослушаюсь.

— Нет, дочь моя, доктора твои мне не помогут, и в другой дом я не хочу. Довольно уже того, что я пользуюсь добротой милых людей, которых ты ко мне прислала. Мне ничего не нужно, мне хорошо здесь. Здесь я родилась, здесь родились мои предки, здесь я и умру.

— Ты не умрешь…

— Осталось недолго, Элис, — перебивает она меня. — Свечи горят так ярко, я почти не вижу твоего лица.

Я оглядываюсь по сторонам но горит всего две свечи, которые едва освещают комнату с низким потолком.

— Ты беременна, дочка, совсем скоро родится дитя. Жаль, что я не увижу ее.

Мама улыбается и берет меня за руку.

— Никто не знает, кто родится, мама, — с улыбкой говорю я, и ловлю мимолетный раздраженный взгляд Ивара, — мы с князем думаем, что это будет мальчик.